Время нарциссов

Современная литература, как и культура в целом, находится в крайне сложном положении. Из-за бурного развития информационного общества ме­няются не какие-то частности нашего с вами привычного уклада – полностью изменился тип мышления. Наступило время, которое философ Жан Бодрийяр назвал «временем после оргии». Полным ходом идёт четвёртая промышлен­ная революция, киберфизические системы внедряются в производство и об­служивание человеческих потребностей. Меняется вся культурная парадигма.

Мы незаметно для себя начинаем воспринимать мир иначе. Кажется, что это какие-то микроскопические изменения, но представьте себе, что раньше автору, который хочет внести изменения в текст, приходилось перепечатывать всю страницу заново, а потом появился компьютер и кнопка отмены. Раньше перед тем, как перепечатать, автор перепроверял текст, думал, что ещё мож­но улучшить, чтобы не пришлось снова переделывать. Страница воспринима­лась как свершившийся акт. Теперь ты можешь всё отменить. Отменить знак, букву, действие, вернуться к вчерашнему варианту. Ничто не конечно, и всё может оказаться пробным вариантом. Мир становится приблизительное. Гра­мотным можно не быть – автоматическая программа проверки грамотности сделает всё за тебя. Мы стали думать меньше, мы перестали взвешивать. Технологии продвинулись ещё дальше — появились голосовые расшифровщи­ки, и можно надиктовать, а потом проверить грамотность программой. Авто­ру остаётся только мыслить.

Но. И это, оказывается, не предел. Созданы программы, способные са­ми создавать художественные тексты. Эти программы самообучаются, имити­руют мыслительную деятельность, и скоро автор будет не нужен. И писателю будущего придётся уже отвечать не на вопрос о том, зачем я пишу, а на во­прос: чем я лучше компьютера? Что я смогу сделать в культуре, чего не мо­жет сделать он? Естественно, литература в таких условиях не может оставать­ся прежней, она тоже меняется невероятно быстро, отражая в этих изменени­ях и изменение языка, и изменение мышления.

Конечно, не стоит думать, что литература исчезнет, – живёт же театр, ча­стично ушедший в кинематограф, выживет и литература, однако роль её в культуре, возможно, станет столь же незначительной, как и нынешняя роль театра. Мы уже видим это за рубежом, где литература давно существует в двух ипостасях: «университетская литература», которую на гранты и дотации создают прикрепленные к кафедрам филологи, и массовая. Массовая — это однодневная, прикладная, то есть разработка художественного мира-основы для экранизаций или компьютерных игр.

Мы можем и дальше закрывать глаза на происходящие в мире процессы и думать, что с нашей культурой этого не произойдёт. Но это не так. Даже полная изоляция своей культуры от иностранных влияний, как в Китае, напри­мер, ни к чему не приводит даже там эти процессы уже заметны и вызывают бурную реакцию. В Китае, кстати, государство активно поддерживает литера­торов, интерес к литературе растёт, развивается книгоиздание и литератур­ная периодика. Нам на это рассчитывать не приходится, поэтому наше поло­жение куда более сложное, и найти из него выходы – сейчас наша основная задача.

И для начала нам следует понять, кто они – современные авторы, кото­рые создают теперешний литературный процесс. На что ориентированы эти люди, как они видят происходящее и на какую систему ценностей опирают­ся, что несут они своему читателю. Для этого нам придётся сначала погово­рить о современном поколении вообще и только после этого перейти к ли­тераторам.

Моя мама, которая всю жизнь проработала с трудными подростками в вечерней школе маленького сибирского городка, говорит, что изменения эти колоссальны. Каждое последующее поколение, безусловно, отличалось от предыдущего, но на этот раз возникло что-то настолько необычное, что это отмечают все. Новое поколение эмоционально куда более развито, чем предыдущие: оно лучше чувствует эмоции, интересуется психологией и ина­че общается.

Современное поколение называют поколением интеллектуального фаст­фуда, поколением Z (англ. Generation Z), Поколением или поколением «МеМеМе». Это последнее поколение, выросшее без интернета, но успевшее к нему частично адаптироваться. В Гарварде проводятся целые исследования о сознании этого поколения, вызывающие бурную полемику. Современный молодой человек (родившийся в 1980-х – 2000-х годах) не просто общается через интернет, он социализируется в обществе с его помощью. Написать со­общение и посмотреть страницу в соцсети для него привычнее, чем говорить вживую. Он проводит с электронными устройствами больше времени, чем с людьми, и отправляет порядка 88 сообщений в день. Это, естественно, ме­няет тип мышления.

Через меня идёт колоссальный поток текстов самых разных современных авторов – как начинающих (в семинарах), так и опытных (в отделе прозы ли­тературного журнала), и те общие тенденции, которые я для себя отмечаю, поразительным образом совпадают с исследованиями мировых футурологов, которые озабочены сохранением культуры. Самые явные тенденции я выделю и поясню примерами из текстов. Авторов этих текстов я называть не буду, чтобы никого не обидеть и не обрушить на них потоки праведного гнева чита­телей. Некоторые особенно категоричные читатели иногда воспринимают ав­торский посыл как сознательную позицию – вот, автор, мол, специально под­рывает устои и рушит последнюю опору гуманизма, а автор, как мы с вами сейчас выясним, просто пытается отразить наше непростое время.

«О’кей, бумер!», или Жизнь без авторитетов

Это пренебрежительная фраза, которую часто употребляет поколение Z в ответ на попытки вразумить молодёжь. Она получила широкую популярность после того, как 25-летняя депутат из Новой Зеландии ответила «О’кей, бу­мер!» старшему члену парламента, который перебил её насмешкой над воз­растом девушки.

Отсутствие авторитета старших отмечают все, не только учёные, но и пе­дагоги, которые говорят о том, что дети перестали подчиняться, – они хамят, задают неудобные вопросы, отказываются выполнять задания и постоянно заявляют о своих правах. Джоэл Штайн из журнала Time опубликовал статью со статистическими исследованиями, из которых следует, что почти 80 процентов современных американских подростков сомневаются в авторитете старших, считают школу игрой, в которую придётся сыграть, чтобы получить диплом. Само по себе это не было бы критичным – мы знаем примеры рево­люционных настроений в обществе, которые не раз приводили к обновлению культуры, освобождали пространство для нового. Но тут совершенно другая ситуация, потому что взрослые не воспринимаются как сдерживающая сила, с которой стоит бороться, чтобы утвердить собственную систему ценностей.

Взрослые – это просто источник материальных благ со своей субъектив­ной системой требований. С источником своего дохода лучше не ссориться, а потому требования лучше выполнять. Современный молодой герой, окон­чивший учёбу, работающий, живущий отдельно, спокойно берёт деньги у ро­дителей. Пластиковая карта, на которую в любой момент можно попросить перевод, – обычный аксессуар.

Прошлое поколение (нынешние тридцати-сорокалетние) было сфокуси­ровано на семейных ценностях: в произведениях литературы активно разби­рались огрехи воспитания, детские травмы, комплексы, родительские влия­ния, мешающие детям быть счастливыми. Это и сейчас интересует авторов этого возраста. В центре повествования был конфликт с бившим в детство от­цом-алкоголиком, бабушкой-тираном, манипулирующей матерью и проч. Те­перь этого нет. В произведениях современного автора у героя нет родителей, нет бабушки и дедушки, нет семьи вообще. О них умалчивается в принципе, и упоминается только в связи с денежными переводами. Герой решает рабо­чие проблемы, переживает любовные драмы в одиночестве. Родитель (чаще всего мать) появляется в критической ситуации, чтобы дать денег или найти психолога – это тоже показатель. Советоваться с родителем бессмысленно, он «бумер», он всё равно ничего не понимает.

Появился и ещё один мотив, которого раньше было раз в семь меньше. Герой о своих переживаниях много рассказывает своим сверстникам, и де­лает это напрямую, чётко, сложившимся языком письменной, а не устной речи. Диалог в соцсетях становится главным способом коммуникации. Но он ни к чему не приводит и смысловых ответов не даёт. Он нужен только для то­го, чтобы описать происходящее от первого лица. Сверстник сочувствует и советует опять же обратиться к психологу, который должен решить пробле­му. Масса таких сцен в текстах современных авторов. «Давление сверстни­ков антиинтеллектуально, – говорит профессор Марк Баурляйн. – Истории не известны люди, которые могли бы повзрослеть под влиянием одногодков. Чтобы развиваться, тебе нужны те, кто старше: 17-летние не взрослеют, если общаются только с 17-летними...». Отсюда возникает следующая важнейшая тенденция.

Инфантильность

Типичный представитель поколения живёт с родителями до 30 и после. По результатам нашумевшего исследования в журнале Time в 1992 году около 80% людей в возрасте до 23 лет хотели получить работу с высокой степенью ответственности; 10 лет спустя этот показатель упал до 60%, сейчас – уже до 30. Это напрямую повлияло и на литературу.

Во-первых, грамотность и стилистика. Авторы |Поколения не способны выполнять монотонную кропотливую работу, они не могут править текст, по­этому неуклонно падает качество. По этой же причине сокращается объём текста и усредняется язык. Они пишут странной смесью разговорного с офи­циально-деловым, и художественной ценности такой текст иметь не может.

Во-вторых, и это самое страшное, меняется уровень осмысления реаль­ности. Они фантастически наивны. Конфликты в произведениях раздуваются из ничего – простейшее несовпадение взглядов становится неразрешимой проблемой и поводом для вражды. Человек оказался токсичен. Человек ока­зался не-веганом. Человек не хочет беречь планету. Злодеи сами по себе злы и совершают плохие поступки, потому что автору так нужно. Очень часто зло­дей просто болен, и ему нужно сходить к психологу.

Классическая русская литература всегда славилась глубочайшим погру­жением в психологию человека, совершала открытия в этой области, говори­ла об идеях. Теперь этого нет. Есть проблемный человек, он должен поле­читься. На этом у автора всё.

Что интересно, злодей теперь всегда плохо выглядит, и вообще, все те­перь выглядят так, что сразу всё про них ясно. Это новый мотив. Раньше в ли­тературе было принято усложнять образы, наделять злодея обворожительной внешностью или давать читателю подсказку вроде «беличьих зубок», чтобы насторожить. Современный человек постоянно рассказывает о происходящем фотографиями, это развивает визуальное восприятие и разрушает образное, поэтому современный автор придумать сложный образ просто не может, он ка­тегоричен и прост. «Красивый», «модный», «анорексичный», «асексуальный», «крутой лук» (от англ. Look – смотреть), «ключицы», «кофе», «рюкзак», «мартинсы». Сейчас достаточно навесить ярлык, упомянуть ключ, который будет от­сылать к целому понятийному комплексу, ясному, к сожалению, только пред­ставителю соответствующего поколения. Человек сейчас мыслит мемами.

Это понятие ввёл Ричард Доккинз. Он обозначал мем как широкое поня­тие, которое означает элементарную единицу любой информации, отсылаю­щую человека к коллективной памяти. А коллективная память резервуар, где хранятся отточенные временем мысли и программы поведения.

Раньше такую функцию выполняли поговорки – они запоминались благо­даря яркой форме, но несли в себе сразу целый комплекс идей. И они счи­тывались вербально, а современный мем основан на картинке с забавной подписью, и сейчас интернет-мемы представляют собой сжатые программы смыслов, которые очень быстро грузятся в наше сознание и поощряют к дей­ствию. Американский философ и когнитивист Дэниел Деннет пишет, что эф­фект мемов усиливается за счёт того, что они считываются не только на вер­бальном (логическом), но и визуальном (образном) уровне. Чем больше ка­налов восприятия вовлечены, тем мощнее эффект. Благодаря визуальной форме мемы попадают сразу на подсознательный, сублимативный уровень, минуя сознание. Некоторые учёные делают предположения, что мемы и правда порабощают человека: об этом, к примеру пишет Дуглас Рашкофф в книге о медиавирусах.

Современные школьники почти не общаются словами, они пересылают друг другу смешные видео и картинки и говорят фразами оттуда, примерно как Эллочка-людоедка. Мои ученики как-то пожаловались мне на то, что в принципе не могут говорить с родителями и старшим поколением. Между собой они общаются мемами и фразами из них, а когда они начинают объяснять смысл родителям, им приходится растолковывать сразу целый пласт ин­формации. А мем мгновенен, его остроумный эффект рассчитан на быстроту восприятия, и получается, как при долгом объяснении смысла анекдота – глу­по и не смешно. От этого непонимание растёт и создаётся ощущение, что об­щаться со старшими бессмысленно в принципе. Отсюда проистекает следую­щая тенденция.

Политическая пассивность

Это поколение готово ругаться в интернете по поводу того, что котиков не разрешают брать в салон самолёта, готово отказаться от пластиковой посуды, потому что она загрязняет окружающую среду, готово выйти на митинг по по­воду подтасовок на выборах, но бороться за конкретного кандидата это поко­ление уже не выйдет. Политическая система дискредитировала себя в прин­ципе, она больше не интересна. А так как со старшим поколением говорить бессмысленно, попыток разобраться в политике молодое поколение тоже не предпринимает.

По сравнению с предыдущими поколениями они проявляют гораздо мень­шую гражданскую активность и почти не принимают участия в политической жизни. За последние полгода я прочла около 500 текстов молодых авторов. Угадайте, сколько из них было текстов с ярко выраженной политической по­зицией? Ни одного. Исторических было 3. 3 из 500. Того ухода в историчес­кое прошлое, в чем сейчас активно обвиняют поколение постарше, больше нет. Предыдущее поколение пыталось в прошлом найти истоки событий, про­исходящих в обществе сейчас, выстроить взаимосвязи оттуда. Потому как ос­мыслить тот гигантский информационный поток, в котором мы пребываем, практически невозможно. Молодая проза даже не пытается. Это связано ещё и со следующей важной тенденцией.

Обесценивание знания

Исчезла интеллектуальная ценность знания есть интернет, и факт все­гда можно загуглить, а потому произведение искусства утрачивает познава­тельный компонент. Раньше автору важно было быть эрудитом, выстраивать сложные метафоры, использовать аллюзии и реминисценции, позволяющие вписать произведение в традицию или обозначить полемические взаимосвя­зи. Современный автор не использует НИЧЕГО. Эпиграфами он берёт строч­ки из популярных песен, а главы называет фразами из мемов. В этом не бы­ло бы ничего страшного, если бы это было принципиальное отталкивание от культуры прошлого, попытка сделать наоборот, идти другим путём, но это просто игнорирование. Это новое начало. С нуля.

Литература, которая всегда была вместилищем культуры, которая и со­храняла связи, проговаривала и объединяла разрозненное, постепенно пре­вращается в некое подобие музыки, где есть эмоциональная составляющая, но нет фактологической. Возможно ли при этом сохранение философского смысла? Как-то не слишком в это верится.

Нарциссическое расстройство личности

Об этом ужо написана масса трудов. Нарциссическое расстройство лич­ности во всём мире признано болезнью поколения. В психиатрии это расст­ройство личности, характеризующееся убеждённостью в собственной уни­кальности, особом положении, превосходстве над остальными людьми, грандиозностью; завышенным мнением о своих талантах и достижениях; по­глощённостью фантазиями о своих успехах; ожиданием безусловно хороше­го отношения и беспрекословного подчинения от окружающих; поиском вос­хищения окружающих для подтверждения своей уникальности и значимости; неумением проявлять сочувствие; идеями о собственной свободе от любых правил или о том, что окружающие им завидуют. Нарциссические личности постоянно пытаются контролировать мнение окружающих о себе. Они склон­ны обесценивать практически всё, что их окружает, идеализируя при этом то, с чем они ассоциируют самих себя. Оно встречается у нынешних двадца­тилетних втрое чаще, чем у поколения тех, кому сегодня 65 и больше; сту­денты 2009 года на 58% более нарциссичны, чем студенты 1982-го.

Именно поэтому растёт охватившая литературу графомания. Этому поко­лению хочется зафиксировать пресловутое «я так вижу», то есть то, как они смотрят на мир и как-то его видят, кажется им настолько важным, что об этом следует написать даже без сюжета, без персонажей, без собственно литера­туры. Увеличивается количество Я-прозы, мемуаристики, что обусловлено эгоцентризмом и желанием славы, но из-за постоянного общения с друзьями и сверстниками художественного уровня эти тексты не достигают и достигнуть не могут. Позицию вненаходимости, первичную для создания художественно­го произведения, современные авторы занять не умеют, они слишком сфоку­сированы на себе, пытаясь выразить свою «сложную и противоречивую нату­ру», которая сложна и противоречива только потому, что обращена внутрь се­бя и на себе замкнута.

Авторы такого типа занимаются бесконечной самофиксацией себя люби­мого в предлагаемых выдуманных обстоятельствах. Они пишут о своих мечтах: как они богатеют, охмуряют красавиц, пьют и романтически болтаются по го­родам мира, создавая стартапы и открывая трастовые фонды, о которых ника­кого представления не имеют. То есть теперь это даже не психологическая или бытовая проза, содержательно это сентиментальная «Я-эссеистика», даже ког­да она написана не от первого лица. Причём такие произведения имеют осо­бую поэтику и подчеркнуто эстетичны по форме. Это своеобразная трансфор­мация идеи «чистого искусства», однако искусством она так и не становится, потому что настоящее литературное произведение – это многоуровневая структура, в которой в тонкой взаимосвязи находятся все уровни человеческо­го бытия, а в упомянутых произведениях, кроме формализма, ничего нет.

Кроме того, это поколение поголовно считает себя гениями, поэтому они сразу берутся за сложные формы и сюжеты, уже зарекомендовавшие себя как успешные. Самоуверенность и амбициозность (а это тоже общие характерные черты данного поколения) обрекают их на желание взять бастион мировой лите­ратуры с наскока и мгновенно прославиться – мотивационные истории успеха «звёзд» массовой культуры убеждают их в том, что это возможно. Они прочиты­вают несколько книг из разряда «Истории на миллион», заканчивают шарлатан­ские курсы для графоманов и радостно издают свои книги на родительские день­ги. Теперь большая часть молодых авторов изначально ориентирована на хит. С развитием интернета в свободном доступе оказалась масса псевдонаучной ин­формации о том, как создать успешное литературное произведение, множество всяческих руководств, форматов и «образцов». Молодые авторы следуют этим рекомендациям и начинают подражать мировым трендам.

Это всё было бы неважно и никак не влияло бы на современный литера­турный процесс, но на территорию искусства вторгся профессиональный пи­ар, что уничтожило критерии художественности. Эталона нет, но есть «автори­тетные мнения», которые убеждают нас в том, что любая распиаренная книга – художественное событие. Мы потеряли систему профессиональной литератур­ной критики (раньше критиками были профессиональные филологи, умеющие адекватно оценивать текст), почти потеряли толстые литературные журналы, державшие планку качества.

И на фоне этого появляется новое поколение нарциссов, одержимых сла­вой. Опрос 2007 года показывает, что школьниц, которые хотят стать личным ассистентом известного человека, втрое больше, чем мечтающих стать сена­торами. Они уверены в собственной крутизне: 60% из них считают, что спо­собны интуитивно определить, что правильно, а что нет. Они одержимы успешностью и мотивацией и настолько привыкли к постоянным поощрениям, что 40% из них рассчитывают на повышение каждые два года, вне зависимо­сти от успехов в работе и личной эффективности. Слава богу, что часть из них уходит в прикладные области литературного творчества - кинодраматургия, реклама, копирайтинг, текстовое сопровождение компьютерных игр, блогинг и журналистику.

И что ещё любопытно в этой связи – зависть теперь полноценный мотив для творчества. И он реализуется не в виде какой-то классовой ненависти, нет. Теперь это так же обычно и естественно, как ревность или амбиции. Убил из зависти, представляете? А я такое частенько читаю.

Отсутствие креативности

Об этом впервые заговорили медики. Постоянный поиск дозы дофамина снижает креативность. По данным тестов Торранса, креативность молодёжи росла с середины 1960-х до середины 1980-х. Затем падала – и резко обвали­лась в 1998-м. Начиная с 2000 года аналогичное падение показателей наблю­дается относительно эмпатии, которая необходима, чтобы интересоваться дру­гими людьми и другими точками зрения. Это, по их мнению, связано с ростом нарциссизма и нехваткой коммуникаций «лицом к лицу». А если добавить сюда ещё и распространяющееся мемное мышление, ситуация становится критичес­кой. Голливуд уже расписался в своей беспомощности, заговорив о кризисе идей и объявив широкомасштабный поиск интересных сюжетов в развивающих­ся странах.

Современные авторы пишут фанфики, приквелы и сиквелы к известным книгам, а часть пытается создать условно «своё» в таких жанрах, которое, ко­нечно же, из-за диктата выбранного формата своим быть никак не может. Мо­лодой автор живёт в виртуальном мире сериалов и компьютерных игр, по сравнению с которыми реальность – скука и «тлен». Естественно, наблюдать за такой реальностью и осмыслять её молодой автор не хочет, а потому продолжает множить симулякры и создавать неловкие подражания известным произведениям.

В прозе молодые авторы создают миры непродуманной и непроработанной фантастики и фэнтези. Сделать это качественно молодые авторы не в со­стоянии по этой же причине из-за нежелания обратиться к реальности. Ведь для выстраивания собственного ирреального мира необходимо обладать кри­тическим мышлением и понимать законы функционирования мира реального. Хотя бы частично.

Позитивизм

Новое поколение – позитивисты, они не любят расстраиваться, не хотят думать о плохом, считают, что если ты настроен негативно, то это притянет в твою жизнь дурные события. Но их позитивное это не тяжкая попытка най­ти свет в темных сторонах жизни или путём проб и ошибок выйти из травми­рующей ситуации, нет. Это очередной игнор.

Они просто переключаются на другое. Например, на просмотр забавного контента, и глубокого осмысления реальности от автора этого контента уже не требуется. По мнению Джоэла Штайна, это приведёт к тому, что читатель будет требовать от текста коучинга, повышения мотивации и подчёркнутой позитивности. Естественно, в таких условиях трансформируется и сама литература, утратив привычную жанровую систему и превратившись в короткие исповедальные посты в соцсетях о том, как автор смог и что он преодолел. Я замечаю это на своих постах - больше всего лайков набирают рассказы о том, как было плохо, но я постаралась, и стало хорошо. Плохо ли это для литературы? Да. Потому что это не просто форматное требование – это опре­делённая отупляющая идеология.

При этом массовая культура, которая теперь базируется на основах тео­рии восприятия и психологических разработках, достигла очень высокого уровня технического развития. Она с помощью мелькания цвета и перепадов звука на животном уровне способна удерживать внимание воспринимающего сколь угодно долго. Вместе с том, целиком ориентированная на развлека­тельность, она утратила и всяческую смысловую обязательность. В этих ус­ловиях исчезнет социальная и психологическая составляющая, исчерпается интерес к человеку, уйдёт интеллектуальная наполненность, креативность и собственные идеи. А что останется?

Я не хочу призывать к панике и транслировать упаднические настроения, но не кажется ли вам, что всё это обязывает нас оторваться от тех проблем, которые мы решаем сейчас, объединиться и подумать о нашем будущем?

Евгения ДЕКИНА

«Наш современник», № 4, 2020