«Жизнь помогает найти меру!» Интервью с писателем Михаилом Тарковским

— Какие новости, дорогой Михаил Александрович? Что в работе?

— Открыт таёжный музей в Бахте, оборудована площадка под открытым небом. Она сделана охотником-промысловиком Геннадием Викторовичем Со­ловьёвым — моим старинным другом и наставником, тем самым человеком, с которым обсуждал многие рассказы, который подсказывал сюжеты и спосо­бы решения различных художественных задач в рассказе и повести, с которым делился планами съёмки документального фильма о нашей тайге («Счастливые люди»).

Он принимал активное участие в обсуждении, придумывании содер­жания и, что было самым радостным, без колебаний согласился быть главным действующим лицом фильма. И не ради славы, нет. Просто знал, что лучше него никто не расскажет о профессии промысловика. И сейчас он так же, как и 15 лет назад, откликнулся на мою просьбу и изготовил десяток бесценных экспонатов для нашего музея. Лабаз, кулёмку, пасть и даже нодью на очепе (род таёжного костра для зимней ночёвки). И ещё: Соловьёв пишет великолеп­ные таёжные рассказы. Они уже выходили во многих известных изданиях: «Си­бирских огнях», «Юности», «Бийском вестнике», альманахе «Енисей».

Об изданиях: скоро в Красноярске пройдёт конкурс «Книжное Красно­ярье», на который издательством «Поликор» подана уникальнейшая книга. Она называется «Живая верста», это хрестоматия енисейской тайги. Там рассказы, отрывки из повестей, повести и новая автобиографическая повесть о моём по­стижении енисейской тайги с одноимённым названием («Живая верста»). Дей­ствие происходит по всему Енисейскому меридиану от Тувы (почти от монголь­ской границы) до Таймыра включительно. Самое дорогое для меня — это то, что иллюстрации выполнены блистательным русским художником-анималис­том Вадимом Алексеевичем Горбатовым, с которым меня познакомил книгочей и охотник из Санкт-Петербурга Дмитрий Юренков. Дмитрий, несмотря на всю затратность, организовал нашу первую совместную с Вадимом Алексеевичем работу – это книга «Не в своей шкуре», вышедшая у Аркадия Елфимова в То­больске. Для «Живой версты» Вадим Алексеевич сделал замечательные иллю­страции, большая часть из которых – портреты сибирских зверей и птиц. Кни­га очень красивая, большая, в полном смысле подарочного разряда. Если всё получится — тысячу экземпляров получат библиотеки Красноярского края.

Продолжаю о книгах: уже второй год пишу «42-й до востребования», свое­го рода «Последний поклон». О детстве, о бабушке. Одну мою бабушку звали Мария Макаровна Попова, другую Мария Ивановна Вишнякова. Две Марии. Так вот эта о бабушке по матушкиной линии – Вишняковой. Тему эту я затраги­вал в повести «Отдай моё» и в фильме «Замороженное время». В июньском но­мере «Нашего современника» вышли рассказы из будущей книги.

— Писательское счастье – это ежедневное вдохновение или любовь миллионов?

— Вы знаете, когда пишешь прозу, о вдохновенье речи нет. Это работа, и довольно муторная. А любовь миллионов – это скорее к популярным жан­рам. Писательское же счастье: 1) очищение, которое испытываешь, взяв вер­шинку в работе; 2) благодарность вдумчивого и сердечного читателя.

— Как мне кажется, писатель всегда перфекционист. Сильно ли это изнуряет?

— Слово, которое никогда не понимал... Что это такое? Попытка придать сомнительный оттенок привычке не краснеть за свою работу? Или неумение остановиться в доведении до совершенства? Или занудство? Или «разбаланс» мастерства и здравого смысла? Мне кажется, что жизнь сама помогает найти меру. А вообще, не знаю: мастерство, по-моему, не изнуряет мастера. На­оборот – питает.

— Как складываются ваши отношения с критиками?

— У меня нет особых отношений с критиками. Есть отношения с едино­мышленниками, которые могут быть критиками и писателями, - скорее так. Конечно, время от времени выходят статьи о моих книгах этих людей, к кото­рым я отношусь огромной с благодарностью. Не менее важны для меня чита­тельские отзывы, которые порой ничуть не уступают очеркам критиков-про­фессионалов. Из критиков с огромным уважением отношусь к Юрию Павлову, Алексею Татаринову – это краснодарская школа. К Алексею Шорохову, Капи­толине Кокшенёвой, Вячеславу Лютому и, конечно, ещё и другим, не скажу многим. Очень благодарен Владимиру Яранцеву за его давнишний очерк о но­восибирском трёхтомнике.

— Приведите пример удачной экранизации. Я бы, прежде всего, на­звал военные истории – «Звезда», «В августе 44-го». А вы?

— Я бы назвал «Иваново детство». Некоторые сцены из прежних экрани­заций Достоевского очень хороши, «Обломова» смотрю с удовольствием опять же местами. Конечно, военные фильмы. Хотя в экранизации всегда не­кое несовершенство заложено, на которое режиссёр идёт. Или наоборот - по­беждает режиссёр и в недовольстве остаётся писатель, как Лем «Солярисом». Лучше всего самому писать и снимать. Как Василий Макарович.

— Кому из режиссёров доверили бы экранировать вашу прозу?

— Никому. Хотя, если бы живой был тот самый человек... Из села одно­го на Чуйском тракте...

— На театре говорят: актёра нельзя научить – можно научиться! А пи­сателя научить можно? Мастер-классов и семинаров для этого достаточно?

— На эту тему многое сказано. Думаю, можно помочь развить дарование. И здесь главное способность учиться. И опять же взять Геннадия Соловьё­ва, который первый рассказ написал с ошибками в тетрадке с диагоналями в тайге, причём с первого раза, и который, не учась в Литинституте, облада­ет таким даром слова и сказа, что ого произведения без разговора берёт лю­бой журнал.

— Видите ли вы региональных авторов, способных продолжить ряд классиков – Шукшин, Вампилов, Астафьев, Распутин?

— Конечно. Владимир Личутин (пусть он и в Москве живёт, она что – не регион?), Анатолий Байбородин давно в этом списке – со времён перечислен­ных вами классиков. А сейчас – Андрей Антипин.

— Лауреаты первой премии «Лицей» получили по 1,2 млн рублей. Не многовато ли для делающих первые шаги в литературе?

— Да кто его знает... Я особо не знаю ничего ни про эту премию, ни про лауреатов. Наверное, и многовато. Хотя если что-то великое о нашей земле и народе, то почему и нет? Не всё же «Большой книге» своих подопечных ода­ривать.

— Прогресс в спорте – это переход количества в качество. А в лите­ратуре тот же принцип?

— Скорее нет. Качество сразу должно быть. У больших писателей ранние вещи великолепны. Просто есть такое понятие, как совершенствование лите­ратурного мастерства, ну и, конечно, такое, как духовный рост. Вообще, для глубокого раскрытия темы пожить надо. И испытать многое... Да и каче­ство – вещь относительная, внешнее качество – не всегда залог глубины. Ча­сто бывает, что старательность как раз характерна для первых шагов в лите­ратуре. В общем долгий разговор.

— Как раскрутиться автору хорошей рукописи?

— Вы знаете, я не по раскруткам. Это к Киркорову. Рукопись надо отпра­вить в хороший журнал для начала. Потом в издательство. Если ты писатель традиционный, честный, русский духом, неподкупный, духовный, принципи­альный, верный, умеющий отстоять своё право на любовь к Отчизне, — то ни­кто тебе не даст дороги, если ты не имеешь какого-то дополнительного, как сейчас говорят, ресурса – в виде телевидения, допустим, или газеты. Поэто­му пиши да пиши. А если водица родниковая, то к читателю дорожку проточит.

— Как различаете хорошую прозу и не очень? А хорошую и велико­лепную?

— По личному ощущению. Если читателей интересуют критерии, у меня нет какого-то особого оригинального подхода. Но буду по пунктам перечис­лять, скажу эмоционально: важно, когда прозу можно читать с любого места. Когда умер мой друг Олег Павлов, а случилось это на фоне бесконечного ко­ронования всё новых и новых фигурантов либерального литпроцесса... Так вот, когда он ушёл, я был измождён попыткой продраться через произведе­ние очередного горе-борхеса, до пародии излизанного либеральной же кри­тикой. И вот я взял книгу Павлова и открыл наугад. И всё встало на место. Ес­тественная, родная, русская интонация. И не надо себя мучить. Почему читал нелюбезное сердцу? А иногда приходится изучать матчасть, чтобы на встрече со школьниками аргументированно объяснить, чем отличается настоящая ли­тература от поддельной. Ну, и ещё критерий – когда слёзы текут при чтении.

Задача тех, кто захватил культурное пространство в России, — сбить все критерии и перепрофилировать читательский вкус на восприятие литературной “баланды", имитационного чтива, в котором функция одноразовости сочетает­ся с претензией на нравоучение и явным или неявным выполнение конкретно­го заказа. А заказ этот, как говорит мой друг журналист Игорь Костиков из Красноярска: «свести всю русскую культуру до размера мелкого значка на ра­бочем столе компьютера». Любой ценой навязать миф о конце русской класси­ческой литературы. Самое подлое в этом то, что подобное может делаться при полнейшем будто бы восхищении («Ах, Толстой!»). Главный же пафос: «Да, она великая, но она в прошлом. Ей конец! Сейчас жизнь требует другой литерату­ры!» Какая такая жизнь? Кто вообще тебе дал право решать за эту жизнь, чего она требует, чего не требует?! Ты тут кто?

Ещё мерзейший приём – запустить мысль: «А так ли велик Достоевский?» И дальше методом фальсификации, под­тасовки, выдирания цитат из контекста, подтягивания доказательств типа «сво­ими ушами слышал, как такой-то об этом рассказывал», доказать, что Досто­евский – конченый извращенец, и поставить всех нас в идиотическое положе­ние, когда надо доказывать, что правда — правда, а ложь — ложь. Отмываться. Но обвинение, каким бы оно ни было абсурдным и преступным, уже заложено! Уже всё прозвучало по радио! Уже школьник услышал!

А дальше школьник открывает «Яндекс», и мгновенно вылезает какая-ни­будь умница с глубокомысленной заметкой о «мудрых мыслях Аристотеля». Далее дама, которая по развитию близко к Аристотелю не лежала, выводит: «Если бы мне разрешили провести реформу образования, я бы начала с ли­тературы. Убрала бы из обязательной программы длинные романы про дво­рян и крестьян. Есть такие понятия как “актуальность темы” и “интерес”, без которых читать только время терять. Пусть бы для начала дети просто полюбили чтение, а уже во взрослом возрасте не представляли бы себя без книги в руках». Вот так вот! Кстати, ещё приёмчик – назвать кого-нибудь ве­ликого и прилепить к нему свои сопли.

Поэтому речь идёт не от том, как отличить бездарное произведение от ге­ниального или какое количество переходов существует между этими понятия­ми. Задача стоит, как отличить настоящую литературу от имитационной. А имитационная всегда вторична. В ней нет главного: личной картины мира, эстетически пережитой и отражённой конкретным художником. По сути, в ней нот главного: любви. Смысл литературы – то, как она меняет душу, как помо­гает ей, как потрясает и подвигает к духовному совершенству. Именно этой со­зидательной глубиной и потрясла наша литература весь мир. «Понятие добра так же точны, как математические формулы здесь отсутствует какая-либо форма относительности – вроде: а я вот так вижу. Нет! Ты не являешься точ­кой отсчета – точкой отсчёта являются нравственные критерии, принадлежа­щие той цивилизации, в который живёшь. Именно они формируют из людей народ», — привожу я слова своего старинного друга Николая Александрова из Новосибирска, писателя и подвижника.

Именно поэтому Достоевский и Толстой до сих пор непревзойдённые. И задача не стоит кого-то превосходить и перепрыгивать – нам сохранить бы вектор. Поэтому кто-то может, а кто-то – нет: кишка тонка. Не дал Бог люб­ви, а мозги и образование есть вот ничего и не остаётся, как впадать в по­строения. Но самое позорное здесь именно окружение – критики, издатели. Худую услугу оказывают они таким имитаторам, и страшней всего, когда по­добное «одобрение» исходит от людей, что называется, с корнями.

— Детская литература – книги, которые не перечитывают. Согласны?

— Нет. Ещё как перечитывают. Наоборот, детская литература – это наи­высшая поэзия. Перечитывал тут Чуковского — поразительно. И так же очища­ет, как прикосновение к ребёнку.

— Что относите к системе табу в литературе – и искусстве в целом?

— Сквернословие, романтизация разврата, насмешка над православной верой и национальными святынями, пропаганда уныния и безысходности, от­нимающая у читателя будущее, превращение литературы в забаву, ну, и так далее. Одним словом, измена заветам и канонам.

— Идеальное стихохранилище – интернет или библиотека?

— Сердце.

— Современный человек станет абсолютно беспомощен в быту, как только отключат электричество. Вам не страшно думать о такой пер­спективе?

— Современные люди разные. А так, конечно — представьте: зима, мо­роз, отопление на электричестве. Циркуляционные насосы, гоняющие то­сол, — тоже на электричестве. Насос в скважине – тоже на электричестве. Если нет печки и генератора — катастрофа.

— Сейчас популярна серия «ЖЗЛ». Чья биография вам интересна для своего исследования?

— Ермака.

— Что любите и что не любите?

— Вы это можете узнать из моих книг

— Было такое: познакомились с автором лично – и захотелось про­честь все его тексты?

— Наверное, было. Да и не раз. Познакомился я с прекрасным писате­лем из Ельца Александром Новосельцевым, о существовании которого не знал до посещения этого города. А после прочитал его книги. Так часто бы­вает и на литературных встречах в регионах.

— Интересна ли вам новая территория – критика, драматургия? Не хотите попробовать себя в таком жанре, как пьеса в стихах?

— Да территории-то многие интересны. Времени на них нет. Свою бы территорию обработать. В юности пытался как-то писать пьесу. Правда, не в стихах. О пьесе в стихах не думал. А очерки о дорогих мне писателях у меня уже были.

— Лучший способ монетизации литспособностей?

— Посмотрел значение слова «монетизация»: это термин, который служит для определения способа извлечения финансовой выгоды. С литературой эта область не пересекается. Поэтому не знаю, как ответить.

— Как вы думаете, возможна ли интеграция писательских сооб­ществ? Когда, на какой платформе?

— Да всё возможно. Самое главное, для выполнения каких задач заду­мана эта интеграция.

— По наблюдению главреда «Литературки» М. Замшева, вербальное вытесняется визуальным. Как часто с этим сталкиваетесь?

— Я думаю, все замечают это навязывание и пропаганду, так сказать, картинки в ущерб слову.

— С точки зрения писателя – что такое оптимизация усилий?

— Я не знаю, что означает это словосочетание... Какая-то очередная но­вовведённая и кому-то выгодная брага. Вообще надо быть осторожней с та­кими терминами у нас уже оптимизировали медицину и образование! Труд писателя – всегда труд писателя.

— Что можете простить талантливым коллегам – пьянство, лень, не­вежество, эгоизм?

— Когда читаешь великолепные стихи, для тебя главное – переживаемое чувство. И ты можешь не знать, что человек ленив. Пьянство – это недуг, по­этому стоит особо. Эгоизму многие подвержены. Лень и невежество — это уж совсем личное дело каждого.

— В людях поселился страх заболеть коронавирусом. А какая зараза страшнее – вирусы наживы, равнодушия, бездарности?

— Вы же понимаете, что это разные вещи. Жажда наживы – это страсть. Равнодушие – род бессилия. А бездарность – если речь о литературе – это не вирус, это беда.

— Лучшее начало творческой встречи с читателями – это...

— Если по времени нет ограничений, то я обычно строю встречу с пока­за фильма. А вообще, мне, кажется, лучше начинать с произведения: чтение стихов или рассказа. А то бывает, авторы подменяют чтение стихов рассуж­дениями об этих стихах и об обстоятельствах, в которых они были написаны. Думаю, правильнее стихи, лотом уже разговор. Если вы почувствуете, что присутствующим вы интересны.

— Помечтаем. Приглашает вас президент и спрашивает, чем по­мочь. Что ответите?

— Допустить писателей патриотического лагеря к участию в культурной политике.

— Почему бы Путину не профинансировать известные журналы «Зна­мя», «Новый мир», «Дружбу народов», «Юность», подняв их тираж до по­лумиллиона каждому? В выигрыше были бы все!

— Действительно, почему бы? Только я бы предложил профинансировать «Наш современник», «Юность», «Москву» и региональные журналы. А также массовое издание и распространение современной талантливой литературы, отстаивающей идеалы, присущие нашей русской цивилизации.

Юрий ТАТАРЕНКО

«Наш современник», № 12, 2020