В прошлом прозревать будущее. К столетию русской артели советской эпохи
Интернет наполнен жесткой критикой власти, блогеры-коммунисты, патриоты, выводят на чистую воду одиозных представителей «Единой России» и чиновников (та же «гвардия» «Единой России»). За ушко да на солнышко, как любил говорить Ильич. Бескомпромиссная борьба – нужное, хорошее дело, но мы уже сегодня, когда в союзе с КПРФ формируется Народный патриотический фронт, должны предложить трудящимся новые идеи трудового устройства, справедливого общества, не забывая при этом и прошлое. Публикация Анатолия Стерликова, его воспоминания о сталинской артели, представляют интерес и с этой точки зрения. (Редакция сайта «Русский Лад»).
1. Вспомним русскую артель…
Однажды в деревне, распахав картофельные борозды окучником – плужком в одну человеческую силу, – я прилег на диван с брошюрой известного публициста, автора книг и очерков о Русском мире.*) Мне понравились странички, где речь о русской артели. Я ведь сын рыбака и охотника, и не по книгам знаю, что такое промысловая охотничья артель. Мой отец, а также старший брат Николай, всегда были сельскими жителями степной глубинки Семиречья, но никогда не работали в колхозе, они промышляли дичь, ловили рыбу, заготавливали пушнину, преимущественно ондатру, которая считалась «мягким золотом» и была источником валюты. То есть вся их жизнь была связана с потребкооперацией сталинской эпохи. (Между тем, пропагандисты Ельцин-центра уверяют доверчивых телезрителей и посетителей интернета, что жители сельской местности обязаны были работать только в колхозе, а не хочешь – ссылка на Колыму, ГУЛАГ и всё такое…). Прочитал публикацию и подумал: а много ли знает современный обыватель о русской артели, и что он об этом знает?
Тут надо признать, что артели дореволюционного времени более или менее исследованы, жизнь артелей отражена в художественной литературе, например, в произведениях Бориса Шергина, Мельникова-Печерского. Артельность была сутью жизни русских промысловиков на Груманте (старинное русское название Шпицбергена), на Новой Земле, на Курилах, на Аляске и Алеутах. У Шергина артельный «передовщик» (старшина артели) во время зимовки на Шпицбергене вразумляет двух промысловиков, которым обрыдло жить по жесткому артельному расписанию, мириться с артельным распределением добычи, возжелавших уйти на дальнее зимовье и отдельно артельничать; он говорит им: «Грумант-батюшка не любит, чтобы люди порознь жили. Вы устав нарушили, Грумант вас за это постращал…». (У зимовщиков, удалившихся от коллектива, в условиях полярной ночи и одиночества, начались видения, галлюцинации).
Тут можно добавить и советского писателя Сергея Маркова, я на него ссылался в очерке о Курилах, опубликованном на «Русском Ладе» и в «Советской России». У Сергея Маркова тоже нет специальных исследований об артелях; его очерки рассказывают о первопроходцах, открывших один за другим острова Курильской гряды – до самого «Апоньского» царства-государства, а также Алеуты, полуостров Аляску, построивших для защиты от «злого племени» бревенчатые остроги-крепостицы в Северной Америке… Нет, не исследовал С.Марков русскую артель, но все же у него можно получить представление о том, какой была русская промысловая артель.
У меня на полке стоит донельзя истрепанная брошюра Андрея Биркенгофа, автора трудов по географии СССР, название простенькое, но оно трогает душу русского читателя: «Потомки землепроходцев». Здесь есть интересные свидетельства об артелях потомков русских первопроходцев в Заполярье – в районе легендарного Зашиверска на берегу Индигирки, и в Русском Устье – тоже на берегу Индигирки. Понятно, коли «потомки землепроходцев», и экскурсы в далекое прошлое – в ХVI-ХVII века. Упоминается и Колыма, которая для А. Биркенгофа вовсе не была «родиной страха», как для антикоммунистов вроде Дудя.
Здесь есть и ценные свидетельства о начале кооперации в Заполярье в охотничье-промысловой среде в 20-30 гг. минувшего столетия, то есть уже в СОВЕТСКОЕ время. Автор совершенно прав, когда он пишет: «Эти простейшие производственные объединения сыграли огромную роль. Прежде всего отпала забота, точившая людей постоянно, – об орудиях промысла. Получение всего необходимого было гарантировано. По целевому кредиту объединения получали сети, невода, капканы, охотничье оружие и боеприпасы. Люди почувствовали силу и авторитет коллектива. Взаимопомощь, отношения, основанные на дружбе, всегда были характерны для тундры и тайги. Но эти отношения не гарантировали нормальной жизни. Нищету, угрозу голодной смерти каждый северянин носил с собой от рождения и до самой смерти. Теперь с этим было покончено. Жизнь в коллективе избавляла от угрозы нужды».
Тут мне есть что добавить: например, промысловикам государство помогало приобретать транспорт. Но в одной публикации всего не скажешь, очерк и без того становится слишком большим.
2. Заговор молчания
Да, сегодня много интересного можно прочитать об артелях далекого прошлого, и конкретика есть, и поэзией пленяют некоторые страницы книг, а вот вокруг советских артелей сталинской эпохи словно бы какой-то заговор молчания, даже в интернете скудновато. (Брошюра А. Биркенгофа издана в 1972 г., и про артели там две-три страницы). А если и выбросит поисковик в интернете публикацию, то на первой же странице скулы сводит: «В 1970-1980 годы единственно разрешенным видом артелей были старательские артели по добыче золота и колхозы». То есть автор этого, с позволения сказать исследования, одним махом зачеркнул, например, охотничьи промысловые артели, пусть в означенное время и забюрократизированные, огосударствленные, что было отрыжкой хрущевских «реформ».
Да и рыболовецкий колхоз «Достижение» в Куйгане (на Балхаше) сильно отличался от колхоза «Большевик» на Вологодчине и даже от рыбколхоза имени Кирова в Таллине, который фактически был большим государственным предприятием с сейнерами и холодильниками-рефрижераторами, бороздившими Мировой океан. (Была даже шутка, что Таллин расположен на землях колхоза). В куйганском рыбколхозе (в дельте Или) я видел много «архаичного», здесь многое сохранялось от русской артели, хотя вообще-то руководил им кореец Югай, легендарная личность, и сам колхоз, было время, называли корейским. Конечно, во времена Хрущева и здесь пытались вытравить артельность, а Югай этому, если верить местному преданию, противился, как мог.
Тут, пожалуй, уместен эпизод из моих странствий по озерам и протокам дельты Или, по заливам-колтукам Балхаша. Югая я уже не застал в живых. И колхоз «Достижение» не радовал достижениями руководство союзной советской республики, как прежде. Но что-то сохранялось от Югая. Однажды, когда охотник-промысловик Николай Синогин (запомните имя, я его еще буду упоминать) привез меня на мотоцикле в куйганский аэропорт, то есть к строению из камыша на краю поля, расчищенного от гребенчука и колючего чингиля, где садился десятиместный самолет-«кукурузник», ко мне подошли рыбаки и вручили сверток с балыком. Признаться, я был страшно смущен, пошутил: «Я же не бог весть какая важная птица, не бастык (начальник), чтобы брать подношения…» Но рыбаки возразили серьезно, даже сурово: «Напрасно так! Это твой пай. Ты на Байминейских разливах невод под лед заводил вместе с нами. Лунки пешней долбил, топливо заготавливал, гребенчук рубил, кизяк собирал на бархане Кокчугуз. Бригадир тебя в пример ставил, сказал, учитесь у ленинградца. Бери, неоплаченного труда не бывает…» Этот пример – только затравка, я еще скажу несколько слов о распределении добычи в охотничьих и рыбацких артелях.
Наверное, в самом начале надо было предупредить читателей, что я не ученый исследователь, ни в коем случае не претендую на лавры ученого, эта публикация не научный трактат, а свободный рассказ о том, что я видел своими глазами, к чему был причастен. Исследовать тему артелей сталинской (советской) эпохи еще предстоит молодому поколению ученых. Если, конечно, русская историческая наука, не истребится антикоммунизмом, русофобией и проклятым «дистантом». Не так давно ушел из жизни известный историк Игорь Фроянов, а кто идет ему на смену?
3. Сталинские охотничьи артели, фактории «охотстанций»
Моя же память хранит во всей ясности прошлое, уже далекое прошлое, даже страшно далекое прошлое, словно бы придуманное. В час отъезда зимним морозным днем, когда в чистом синем небе сияло солнце, а со стороны Джамбул-горы тянул пронизывающий одежду ледяной джамбул, артель обычно собиралась у нас на хуторе, на берегу Сафронова озера (в низовьях реки Чу). Я смотрел на охотников, увешанных ружьями и ножами, перепоясанных патронташами, отец же тщательно осматривал перед отъездом в Бетпак-далу каждый ремешок и каждый узелок. Заметив непорядок, просил тут же устранить. И лишь после этого охотники смазывали лица гусиным жиром и садились на коней. Выезд сопровождался завываниями грузового верблюда и веселым лаем собак… И отец мой, и старший брат Николай, – всегда были промысловиками, а деды и прадеды, поколения моих предков, – скотоводы, казаки, чумаки – с рождения дышали запахами придорожной полыни, а когда умирали, то их могилы зарастали полынью же и верблюжьей колючкой. Я стал горожанином, но в душе, наверное, такой же чумак, казак и бродник…
В глубинке Семиречья, – в низовьях реки Чу, среди устьевых разливов реки Или, – промысловики, рыбаки и охотники, укореняясь, строили свои жилища из дерновых пластов, из камыша или самана, – строили из того, что было под рукой. Здесь же возникали фактории «охотстанций», (обычно они назывались просто «охотстанциями»), снабжавшие промысловиков всем, жизненно необходимым, о чем уже говорилось ранее, принимавшие пушнину, дичь и артельную рыбу; при этом добыча оплачивалась деньгами или отоваривалась сортовой мукой, что очень ценилось промысловиками («кулич на Пасху, как солнце с той муки»). Старые илийские и чуйские промысловики часто вспоминали «охотстанции».
Даже кионопередвижки сюда проникали, пробиваясь сквозь заросли тростника, именуемого в Семиречье камышом, застревая иногда в песке на бархане или на заболоченных разливах. На берегу Сафронова озера я и посмотрел первый раз в жизни фильм. И не забыть мне этого чуда. В камышах тревожно стенала птица-погиб, которая всегда сулит беду промысловику, метеориты тут и там огнисто чертили августовское, густо усеянное звездами небо, но в тот вечер я ничего такого не слышал и не видел. Стрекотал аппарат, я сидел на теплом, остывающем песке за хатой, глаз не отрывал от того, что происходило на выбеленной известью стене хаты. Разворачивались башенные орудия броненосца, и на зрителей наставлялись чудовищные жерла орудийных стволов (а что такое огнестрельное оружие я же знал), и сердце млело от ужаса, когда в городе, где шла пальба, по лестнице, – со ступеньки на ступеньку, – катилась коляска с «дитенькой»…
А в Карабугуте, в соседнем русском поселке, – восемь километров по тропе камышовыми зарослями с вешками в виде заломленных, узлом закрученных верхушек стеблей, – якобы, можно было каждый месяц смотреть кино: откуда-то приезжала кинопередвижка, под которую приспособили легкий грузовик-«полуторку». И здесь была и почта с рацией, и фактория-«охотстанция», и был магазин «Коопторга». На луговину, заросшую верблюжьей колючкой и полынью, иногда садился «кукурузник». Поговаривали, что в Карабугуте, наконец, откроют школу, может и семилетку даже, и чуйские промысловики, добывавшие «мягкое золото», – Сафроновы, Звягинцевы, Стерликовы, Иляхины, Чумаковы, Мершиевы, Копковы, Грановы, Скопинцевы, Верзуны, Мирошниченки, – да можно ли всех перечислить?! – радовались, что не придется отвозить малышей за сто километров в Гуляевку, отдавать их «в люди» знакомым жителям села, да хотя бы даже и родственникам; или, не дай бог, – в интернат! Но умер вождь товарищ Сталин, и разговоры о чаемой школе в Карабугуте заглохли…
4. Тихие тростники Прибалхашья
Невыразимое счастье хуторскому мальчишке ловить удочкой на берегу протоки раззолоченных красноперок с алыми перьями, жирных язей, раздирающих кузнечиков, прыгающих с обрыва в воду! Однако же родители, и в особенности братья, – все три старших брата, – делали все возможное, чтобы я закончил десятилетку, получил образование и ни в коем случае не стал промысловиком, охотником и рыбаком. Я и не стал таковым. Но во время странствий на «душегубке» под парусом по колтукам-заливам Балхаша, по протокам и озерам дельты Или, я познакомился с семиреченскими промысловиками, рассказывавшими о том, как им живется. Не один блокнот исписан в охотничьих избушках темными февральскими ночами под завыванье ветра или шакала, под раскаты раскалывающегося льда на Байминейских устьевых разливах.
Я возвращался в Ленинград, а мне следом слал письма Николай Синогин, в которых опять же, были все те же горести и проблемы охотничьей артели. Я публиковал очерки в толстых и тонких советских журналах, а Коля Синогин, можно сказать, ставший мне еще одним братом, но только уже младшим, присылал письма со своими комментариями к публикациям, и с изложением какой-нибудь очередной проблемы и даже с предложениями по спасению дельты Или, по-своему уникальном и, пожалуй, действительно единственном на Планете уголке природы. Хорошо бы тексты писем Синогина как-то организовать, выстроить сюжетно или по датам и опубликовать. Они дают представление о том, как жили куйганские промысловики в начале 80-х и на излете советской власти. Но я сейчас приведу только несколько строк из его писем, в них дыхание того времени, когда советские люди уже задумывались по поводу деяний Горбачева, поругивали «перестройку», но еще жили переменами к лучшему.
«Мы надеемся, что артель возродится, пусть как угодно называется: семейный подряд или артельный подряд. Я в бригаду возьму любого охотника, если он артельность признает, если не рвач, не потребитель (Это слово Синогин иногда подчеркивал. – А.С.). Новую избушку построили на берегу Тарасова озера. Запустили 150 производителей. Кругом чингиль и джида, тугай непролазный, камыш высокий («тростник», в твоей статье), и тоже непролазный, настоящий залом, тебе как раз такие места нравятся, короче, приезжай, есть что посмотреть. И большое спасибо тебе за приглашение приехать в вологодскую деревню. У нас тут власти «перестраиваются», да не в лучшую сторону. Предчувствую, что скоро наступит время, когда там, где родился отец, и где и я родился, станешь чужим. Вот мы с Иваном Брошеваном, ты его знаешь, задумываемся о переезде в Россию. Но меня больше интересуют места, где можно заниматься ондатроводством. Пусть и не так, как у нас на Или. Мое внимание занимает Псковская область. Южнее твоей Вологодчины, куда ты меня тянешь, климат помягче, много брошенных деревень, и много озер, хорошо вызревают овощи, вроде как у нас в Прибалхашье. Сады не хуже, чем у нас. Даже дубы растут! Видел, когда срочную служил в бригаде ВДВ. Мой племяш Славик гостил в Куйгане у меня, сказал, что у вас с ним возник план проехать на велосипедах Псковщину с запада на восток. Разведайте, есть ли в озерах и по берегам рек водолюбивая растительность, достаточно ли ее, чтобы разводить ондатру и рыбу. Я там служил, да мало что видел. Может с Иваном Брошеваном, прогуляемся после вашей разведки по области…».
…Проездился Николай Синогин с другом-товарищам, артельщиком Иваном Брошеваном по Псковщине. На берегу озеро Цевло ночевали в стогу, берегами реки Цевлы бродили, побывали они и в деревне Цевле. В Ленинграде Синогин благодарил за сведения, которые мы ему добыли во время странствий на велосипедах по псковским дорогам, проселкам и лесным тропам. А вернулись мои семиреки – уже другое государство, а ельцинской России дела нет до куйганских промысловиков. Тогда всем русским, разделенным либеральным русофобским агтипропом и границами, пусть и «прозрачными», было одинаково – и в России, и в Казахстане, и в других республиках, – всем нам было тошно и погано, всюду борьба за выживание в условиях звериного капитализма, опять же – и тотальной русофобии…. Но это уже другая история.
5. Артель умирала вместе с СССР
В годы правления Хрущева промысловые артели, вроде синогинской, подверглись чудовищгой бюрократизации, возникли административные надстройки, артельных рыбаков и охотников изводили трудовой повинностью. Все народное хозяйство при Хрущеве сотрясалось так называемыми волюнтаристскими решениями, ну а для русской артели в сталинском варианте наступили самые черные времена. С.А. Царев, один из немногих добросовестных исследователей советской кооперации, пишет: «В артели все руководители и главные специалисты выбирались артельщиками – трудовым коллективом на общем собрании». И он же отмечает: «Хрущев после смерти И.В. Сталина уничтожил 150 тысяч промысловых и производственных артелей и перевел их на командно-административный метод управления».
Артелям сталинской эпохи был нанесен сокрушительный удар, «охотстанции»-фактории и подобные им сопутствующие элементы инфраструктуры человеческой жизни, стимулировавшие охотничий промысел и рыболовство (помимо рыбколхозов) упразднялись. Артели стали считать пережитком прошлого. Последствия не заставили себя ждать: куйганских промысловиков приписали… к зверохозяйству, находившемуся за полторы сотни километров в ауле Уч-Жарма (и это, если не петлять озерами и протоками, а по воздуху на «кукурузнике»). Создали так называемый «ондатрозверопромхоз», скрестили ужа и ежа. И охотоведу в Куйган стали поступать разнарядки на хозработы и строительство жилья в аул Уч-Жарму, где в клетках выращивали черно-бурых лис, – «на барщину», по слову Синогина. В то время как сами промысловики, также, как их деды и отцы, жили в хатах из камыша с плоскими, залитыми глиной крышами, полы в которых также заливались, затирались глиной. Конечно, промысловик мог отказаться от «барщины». Но не отказывался: а как участок обрежут? А как «уплотнят» бригаду?! – Навяжут на участок охотбригады (значит, артели) ненавистного сезонника из Алма-Аты или даже из ущелий Дагестана, – чужого, пришлого человека, рвача – поймает 400-500 штук, а на приемный пункт принесет сотню, да и то – «швырок, мелочевка», остальное, и что получше, на черный рынок… Между прочим, «уплотнять» охотничьи участки было любимым занятием чиновников, командовавших артелями.
Мне приходилось в республиканском главке (главном управлении «Казкооппушнины») разбираться и с «уплотняком», и с «барщиной», и с этими «сезонниками», которых люто ненавидел Синогин, да разве только он? Важный чиновник главка по имени Фридрих Карлович (не подумайте, что намек, литературная фига в кармане, – имя подлинное), не глядя в текст письма куйганцев, которое я привез, и содержание которого он отлично знал, снисходительно излагал, даже разжевывал проблему, так сказать, с точки зрения Маркса. «У нас хотя и развитой социализм, но все же ещё пока социализм, так? Значит, государство никто не отменял, так? А государство – это принуждение, насилие, если хотите знать!... Промысловики на своих угодьях не спят, когда идет промысел. Или когда охраняют угодья от пожаров и браконьеров, когда строят свои охотизбушки, режут тростник (камыш, по-местному) налаживают в зарослях тропы для себя и для ондатры. Сутками работают, если хотите знать! А как ехать в Уч-Жарму, на строительство жилья и хозобъектов, сказываются больными, бюллетенят. Почти у каждого промысловика к сорока годам какое-нибудь заболевание, если хотите знать… Догадываюсь, что они понаписали, что уплотняют, что заставляют работать в далеком ауле, в то время как в Куйгане они живут в хатах из камыша, значит из тростника. А то еще умничают: «Неоплаченного труда не бывает…». Не вы ли, случаем, подстрекаете народ? Мы им уже отвечали: дадим квартиры в Уч-Жарме тем, кто стоит на очереди и не уклоняется от общественно полезного труда... Нет, говорят, не хотим в аул, хотим жить на берегу Старой Или, в Куйгане, ближе к Балхашу, жить среди камышей и озер дельты, стало быть, поближе к ондатровым хаткам. Короче, наше решение твердое: каждый, кто любит бюллетенить, путь ищет работу по здоровью. Безработицы в нашей стране нет. Будем уплотнять участки! Того, кто бюллетенит, у кого проблемы со здоровьем, и по закону, если хотите знать, нельзя допускать к промыслу. Вдруг умрет на участке! Мне же отвечать…
Не следует думать, что все чиновники были таковы, как Фридрих-Карлыч. Помню заместителя начальника главка Домрачева, он и словом, и делом помогал куйганским промысловикам. Синогинская артель в Куйгане восстанавливалась в правах после очередного погромного приказа учжарминского чинуши-бастыка, существовала исключительно благодаря твердости этого Домрачева, видевшего не только ведомственный интерес, но и живых людей. Истины ради должен отметить, что те чиновники, с которыми мне приходилось иметь дело в советское время, теперь кажутся примером справедливости в сравнении, например, с вологодскими (то есть путинскими) столоначальниками, присылающими тупые отписки. На мои публикации и письма куйганцев руководители республиканских органов управления откликались живо, вникали в суть вопросов и проблем, особенно когда Совмин Казахстана возглавил молодой, энергичный Нурсултан Назарбаев, член ЦК КПСС (с 1989 г. член Политбюро). Это уж потом Назарбаев реинкарнировался в феодала, восточного владыку, однако же, не о том сегодня речь... Ну а «марксисты» вроде Фридрих-Карлыча, конечно же, подтачивали основы советской власти, социализма. И сейчас есть чем-то похожие «марксисты», даже среди членов Компартии есть. То им Павел Грудинин, народный кандидат в президенты, – буржуй, не проповедовал во время избирательной кампании классовый подход. То с Вернадским, оказывается, не по пути коммунистам, какая-то там ноосфера, какой-то космизм…
… И всё же охотники-промысловики отчаянно сопротивлялись бюрократизации, особенно в годы перестройки, в которую многие люди верили. Письма Синогина тому яркое свидетельство. В одном из них куйганский охотник мне сообщал: «Наши просьбы разрешить нам производить набор охотников (в артель – А.С.) по своему усмотрению, опровергаются руководством. Потому как в главке сидит Фридрих Карлович, ты его знаешь. И еще мы узнали, что старший охотовед Ю. Порываев, ты его знаешь, не посоветовавшись с нами, не поставив нас в известность, по настоянию директора совхоза (или районного бастыка), раскопал нашу дамбу на Кой-Бугуте, и тем самым он уничтожил наш охототвод. Озёра обсохли. Часть ондатры удалилась в прибрежные камыши Балхаша, а сколько погибло, никто не скажет… Он предал интересы наших артелей, добывающих «мягкое золото», источник валюты страны. Диверсант он и больше никто… Но есть еще вода на Байминейских разливах, только там мощные заросли камыша. Как я уже тебе сообщал, мы собрали купакорезку для того чтобы резать кусты камыша, торфяные купачины, и делать в зарослях проходы для ондатры, устраивать плавающие настилы. Зверьки тут же начнут устраивать хатки и кормушки, будут хорошо размножаться, будут иметь укрытия и свободно распространяться по водоему, их никакой хищник не истребит… Надеюсь, доживу до того дня, когда Порываева уволят за волюнтаризм».
6. Русская артель несовместима с капитализмом
Добычу промысловики-охотники, а также и рыбаки, делили различными способами, все зависело от вида промысла и условий объединения. И тут я оставляю за скобками условия труда в рыболовецком колхозе. В дельте Или, а также в низовьях реки Чу, артельные бригады объединялись на основе устных договоренностей, бесписьменных соглашений, которые, потом иногда санкционировались приказами охотоведов. Если промысловики сходились в артельную бригаду, чтобы промышлять ондатру на общем участке, то добыча делилась между членами артели поровну, независимо от умения добывать, хотя, возможно, и не всегда так было. Вероятно, бригадиру полагался особый пай; пушной промысел, при кажущейся простоте, дело сложное, всех тонкостей я не знаю. То же самое я видел, когда промысловики (помимо колхоза) артельно ловили рыбу. Разумеется, и в корейском, югаевском рыбколхозе тоже бригадиру, главному артельщику, организатору лова, выделялся больший пай.
Мне случалось участвовать в разделе туши разрубленного дикого кабана. Меня ставили спиной к добыче, и кто-то из охотников, указывая артельщикам на одну из частей, на голову или окорок, спрашивал: «Кому?». Я выкрикивал: «братке Коле!»; или – «дяде Сергею!», «дяде Павлу!» – оглашал имя артельщика. Такой способ разделения паев добычи не подвергался сомнению, хотя понятно же – кому-то доставался огузок или окорок, а кому-то менее ценная голова с частью шеи. И ведь решающий выстрел наповал бывает один, редко – два-три, а иной артельщик и одного выстрела не сделает. Но если охотились артелью, то и делили описанным способом, и это считалось справедливым. Иногда добытчику, завалившему кабана, дополнительно выделяли лытки-булдышки «на студень». Казалось бы, справедливо отдать лучшую часть добычи тому, кто сделал верный выстрел, кто проявил хладнокровие, может и рисковал жизнью. Но мой отец и старший брат Николай, судя по записям, которые я вел во время встреч с промысловиками в низовьях реки Чу, не считали так. Наверное, по этой причине они и возглавляли артели во время охоты на кабана и заготовки ондатры. В моем путевом блокноте ещё можно различить запись карандашом: «Твой отец был артельный мужик, можно было с ним промышлять». Или: «Я с твоим братом артельничал. Не был хитрованом, артельность соблюдал досконально... По окончании промысла любил выпить, и даже крепко, это правда, но хитрованом не был. На друга-товарища не перекладывал работу. Нагрузится капканами и, как кабан, ломится по заломам камыша. Честно делил и работу, и добычу. Словом, артельный был мужик…».
От себя тут добавлю: Николай (старший брат) одно время работал охотоведом. А ведь он толком не окончил даже начальную школу – степная глубинка, кругом казахские аулы, «забытый аллахом край», даже и в селе Алексеевке, основанной немцами-менонитами еще в ХIХ веке, не было русской школы. Формально он был назначен охотоведом, поскольку при Хрущеве дело было, прямо выбрать его на должность охотники уже не могли. Но назначен он был все же по многочисленным советам и настоятельной просьбе охотников-промысловиков. Бывший директор чуйского «однатрозверопромхоза» Хамид Мавленов, который и рассказывал мне об этом во время странствий по Карабугутским разливам, просто санкционировал волю и желание промысловиков приказом.
Как уже отмечалось, серьезных, глубоких исследований об артелях советской эпохи в интернете, кот наплакал. Вместо этого в сетях интернета, в Википедии, например, можно обнаружить такие глубокомыслия: «В период коллективизации сельского хозяйства в СССР колхозы изображались как вершина развития кооперации, к которой эволюционируют все другие, «простейшие» виды кооперативов. Старая сельхозкооперация была ликвидирована». Или вот еще: «Несмотря на легализацию частного сектора (речь идет о горбачевских кооперативах – А.С.), коммунистическая власть во многом продолжала воспринимать кооператоров, как классовых врагов».
Горбачевские кооператоры и в самом деле были таковыми, – классовыми врагами, если угодно автору Википедии. Тем более, что сам же автор (группа авторов?) признает, что создание горбачевских кооперативов в 1989-1991 годах «привело к тому, что вся продукция предприятий реализовывалась через кооперативы по рыночным ценам, предприятие получало прибыль, а государство оставалось без налогов». Автор компиляции пишет: «В начале 1990-х годов на смену кооперативам начали приходить частные предприятия западного (курсив мой – А.С.) типа – открытые и закрытые акционерные общества, а также товарищества с ограниченной ответственностью. По мере отказа от коммунистической идеологии, кооперация всё больше двигалась в сторону бизнеса». А если говорить и писать ясно, без уверток, то надо сказать, что т.н. кооперативы на излете советской власти и во времена Ельцина, когда контроль государства над производством был утрачен, превратились в грабительские структуры, возглавляемые нередко криминальными авторитетами, бандитами. «Классовыми врагами», как пишет, пусть и с оттенком кривого либерального сарказма, автор Википедии. Но даже и эти тексты Википедии ясно свидетельствуют, что русская артель несовместима с капитализмом в любой его форме.
Синогину же всегда были ненавистны стяжательство и рвачество, хищничество в отношении к природе, «потребительство», по его слову… Он этого не скрывал не только в частных письмах ко мне, но также и в разговорах с артельщиками-промысловиками в охотизбушках, и во время выступлений на сельских сходах в Куйгане, на которых я присутствовал. Между прочим, Синогин тщательно вел учет ондатры на своём угодье, оставлял необходимое количество взрослых особей для воспроизводства поголовья. На его участке никогда не было пожаров. Хотя камыш и тугайные заросли и тогда вспыхивали, как порох.**) Что касается собственности на землю и природные ресурсы, то сама идея быть собственником озера или протоки дельты Или, устьевых разливов, заросших камышами и тугайными зарослями, торговать этими камышами, тугайными зарослями, участками берега по протокам и вокруг озер, показалась бы дикой и нелепой и Синогину, и другим промысловикам. Земля, вода, вообще природа – общее, народное достояние, которое надо беречь и приумножать, что я и наблюдал на угодьях синогинской артели. Казалось, в этом куйганцев невозможно было поколебать даже и в 1991 году…
Примечания автора:
*) В ходе подготовки очерка, кроме указанных в тексте авторов, использовались публикации В.С. Никитина (руководитель Всероссийского созидательного движения «Русский Лад»), чертежи и схемы охотугодий дельты Или, выполненные Н. Синогиным и его товарищами, а также путевые блокноты и дневниковые записи автора очерка в период с 1980 по 1991 годы.
**) Наберите в поисковике «пожары в дельте Или», ролики покажут страшную картину: все озера в огненном кольце, берега устьевых протоков объяты пожарами. То же самое, что у нас, в Сибири.
Анатолий СТЕРЛИКОВ
