У истоков советской литературы. К 130-летию со дня рождения Дмитрия Фурманова
Ну кто в советское время не видел кинокартину братьев Васильевых «Чапаев» и не читал одноименный роман Дмитрия Фурманова? Таких явно было немного. А сколько мальчишек в детстве играло в бесстрашного Чапаева? Разве можно сосчитать? Собственно, образ Чапаева благодаря этим художникам и стал воистину всенародным. Не забыт он и в наши дни.
Но многие ли сегодня вспоминают самого автора бессмертного романа? На слуху ли сегодня имя Дмитрия Андреевича Фурманова, 130-летний юбилей со дня рождения которого приходится на 7 ноября текущего года?
К сожалению, приходится констатировать, что имя писателя порядком подзабыто. А для молодого поколения, для тех, кому сегодня 20-30 лет, оно и вовсе не знакомо. И даже если они где-то его и слышали, то, все равно, мало что о нем знают. Справедливо ли такое отношение к этому революционному художнику, для которого в революции был заключен «целый океан поэзии»? Нет, Фурманов такого беспамятства не заслужил.
Впрочем, удивляться нечему. В капиталистической России совсем иные «герои». И такие верные солдаты Великого Октября, коими были Фурманов и Чапаев, уж никак не вписываются в ту концепцию, которую власть пытается сегодня навязать всему обществу. Чрезмерно они революционны, большевистский дух их очевиден и не вызывает сомнений. Вот только не по нутру он нынешним властям и хозяевам жизни, всем тем, кто привык обогащаться за народный счет и ни во что народ российский не ставящих.
Однако, и прошедшая недавно выборная кампания этот факт подтвердила, – в стране нашей растет число сознательных россиян, желающих жить в социально справедливом обществе, а потому и связывающих свое будущее с левыми, народно-патриотическими силами, объединенными под сводами КПРФ. А значит, никуда не денется из нашей жизни и Фурманов. Более того, он вновь будет востребован. К нему обратят свои взоры и молодые сограждане, жаждущие справедливости и народовластия, и ищущие образы настоящих героев, достойных уважения и подражания.
Мне могут возразить: ну где сегодня народные Чапаевы? Где сейчас политработники уровня Клычкова, а почитай и самого Фурманова? Да и войны гражданской, слава Богу, нет и все в стране относительно спокойно. Так-то оно так. Только вот спокойствие это зиждется на непрочной, хрупкой основе, и расшатать его не так уж и сложно. А что касается Чапаевых и Фурмановых, то они в гуще народной есть, просто заявить о себе во весь голос еще не успели. Время их еще не подошло, но оно, бесспорно, не за горами…
До обидного мало продлилась земная жизнь Дмитрия Фурманова. Всего-то 34 года было ему, когда после простудного заболевания, давшего тяжелое осложнение – менингит, 15 марта 1926 года его не стало. Но и умирая, он оставался бойцом. «Пустите меня, пустите… Я еще не все успел сказать, не все сделал. Мне еще так много надо сделать…» Эти слова были последними, произнесенными Фурмановым перед уходом в вечность.
А ведь сколько в них неизбывной тоски, сколько силы духовной, звавшей его к новым свершениям…
Тогда же, 95 лет назад, смерть Фурманова стала настоящим потрясением. «Я прямо с каким-то ужасом узнал о смерти Фурманова – говорил А. Луначарский в статье, посвященной памяти писателя. – Для меня он был олицетворением кипящей молодости, он был для меня каким-то стройным, сочным, молодым деревом в саду нашей культуры. Мне казалось, что он будет расти и расти, пока не вырастет в мощный дуб, верхушка которого подымется над многими прославленными вершинами».
На скорбную весть о смерти Фурманова откликнулся и М. Горький, находившийся тогда в Сорренто. С чувством горечи и сожаления он писал: «Для меня нет сомнения, что в лице Фурманова потерян человек, который быстро завоевал бы себе почетное место в нашей литературе. Он много видел, он хорошо чувствовал и у него был живой ум. Огорчила меня эта смерть».
17 марта 1926 года «Правда» опубликовала статьи под заголовком «Памяти тов. Д. Фурманова». В одной из них известный русский советский писатель А. Серафимович написал такие слова:
«Что от большевика нужно? Чтоб он был закален и тверд, как сталь. Чтоб в принципиальных вопросах он не умел бы податься ни на волос.
Таков был т. Фурманов. Таков он был во всю свою молодую жизнь, – просто, спокойно.
Что нужно от большевика? Чтоб он был гибок, как тронутая синью пружинная сталь.
Таков был т. Фурманов. И, когда читаешь его «Чапаева», «Мятеж», с удивлением наблюдаешь эту большевистскую гибкость, гибкость во имя спасения революционного дела, удивительную способность учета и приспособления.
Что нужно от большевика? Чтоб он во всякой работе, во всякой деятельности был одним и тем же – революционным работником, революционным борцом.
Таков был т. Фурманов. Он был одним и тем же и в партийной работе, и в гражданском бою, и с пером в руке за писательским столом. Один и тот же: революционный боец, революционный строитель, одинаково не подающийся, и одинаково гибкий».
Большевиком, тем не менее, Фурманов стал не сразу. Политически зрелым, если так можно выразиться, он тоже станет не в одночасье. Совершенно случайно, он, учившийся на историко-филологическом факультете Московского университета и бывший в первую мировую войну братом милосердия, приблизится к большевистской партии. А за плечами будут-то метания в стан партии левых эсеров и приобщение, аж к анархистам-максималистам. Позже сам Фурманов отзовется об этом так, что он лишь рассматривал свои политические взгляды, бывшие на тот момент размытыми и не сформировавшимися. «Великую Россию могут создать лишь великие перевороты», – писал Фурманов накануне Февральской революции. Но и пребывание в других партиях не пройдет бесследно. Переживая свои политические искания очень остро, находясь рядом с людьми политически заблудшими, Фурманов, можно сказать, выстрадает свой приход к большевикам. Он станет для него шагом осознанным и обдуманным.
Да и обстановка будет способствовать тому. Часто общаясь в то время с ивановскими ткачами, известными своими революционными взглядами, Фурманов, как сам он скажет, «понял правду жизни». Большое влияние на него окажет и руководитель ивановского пролетариата, выдающийся большевик-ленинец М. Фрунзе. Именно Михаил Васильевич, которого Фурманов безгранично уважал и к которому относился с искренней симпатией, рассеет фурмановские «анархические иллюзии», на примерах показывая их политическую несостоятельность и убеждая своего собеседника в правоте коммунистического учения. А в июле 1918 года он даст Фурманову и рекомендацию в партию большевиков, вскоре выдвинув его на пост секретаря губкома.
Вступая в партию, Дмитрий Андреевич напишет в своем дневнике такие показательные строки: «Теперь прибило к мраморному, могучему берегу-скале. На нем построю я свою твердыню – убеждение. Только теперь начинается моя сознательная работа, определенно классовая, твердая, уверенная, нещадная борьба с классовым врагом. До сих пор это было плодом настроений и темперамента: отселе это будет еще – и главным образом – плодом научно обоснованной, смелой теории».
Пройдет каких-то полгода и Фурманов, многое пережив в то кипучее и неспокойное время, уже с отрядом иваново-вознесенских рабочих, отправится на Восточный фронт. Тогда наступление Колчака на Восточном фронте представляло самую значительную угрозу молодой Советской России и вот тогда же Фурманова и назначат комиссаром 25-й Чапаевской дивизии. Это событие сыграет в жизни Дмитрия Андреевича судьбоносную роль. Оно же породнит его и с легендарным Чапаевым, которого он прославит на весь мир в своем бессмертном романе «Чапаев», написанным им в 1923 году.
До конца дней своей непродолжительной жизни он отчетливо будет помнить славный путь дивизии и ее решительные действия, нанесшие поражение колчаковцам и позволившие освободить Уфу. Помнил он и ту отчаянность, которая отличала Чапаева, и дававшая ему возможность вихрем носиться по заволжским и уральским степям, преследуя колчаковцев и белоказаков. Да и как ему было не помнить, если он был правой рукой Чапаева, его неизменным другом и боевым комиссаром? Такое, конечно, забыть было нельзя, как и те конкретные дела, когда он вместе с Чапаевым сплачивал личный состав дивизии, превращая его в одну большую боевую семью, готовую драться и побеждать, но и не боящуюся переносить невзгоды и лишения, необратимые тогда, когда они отважно боролись за сохранение завоеваний революции.
Гражданская война бросала Фурманова и по другим фронтам. Он был начальником политуправления Туркестанского фронта, уполномоченным Реввоенсовета Туркестанского фронта в Семиречье, комиссаром красного десанта на Кубани, заместителем начальника и начальником политотдела 9-й Кубанской армии, редактором газеты «Красный воин» – органа 11 Кавказской армии. И везде, на всех этих ответственных постах, куда направляла его большевистская партия, он продолжал оставаться энергичным, настойчивым, целеустремленным, принципиальным и убежденным бойцом. Важно здесь же подчеркнуть и то, что коммунистические убеждения крепли в Фурманове день ото дня, превращаясь в смелые и решительные поступки, ради чего он готов был расстаться и с жизнью.
Особо ярко убежденность, смелость и решительность в Фурманове проявились в дни контрреволюционного мятежа в городе Верном, ставшем впоследствии Алма-Атой, когда он оказался лицом к лицу, один, смотря на пятитысячную враждебно настроенную толпу. И он не растерялся, а убедительным словом большевика сумел повернуть настроения людей в свою пользу, в результате чего заблудившаяся масса отринула от своих заводил, бывших откровенными врагами советской власти. Ум, выдержка, мужество, стойкость Фурманова тогда сделали свое революционное дело – мятеж в Верном был ликвидирован оперативно и без единого выстрела.
А на Кубани вместе с другим героем гражданской войны, Епифаном Ковтюхом, Дмитрий Андреевич возглавил десант, которому суждено было высадится в тылу аж самого генерала Врангеля. Что и говорить, это в действительности была исключительно опасная и рискованная операция. Но Фурманов и Ковтюх провели ее блестяще и обеспечили разгром врангелевских войск на Кубани. За эту операцию, описанную им затем в повести «Красный десант», он был награжден орденом Красного Знамени.
Лишь после окончания гражданской войны Фурманов летом 1921 года сможет вернуться в Москву и заняться литературной работой, о которой он задумывался еще в более молодые годы, когда стал писать стихи, вести дневник и занялся публицистической деятельностью, которую не бросил и в годы войны. К литературной деятельности он всегда относился серьезно, воспринимая ее как «личное счастье и удовлетворенность». «Я себя мыслю более целесообразно использованным в литературной работе» – по-большевистски определит он свою дальнейшую жизнь, идя по ней также достойно и решительно, как шел он по ней до войны и во время ее течения.
По сути, Фурманов стоял у истоков советской литературы и именно он привнес в нее романтику и героику революционных дней. В «Красном десанте», написанном в 1921 году, а затем в «Чапаеве» и в повести «В восемнадцатом году», увидевших свет в 1923 году, позже в романе «Мятеж», написанном в 1925 году, а также в очерках «Незабываемые дни» и «Фрунзе» Фурманов выступит как художник-летописец Великого Октября, правдиво нарисовавший народные массы и народных героев, поднятых революцией на строительство нового справедливого общества. Да и сам он, отвечая в 1925 году на вопрос одной из анкет о своей специальности, напишет: «Литературная деятельность; как историко-революционный писатель». И он не покривил душой, ведь именно тема революции являлась основной и ведущей в его творчестве, в разработку которой им был положен весь жар души, весь богатый личный опыт, приобретенный в боях за Советскую власть.
Важно сказать и о том, что Фурманов не жил в отдалении от тех процессов, которые наблюдались тогда в молодой советской литературе. Скорее наоборот. Активность его была явной и заметной, при сем не склонной к администрированию. Пришлось ему быть и в руководстве Московской ассоциации пролетарских писателей, резко выступая при этом против буржуазных течений в искусстве и отстаивая партийную политику в области литературы, которая ему была близка не только по взглядам, но и по духу. Вообще же, на литературном фронте он был таким же непримиримым бойцом, каким был и тогда, когда сражался на фронтах гражданской войны. Советскую литературу он хотел видеть идейной и новаторской, призванной воспитывать нового человека.
Особым чутьем он воспринимал отступления писателей от главных задач революционной литературы. «Завядшим букетом» назовет он остатки буржуазных, эстетских течений в литературе, противопоставляя им «живые образы» Щедрина, Чернышевского, Успенского, Горького. Отлично зная русское литературное наследие, искренне любя его, Фурманов старался помогать и писателям-«попутчикам», относясь к ним с доверием и стремясь приблизить их к советской действительности.
И в то же время он настойчиво выступал против групповщины, кастовой замкнутости, беспринципности группы «На посту». Вопреки групповым пристрастиям и догматическим суждениям, Фурманов, однако, глубоко оценит творчество В. Маяковского, А. Толстого, М. Шолохова, Л. Леонова, Л. Сейфуллиной и других писателей, стоявших у истоков советской литературы. Будучи напрочь захваченным шедшей тогда литературной борьбой, он даже задумает написать на эту тему роман «Писатели», от которого, в силу раннего ухода из жизни, сохранились лишь отдельные наброски.
Работая руководителем литературного отдела ОГИЗа, Фурманов, кстати, по меткому выражению советского литературоведа В. Сурганова, станет «повивальной бабкой» романа «Бруски» молодого тогда писателя Ф. Панферова, ставшего впоследствии классиком советской литературы. Он сумеет разглядеть силу и даровитость начинающего художника, увидев в нем талант первооткрывателя огромной темы социалистического преобразования русской деревни. Эта встреча станет для Панферова в действительности судьбоносной и значимой. Фурманов поспособствует и его знакомству с произведениями отечественной и мировой литературы, посвященными крестьянской тематике, развернув ее, по словам самого Панферова, «на весь мир». И таких добрых примеров, когда Фурманов старался помочь молодым литераторам можно было бы привести немало.
Главными произведениями Фурманова, принесшими ему всесоюзную славу, станут романы «Чапаев» и «Мятеж».
Роман «Чапаев», бесспорно, а особенно взглянув на него через призму дня сегодняшнего, следует считать крупнейшим явлением не только советской литературы 20-х годов, но и всей советской литературы за всю ее семидесятилетнюю славную историю.
Произведение это охватывает события гражданской войны на Восточном фронте с января по август 1919 года, когда Чапаевская дивизия отважно боролась против колчаковцев и белогвардейского казачества. Но кто руководит этой героической массой, направляя ее по нелегкому пути организованной революционной борьбы? Вот на этот вопрос, один из основных, и отвечает читателю Фурманов, показывая, как внедряется сознательное начало, почитай, комиссар Клычков, – в революционную стихию, которую мы и отождествляем с именем Чапаева.
Фактически, по форме изложения «Чапаев» является особым видом дневниковой записи, сделанной участником событий. При этом в романе сохраняются собственные имена, воспроизводится конкретное место действий и их хронология. Но кроме всего прочего, роман этот можно рассматривать и как мемуары, на которые могут опираться и историки. Историческая точность повествования поразительна. И все же, дело мы имеем не с исследованием, а с образцом художественной прозы, дающей, правда, яркое представление о той судьбоносной эпохе, не противореча историческим фактам, ее характеризующим.
Важно отметить и то, что каждый конкретный факт, образ, событие в романе изображены не изолированно, а в общей взаимосвязи с той эпохой, тем самым неся в себе большую смысловую нагрузку. Когда мы наблюдаем за отправкой Иваново-Вознесенского полка на фронт, за встречей Клычкова с Чапаевым, за ходом самих боев, взрывом «партизанских» страстей у чапаевцев и Чапая, а вместе с тем и за их боевой доблестью, воинской дисциплиной, ростом сознания, дружбой чапаевцев с иваново-вознесенцами, – перед нами встают не только правдивые и точные картины столетней давности, но нам также передается и общее биение пульса того тревожного времени, ставшего отправным в отечественной истории. Как-будто революционная буря проносится перед нами, а за ней нам виднеется и огонь гражданской войны. И великая эпоха обжигает нас своим жаром, а из конкретных фактов вырастает идея, бывшая тем локомотивом, за которым и выдвинулись многочисленные народные эшелоны.
Так и подходим мы к тому, что все выведенное Фурмановым в романе имело не сиюминутный, а долгоиграющий смысл. Получается, что писал он «Чапаева» не только для современников, но и для тех, кто придет им на смену. Да и сам образ Чапаева вырастает до недосягаемой вершины, не сводящейся уже к конкретной исторической личности. По своему значению он трансформируется в целое вневременное явление, подтверждая и тот факт, что лишь с приходом Октябрьской революции самородок, народный талант смог засверкать всеми гранями своей недюжинной натуры, способной на полную мощь проявить и широту характера, и полководческие задатки, и ненависть к врагам, и искреннюю, задушевную любовь к людям. По сути, и сама дружба Чапаева с Клычковым, и превращение его дивизии из полупартизанской армии в регулярную воинскую часть, спаянную единством цели и дисциплиной, и поразительный рост Чапаева, раскрытый писателем во всем житейском, бытовом и политическом своеобразии, – все это приобретает символическое значение, нисколько не изменившееся и с годами. И это при том, что Фурманов не отступал от достоверности, рисуя свою картину в строго реалистичных сценах.
В облике Чапаева писатель выводит на передний план незаурядный его дар организатора, талант полководца. Но ведь и победы не давались ему просто так и не приходили они к нему сами по себе. Их нужно было готовить с точным расчетом сил и обстановки. В этой связи красноречива сцена, где Фурманов показывает, как Чапаев ночью разрабатывая операцию, сидит над картами и схемами, вымеряя их ныне так и совсем архаичным инструментом – циркулем. Однако же, в этот час он как бы видит предстоящий бой, ведя дивизию в наступление…
Но природные дарования Чапаева могли бы и не раскрыться. Не будь Великого Октября они бы просто заглохли. И Фурманов блестяще показывает то, как революция дала выход его незаурядным способностям, как вызвала у него стремление расти и приносить пользу народу и как наполнила его самого чувством собственного достоинства. Показательны в этом отношении слова его, сказанные Клычкову: «…Мнение о себе развивается такое, что вот, дескать, не клоп ты, каналья, а человек настоящий». То бишь, как мы видим, духовный и политический рост Чапаева, что называется, на лицо. Потому и говорит о нем его интеллигентный комиссар Клычков, бывший в прошлом студентом и прошедший закалку в рабочей среде: «Революции таких людей во как надо!»
Действительно, революции Чапаевы и другие народные герои были жизненно необходимы, иначе она могла бы и не победить. Благо, они были, известные и малоизвестные, бывшие на слуху и те, кто оставался в тени. Сегодня же, по прошествии более чем столетия, для нас важно сохранить память о них, всех тех, кто ковал новый справедливый мир, подаривший счастливую и мирную жизнь не одному поколению советских граждан. Посему, обращение к роману «Чапаев» приобретает в наши дни большое значение, так как в нем правда о тех событиях дана выпукло, где-то ярко, а местами сдержано, но достоверность, как и художественность материала не ставятся под сомнение.
У «Чапаева» сложилась счастливая судьба. Трудно даже представить, сколько миллионов в Советском Союзе и за его пределами прочли этот роман. Он стал настоящей, подлинной классикой. А как он сражался с франкистами в Испании, а как победоносно шел с советскими бойцами в годы Великой Отечественной войны и громил вместе с ними фашизм! Кстати, в годы войны рабочие родного для писателя города Иванова сформировали добровольческий полк и попросили, чтобы ему присвоили имя Фурманова, а на средства трудящихся его родного Середского района был построен танк «Дмитрий Фурманов». Были и партизанские соединения, носившие имена Фурманова и Чапаева. Это ли не пример всенародной любви и дань уважения за бесстрашие, отвагу и мужество, проявленное ими в годы гражданской войны? А разве можно забыть и то, что и легендарные краснодонские молодогвардейцы на примере фурмановского «Чапаева» учились бдительности, необходимой в борьбе с врагом?
Разгромив фашистскую гидру, «Чапаев» ринется в Китай, а потом дойдет и до революционной Кубы, побывает он и в сражающемся Вьетнаме. Пожалуй, в прошлом столетии не было таких мест на карте планеты, где бы прогрессивный читатель не повстречался бы с героическим романом. Он, как зачинатель, а за ним «Как закалялась сталь» Н. Островского и «Молодая гвардия» А. Фадеева станут примером для всего мира, убедительно показывающим духовное и нравственное величие русского человека, борющегося за народное счастье и готового отдать жизнь за него.
А известный французский писатель-коммунист Поль Вайян Кутюрье в предисловии к парижскому изданию романа творчество Фурманова назвал «литературой жизни и борьбы». «Какие цели преследовал Фурманов, создавая свою книгу?» – спрашивал он о «Чапаеве». И тут же отвечал: «Самые высокие и образцовые: быть полезным своему классу, который он теперь защищает пером после того, как защищал его политическими выступлениями и ружейными выстрелами по казакам».
О романе «Чапаев» написано немало, можно было бы продолжить о нем и настоящие заметки, но необходимо сказать и о другом знаковом, автобиографичном произведении Фурманова – романе «Мятеж», не имевшем такой славы, как у «Чапаева», но от этого не менее важном для понимания писательского портрета Дмитрия Андреевича.
Действие в «Мятеже» развертывается в городе Верном. Группе партийных работников, приехавших из Ташкента в будущую столицу Советского Казахстана, предстоит решать сложнейшие вопросы партийного, советского, национального, экономического, культурного строительства в уже мирном городе. Однако классовые, сословные, национальные противоречия лишь на какое-то время не дают о себе знать, хотя и очаг их продолжает пламенеть. Недолго времени надо, чтобы вспыхнул новый пожар. Но уполномоченный Реввоенсовета Фурманов, и его товарищи не имеют большевистского права этого допустить!
Роман насыщен драматизмом. Главный герой-повествователь не жалеет красок, показывая накал событий. Но отчетливо ощущаем мы и все то лучшее, что его переполняет: высокую идейность, человечность, моральную стойкость, позволившие ему действовать смело и решительно.
Был ли у него выбор? Как у коммуниста – нет, мятеж нужно было подавить и не дать ему возможности разрастись и пустить свои щупальца в народные массы. И что самое главное, массы обманутые, введенные в заблуждение, но и настроенные по отношению к коммунистам совсем недружелюбно.
Рискуя собственной жизнью Фурманов и его товарищи, проявляя осторожность и гибкость, смогут многих переубедить. Люди его услышат. Произойдет доселе невиданное в тех краях – революционное слово окажется сильнее принуждения, запугивания и дутых обещаний.
Самое же важное в том, что те большевики-ленинцы, такие как сам Фурманов готовы были бороться до конца и, если потребуется, умереть во имя великой цели. И шли они в самое пекло сознательно, да и жертвенности к себе не терпели. «Погибая под кулаками и прикладами, помирай агитационно! Так умри, чтоб и от смерти твоей была польза!» – вот девиз коммуниста Фурманова, ставший девизом многих советских поколений, особенно проявившийся в годы Великой Отечественной войны, выведшей в бессмертие тысячи героев, умиравших, но не сдававшихся, шедших в атаку и бросавшихся на амбразуры, бесстрашно смотревших смерти в глаза и с гордостью произносивших: «За Родину! За Сталина!»
То поколение было воспитано на фурмановских «Чапаеве» и «Мятеже», на романах «Как закалялась сталь» Н. Островского, «Кочубее» А. Первенцева и других высокохудожественных произведениях, воспитывавших настоящих патриотов своего Отечества. Посему многие из тех, кто вернулся из военного лихолетья говорили о том, что на войну они шли с Фурмановым и Островским… Да, так было, а вот капиталистические власти России и ряда других бывших советских республик, возомнив из себя представителей всего «цивилизованного» мира, постарались поскорее вычеркнуть этих писателей из народной памяти и не дать им возможности дойти с своими произведениями до нынешней молодежи.
Только силенок не хватило, да и просчитались крупно, так как нельзя лишить народа тех основополагающих, патриотических и нравственных скреп, без которых наше общество, по природе своей коллективистское, просто и жить не может. Потому, вопреки всем этим злопыхателям и живет в памяти народной Дмитрий Фурманов, оттого и не исчез с карты России город Фурманов, в котором родился писатель, и не отказались от его имени многие учреждения и организации, не переименованы улицы, названные именем писателя-коммуниста и бойца.
Продолжает жить и Василий Иванович Чапаев. И не только в анекдотах. Для грамотных, воспитанных и любящих свою родную Россию, он, как и Фурманов – герой, герой на все времена. А безвременье, в котором мы все оказались, рано или поздно, но кончится. Общество наше, к счастью, левеет и последняя сентябрьская выборная кампания тому яркое свидетельство. Люди, в том числе, устали и от псевдокультуры и от безнравственных подделок, а значит наступит день, когда вновь станут читать и таких писателей, как Дмитрий Андреевич Фурманов.
Завершить же данный очерк мне бы хотелось строками из стихотворения «Комиссар» замечательного русского советского поэта А. Жарова:
И, устремляя в будущее взгляд,
Он нам внушал любым своим рассказом,
Что для единой воли нет преград,
Когда ведет ее
Партийный разум.
В часы тревоги в грозовом году
Я Фурманова вспоминал недаром,
Сказав,
Что в бой за родину иду
Напутствуемый другом комиссаром.
Руслан СЕМЯШКИН, г. Симферополь
