«Я тогда сколочу свой ковчег…» Лариса Баранова-Гонченко – о Станиславе Куняеве

Определенно есть какое-то тайное правило природы в том, что самые интересные и значительные литературные журналы редактировали именно поэты — Пушкин и Некрасов, Твардовский и Викулов, и, наконец, Куняев. Какое провидение, какая удача, какой верный шаг — приход Кунява в «Наш современник» в «минуты роковые»! Какое везение! Без всякой повышенной экзальтации — все уже сделанное и делаемое сегодня Станиславом Куняевым по масштабу и глубине — подвиг.

Я часто писала о Куняеве в былые годы. А сейчас совсем не склонна впа­дать ни в литературоведение, ни в собственно литературную критику. Не к чему и ни к чему! Теперь, как говорится, «не до грибов». Времена для русской литературы наступили суровые, почти военные. Русская поэзия во­обще ушла в леса. В центре эфира остался один Дмитрий Быков, горячо влюбленный в Гитлера.

Если говорить о Куняеве — то о Человеке. Об уникальной личности, спо­собной на тридцатилетнее подвижничество. На подвиг. Да, подвиг — иначе не видать бы нам русского журнала.

«Я вчера случайно прочитал книжку неизвестного поэта»... Это стихотворе­ние было долго моим любимым у Куняева. Пока уже в 2000-е не прочитала другое: «Недавно в полночь я включил приемник» — с его горькой ораторной интонацией. От этого стихотворения надолго заболеваешь бессонницей — пусть и очищающей.

Мне всегда нравилось в Куняеве совпадение поэзии с документальным фактом его жизни. Если он сказал: я вчера случайно прочитал — значит так и было. Если написал: недавно в полночь я включил приемник — значит точ­но включил. Я видела его записные книжки — от самых ранних до зрелых. Они свидетельствовали о том, что со временем летописи эти преобразуются в большую литературу, встанут в ряд с герценовской хроникой «Былое и ду­мы», с «Дневниками» Достоевского. А летописец обретет наивысшее свое предназначение — возглавить журнал «Наш современник».

Тридцать лет подряд он утешал, просвещал, подбадривал, поддерживал Россию, удерживая журнал буквально над пропастью. Тридцать лет он бил­ся за самый высокий в России тираж среди толстых литературных журналов. Тридцать лет он вынужденно шел на компромиссы и ни разу не поступился своей совестью. Тридцать лет ему с надеждой писали русские, украинцы и белорусы из России и ближнего зарубежья, евреи из Израиля, русские эмигранты из Европы, Америки и Австралии. И он отвечал им всем своим чи­стым сердцем.

В свое время мы видели, как он расставался с постом секретаря Мос­ковской писательской организации. Отправив письмо в ЦК КПСС по самому неудобному вопросу, он ушел в отставку. Никаких истерик! Никакого уны­ния! И это тоже одно из моих счастливых и поучительных наблюдений минув­шей эпохи. Напротив — прилив энергии и вдохновения. Письмо в ЦК было наиострейшим в национальной истории России. Но русскость Куняева объ­ясняла чистоту замысла — он русский потому, что исполнил послушание, по­лученное от Пушкина. Его поэтические переводы — воплощение открытой дружеской любви ко «всяк сущим языкам» и народам.

Он пришел в журнал во время и злое и «не было подлей». Хотя самое на­чало перестройки (я помню это по своей работе в издательстве «Современ­ник») было для нас скорее эйфоричное, чем страшное. На девятибалльной волне этой эйфории мы, и Куняев вместе с нами, двинулись в Европу, Аме­рику, Аргентину и далее везде. Вот тут-то все и началось!

В журнале «Вече», который мы стали получать как самый дорогой пода­рок, мы читали статьи Красовского, в которых было сказано, что Красная Ар­мия не желала воевать в начале ВОВ... Виктор Астафьев, бывший членом редколлегии «Нашего современника», в статье «С Харбином против прогресса» писал о Советском Союзе: «... мы жи­тели великой, в убожество впавшей державы». Игорь Шафаревич, тоже член редколлегии журнала, сообщает о «мифиче­ских» завоеваниях социализма.

А группа русских патриотов из Австралии обращается к членам КПСС «как к братьям» - с просьбой выйти из партии. Зарубежные патриоты не без удовлетворения сообщали, что во многих странах Европы уже начались суды и процессы над «преступниками коммунистами».

Теперь я понимаю, что Господь вразумлял и испытывал нас на проч­ность. В молодежной редакции издательства «Современник», которой я ру­ководила в те годы, шла книга Петра Паламарчука «Путеводитель по Солже­ницыну», где часто мелькало в тексте слово «коммуняки». А в это же самое время на наших глазах умирал от горя потери страны главный редактор на­шего издательства коммунист Александр Карелин. Помню свое отчаяние. Пройдет совсем немного времени, и Петр Паламарчук, сын Героя Советско­го Союза, выступит на радиостанции «Свобода» в защиту своего деда мар­шала Кошевого, вводившего войска в Чехословакию в 1968 году. Мы люби­ли Паламарчука за яркий талант и ни на что не похожее русское украинство. Жаль, что он так загадочно ушел от нас, не дожив до своего полного граж­данского «взросления».

Впрочем, мы были слишком под впечатлением откровений лучшей части русской эмиграции. Нас завораживала умная объективность Георгия Адамо­вича, идеи Солоневича и многое-многое другое. Воспитанные на русской классике, мы ожидали увидеть в русском зарубежье Болконских и Калитиных, а увидели НТС и антисоветчину. Мы еще не знали тогда, что здесь у се­бя увидим «сытых», как у Блока. Увидим плоды их жадного чревоугодия, во имя которого они и сегодня пожирают Россию.

Куняевский «Наш современник» 1990-х и начала 2000-х естественно кре­нило в соответствии с историческим штормом. А ему, Куняеву, нужно было объединить всех – и старых и молодых, и белых и красных, и отсидевших в лагерях диссидентов, и бедных и богатых, и верующих и атеистов. Где он брал силы на все это? Может быть, в Калуге? Однажды я видела его в Калу­ге – кажется, именно там он хранил свой энергетический заряд.

Когда он изредка печатал стихи толстосумов, святоши обвиняли его в беспринципности. Ну что тут скажешь, особенно в условиях развитого им­периализма: не продается вдохновенье, но можно рукопись... Ибо как гово­рил любимейший мною Некрасов: «Недаром ты, мужая по часам, на взгляд глупцов казался переменчивым». Куняев умеет идти на компромиссы, осо­бенно когда речь идет о физическом существовании любимого детища. Да, он умеет быть хитрым и умным. Компромиссным и меняющимся. Но только не беспринципным. На страницах его журнала печаталась Головки­на, но не НТСовцы. Звучали и цветаевские оды «Лебединому стану», и замечательные боковские оды Сталину. Куняев публиковал речи Патриарха, Пути­на и Зюганова. Он печатал Георгия Свиридова, который, может быть, более всех соответствовал его переживаниям в связи с насаждением в культуре от­рицания ладовых связей. Его опорой и был «Лад» Василия Белова да и сам Василий Белов с его неповторимыми «Что творится!» и «Очувствуйся».

Куняев упрямо плыл к обетованным берегам. Не случайно однажды мне остро захотелось познакомить его с Грантом Матевосяном. Их встреча на русскую тему в гостинице «Россия» была символической, и не только пото­му, что пили они коньяк «Арарат».

Сколотив свой ковчег, он действительно путешествовал вглубь историче­ской России, доказывая и определяя (еще до всяких разговоров о глубинном народе) размеры ее духовных возможностей и скорость ее национального характера. Его журнал – настоящий космический спутник той самой глубин­ной длинной России, о которой вспомнили почему-то только сейчас.

Справедливости ради нужно сказать, что более всего позицию и судьбу журнала Куняев укрепил исключительно собственным творчеством – непре­рывным, многообъемным, рискованно-острым и спорным, захватывающе увлекательным и предельно честным.

Куняев никогда не боится быть осуждаемым. Вместе с тем – никогда и никому не отказывает в объяснении. Помню, как неожиданно расстроились мои завидно гармоничные взаимоотношения с семинаром поэзии, который я вела в Литературном институте. Я попросила студентов прочитать книгу Ста­нислава Куняева «Любовь, исполненная зла». Мои семинаристы оскорбились за весь Серебряный век. Между нами возник, казалось, непреодолимый хо­лод. Понадобилось много усилий, чтобы убедить их в том, что время неиз­бежно будет работать на книгу Куняева, и отношение к Серебряному веку бу­дет меняться, если только учесть, что «душа обязана трудиться и день, и ночь...». Правда, без ложной скромности скажу, что задолго до куняевской книги я написала стихотворение «Я разлюбила Серебряный век». Стихи теря­ются в современном пространстве. Но я горжусь уже тем, что совпала с Куняевым в главных предчувствиях века.

Одна из замечательных страниц куняевского журнала – поэтессы или (упаси Бог оскорбить кого-либо) поэты женского пола. Вообще же, что ка­сается женского присутствия в журнале, демократичнее и благороднее куняевского правления трудно себе представить. Его не одолел даже не поощ­рявший женскую поэзию Юрий Кузнецов. Куняев пестовал молодых поэтесс буквально как дочерей, а к зрелым проявлял братскую солидарность. Как он дорожил ими! Как гордился всегда! Как был внимателен к их стихотворче­ству! Как рыцарски порой завышал свои оценки. Добро, конечно, должно быть с кулаками, хотя бы потому, что оно наказуемо. Вот и Станислав Юрь­евич совсем недавно оказался в роли Короля Лира, когда литературные дщери отказали ему в доверии на последнем съезде писателей. Сказать от­кровенно, если я и волновалась за кого-нибудь на этом съезде, то только за Куняева. Для меня Куняев – явление не имеющее цены. Выдержит ли он этот удар? Браво, Куняев! Он не только не согнулся на ветру, как герой Шекспира, но, напротив, набравшись молодого задора и остроумия, сочи­нил красноречивую отповедь своим ученицам. Глядя на него, я подумала, как хорошо он понимает физический закон устойчивого равновесия.

Самой – не побоюсь сказать – ярко драматической страницей куняев­ской журнальной эпохи стала история или, точнее, феерическое продолже­ние истории его литературных и человеческих отношений с Татьяной Михай­ловной Глушковой. И здесь не обойдешься только классической коллизией: «Там жили поэты, - и каждый встречал другого надменной улыбкой». Издав совсем недавно книгу – наследие Глушковой, Куняев продолжает и через много лет диалог с нею.

Груз, по своему бесценный, ее филологической алхимии я испытала и на себе, когда редактировала газету «Русский Собор», но пород обаянием ее неповторимой одаренности устоять было невозможно.

Это была удивительная история! Драма, трагедия, трагикомедия, эле­менты фарса и, наконец, мелодрама. Хотя все же не поэтическая ревность лежала в основе их так называемой дружбы-ссоры, а какая-то глубинная ревность к истине со стороны Татьяны Михайловны. Неподражаемая в публи­цистической страстности и филологической скрупулезности Татьяна Михай­ловна соперничала не просто с одним Куняевым, а с целым журналом, це­лым направлением. Все это фундаментально описано и объяснено в книгах Куняева. Вопреки здравому смыслу и в меру своих тогда молодых усилий я старалась мирить их, и была свидетелем редкого благородства, которое про­являл Станислав Юрьевич. Я видела, как он мирился с нею всегда охотно и радостно, как помогал ей щедро и милосердно. И в этом весь Куняев.

Нет, правда, хочется жить и дышать, глядя на Куняева и его возвышен­ную дерзость в спорах с непреодолимым.

На посту главного редактора неожиданно для меня лично Куняев оказал­ся еще и замечательным учителем жизни. Педагогом. Мне почему-то казалось всегда, что его суть «плыть, плыть, плыть», охотиться, слушать ветер «в пустых колокольнях», драться, уметь побеждать и проигрывать. Но учить жизни – это было для меня неожиданно. Однако, невзирая на общее помра­чение, падение вкусов и нравов, он терпеливо и стоически предлагает сво­им читателям - всей России – свою безупречную верность основам русской классики и советского творчества. Современная российская школа намерен­но отреклась от вековых традиций национальной педагогики. Современный театр растлевает публику откровениями в духе де Сада и Калигулы. Совре­менное телевидение смакует бесконечное расчленение трупов. Современный спорт молится на деньги.

А Куняев плывет в своем ковчеге с полной уверен­ностью в своей правоте. Ему дано счастливое античное безразличие к пере­менам. Притом что он чувствует время и смотрит в глаза новизне. Но смот­рит бесстрашно. Потому что он прав. И только у этой правды есть будущее.

Лариса БАРАНОВА-ГОНЧЕНКО

«Наш Современник», №9, 2019