«Судьба свела меня…» Николай Бурляев – о Сергее Бондарчуке

Бондарчук... Произносишь эту фамилию – и сознание мгновенно рисует образ кинематографического исполина: всегда красивого и элегантного, ок­ружённого недосягаемым ореолом избранника, баловня судьбы, казалось, рождённого для жизни на творческом и общественном Олимпе. Безусловный вожак, лидер, авторитет. Открывающий любые двери, народный артист, ла­уреат различных премий, депутат Верховного Совета, Герой Соцтруда, про­фессор, «оскароносец», свободно колесящий по миру, снимающий всё, что пожелает, и даже за границей. Разве «стая» могла ему это простить?..

1961 год. Первый взгляд на «живого Сергея Бондарчука».

Параллельно со съёмками «Иванова детства» снимаюсь у Г. Рошаля в «Су­де сумасшедших». Летаю из приднепровских болот в роскошную Ригу. В один прекрасный день на нашем корабле переполох: драят палубу, начищают до блеска всё, что способно заблестеть. Почему-то шёпотом произносят: «К Скобцевой должен прилететь Бондарчук». И – вот он, прилетел! Счастливая молодая лара. Все и вся вертится вокруг планеты под назва­нием «Бондарчук».

Уж не помню, представили ли меня ему. Да если и представили, заме­тил ли он меня, четырнадцатилетнего, никому не известного мальчика? А я влюбился в него с первого взгляда и на всю жизнь. Как за несколько месяцев до того, придя на пробы к Андрею Тарковскому, я влюбился в Андрея, и то­же с первого взгляда, и так же на всю жизнь.

Ныне, когда их обоих призвал Господь, подавая в храме поминальные за­писки, я пишу рядом имена Сергия и Андрея и твёрдо знаю, что там, где нет скорби, воздыханий и сплетен, они вместе взирают на нас, грешных, с на­деждой и любовью; они вместе укрепляют наши души. Здесь, на земле, им не позволили быть вместе...

Вскоре Бондарчук начал снимать «Войну и мир», и завистливая кинема­тографическая и околокиношная клоака закопошилась, зашипела, начала от­тачивать жало и накапливать яд, чтобы вскоре укусить побольнее: «Бондарчук-то на Толстого замахнулся!.. Куда ему!.. Это будет провал!.. Какой он Пьер Безухов?.. Какой Тихонов – князь Болконский?..»

1963 год. Увидел Бондарчука во второй раз. «Мосфильм», длинный коридор старой тон-студии. Иду из правого крыла и вижу, как из левого на меня надвигается большая кавалькада. Неумолимо, как на дуэли, сближаемся и сходимся в холле. Вижу в центре кавалькады две фигуры – Бондарчук и министр куль­туры СССР Фурцева.

Вот они, в трёх метрах, хочу скрыться, провалиться сквозь землю...

Бондарчук смотрит на меня, улыбается, манит рукой, просит подойти. Раз просят, не убегать же, подхожу, пожимаю протянутую Бондарчуком руку.

- Вот, – говорит он Фурцевой, показывая на меня, – это тот самый Ко­ля Бурляев, герой «Иванова детства».

Фурцева протягивает мне руку, пожимаю, не слышу, что она говорит мне. Процессия проходит мимо.

А я, счастливый, ошеломлённый случившимся, бреду дальше по коридору: «Надо же, я известен самому Бондарчуку?!»

Закулисные кривотолки сопровождали весь период подготовки, создания и проката «Войны и мира». Уши людей открыты сплетням и слухам. К моменту выхода в свет этого фильма мои друзья, старшие коллеги, слову которых я абсолютно доверял, столько наговорили мне отрицательного о картине Бондарчука, что я поверил...

Лишь спустя почти три десятилетия, когда «Войну и мир» показали по теле­видению, я был потрясён величием кинематографического подвига Сергея Фё­доровича Бондарчука. Конгениальная, классическая киноверсия толстовского романа! Великая режиссура мастера, которому подвластны не только эпичес­кий охват баталистики (который, я уверен, никогда не превзойдёт ни один ре­жиссёр в мире), но и филигранное, тончайшее по психологизму крупноплано­вое творчество.

Феноменальное соединение макро и микро: космический полёт духа и по­гружение в глубины тончайших движений души; слияние и гармоничное вза­имодействие светлого разума и доброго сердца художника, исполненного любви к человеку и всему сущему на земле; жадное впитывание и переплавление в себе сокровищ русской и мировой культуры и созидательное творче­ство во славу Господа и человека; любовь и служение своему Отечеству вот слагаемые гения Бондарчука.

Едва дождавшись окончания фильма, я позвонил Сергею Фёдоровичу и высказал то, чем было переполнено моё сердце, признавшись, что увидел «Войну и мир» впервые лишь сегодня, невольно поверив в шестидесятых го­дах слухам, распространяемым «друзьями».

1972 год. Судьбе было угодно, чтобы я породнился с Сергеем Фёдоровичем, со­единив свою жизнь с его старшей дочерью Натальей. Наши отношения приобрели новый, «родственный» оттенок.

Мы виделись на «Мосфильме», во ВГИКе, иногда приезжали домой или на дачу к Сергею Фёдоровичу в Барвиху. И каждая встреча была счастливым событием. Он называл меня по-украински Мыколой, шутил, рассказывал анекдоты, но иногда делился сокровенными мыслями о творчество, о людях, о политике.

В 1998 году, проплывая на теплоходе кинофорума «Золотой Витязь» по Днепру и пройдя Запорожье, родину моих предков, запорожских казаков, мы через несколько часов подошли к Херсону и посетили родину С. Ф. Бондар­чука, Белозёрку. И только здесь меня осенило: Боже! Да ведь мы же земля­ки! Всего-то несколько десятков километров друг от друга жили наши воль­ные прадеды. Мы из одной земли, от одних корней.

1975 год. Выпускники ВГИКа Наталья Бондарчук, Игорь Хуциев и я завершили на «Мосфильме» постановку наших дипломных новелл по роману Салтыкова-Ще­дрина «Пошехонская старина», соединив их в единый фильм, и предложили Сергею Фёдоровичу поработать с нами в качестве актёра, прочитать в филь­ме текст от автора. Он, занятый постановкой своего нового фильма, сразу же согласился и назначил день и час, когда придёт к нам на озвучивание. Попро­сил, не откладывая, принести ему тексты.

В назначенное время мы «конвоем», через весь «Мосфильм» сопроводи­ли его в тон-студию. Войдя в тёмное тон-ателье, Сергей Фёдорович разложил на пюпитре перед микрофоном тексты. Великий профессионал, актёр Бон­дарчук был абсолютно готов к работе – он их выучил наизусть.

Мы, начинающие режиссёры, замерли у окна в соседней микшерской комнате, не смея давать указаний мастеру. Так, в полной тишине, в которой звучал лишь гипнотический голос великого артиста, прошло несколько минут.

Сергей Фёдорович вживался в образ Салтыкова-Щедрина, искал верную интонацию, тембр, не удовлетворённый достигнутым, командовал: «Ещё раз!», «Ещё дубль!» Наконец, обратился к нам:

– Режиссёры! Чего молчите? Какие будут замечания?

А режиссёрам всё нравилось – какие там замечания! И всё-таки кто-то из нас «для приличия» отважился внести легкую коррекцию. Сергей Фёдорович с готовностью исполнил просьбу.

Особенно мне запомнилось, с какой изнурительной самоотдачей озвучи­вал он последние слова автора «Пошехонской старины»:

– Я люблю Россию до боли сердечной и желал видеть Отечество моё сча­стливым.

Наверное, около двух десятков раз Сергей Фёдорович просил ещё и ещё дубль, пока, наконец, не вздохнул облегчённо:

– Стоп! Ну, кажется, попал!..

Бондарчук и Тарковский. Равно любимые и дорогие для меня люди. Отношения этих двух гениев ещё требуют своего изучения и расчистки от наслоений сплетен и домыслов. Как я радовался, когда С.Ф. Бондарчук предложил вечно опальному Андрею работать в его Объединении и под его защитой на «Мосфильме»! Это был пе­риод, когда два гения сердечно потянулись друг к другу и даже строили пла­ны совместной работы над фильмом о Достоевском.

Да не тут-то было! Их развели. Нашептали Андрею о «коварстве Бондарчука», который-де непре­менно воспользуется доверчивостью Тарковского... И заключительным ак­кордом стал инцидент в Каннах. С.Ф. Бондарчук был приглашён в Канны как член жюри. А.А. Тарковский участвовал в конкурсе с фильмом «Зеркало». Жюри не присудило «Зеркалу» главную премию. И пресса повесила провал фильма на совесть Бондарчука.

Многие читали сплетни об этом. А что же было на самом деле? Когда Сер­гей Фёдорович вернулся из Канн, при первом же нашем общении я задал ему вопрос: «Ну, как новый фильм Андрея?»

Его отзыв о картине был достаточно спокойным. Фильм ему не понравил­ся, и он чисто профессионально объяснил, почему его этот фильм не захва­тил. Естественно, я задал вопрос: «Вы голосовали против?»

– Да нет, – ответил Сергей Фёдорович, – я воздержался.

...Спустя несколько лот, когда не стало Андрея Тарковского, я посетил его могилу во Франции, на кладбище Сен-Женевьев де Буа. Встретившись в Париже с Отаром Иоселиани, я выслушал его рассказ о «каннском инциденте». Он тогда спросил одного из членов жюри:

– Правда ли, что Бондарчук голосовал против «Зеркала»?

– Нет, – ответила она. – Бондарчук вообще ничего о фильме не говорил. И если бы он что-то сказал против фильма, это лило бы воду на мельницу Тар­ковского.

– Я пересказал Андрею этот разговор, – продолжал Отар, – он обернул­ся к своей жене и сказал: «Вот видите, Лариса Пална, у Отара совершенно другая информация...»

– Нет! – вскричала жена. – Я знаю! Бондарчук послан КГБ, чтобы не дать вам премию!..

1984 год. Как-то, приехав к Сергею Фёдоровичу на дачу, я рассказал о четырёхлет­них хождениях по мукам со своим сценарием «Лермонтов». О том, что писал сценарий для студии «Грузия-фильм», но там его отвергли по причине моего утверждения добрых отношений между Россией и Грузией.

Потом два года «Лермонтов» стоял в плане Гостелерадио, а меня всё не запускали. Хотела запустить Одесская киностудия – но позволил Лапин: «С какой стати Лермонтов в Одессе?..»

Годы идут, ещё немного, и я не смогу играть Лермонтова чисто физи­чески. Я просто не знаю, что мне делать.

– А ты ставь у меня в Объединении, – предложил Сергей Фёдорович то, о чём я и мечтать не смел.

Пригласив меня в своё Объединение, Сергей Фёдорович никак практиче­ски в дальнейшем не участвовал в создании моего фильма: не приходил на худсоветы, не смотрел отснятого материала, ни во что не вмешивался, пре­доставив мне полную свободу... Он был поглощён созданием «Бориса Году­нова».

Но сам факт, что мой проект поддержан Бондарчуком, что его крыло не­зримо было распростёрто надо мною, помог мне пройти все подводные рифы и завершить картину.

Лишь однажды, чувствуя, что худсовет без его поддержки может зарезать мне несколько сцен, я попросил Сергея Фёдоровича прийти на помощь. И он пришёл. И когда кто-то из советчиков предложил вырезать из фильма сцену с гадалкой Кирхгоф, мол, негоже в советском кино о гадалках, он спокойно ска­зал, что, на его взгляд, это – одна из лучших сцен в фильме. Полушутя обро­нил фразу о том, что может рассказать, кто из членов Политбюро ездит к Джу­не, а кто – к Ванге... И проблема с «обрезанием» отпала. Потом Бондарчук пришёл на просмотр готового фильма. Дал несколько профессиональных сове­тов и поздравил с завершением труда.

Как-то я сказал Сергею Фёдоровичу о невероятной, бескорыстной под­держке фильма «Лермонтов» окружающими людьми, предоставляющими все услуги бесплатно, по зову русского сердца: распахнутые двери дворцов и му­зеев и даже самого Кремлёвского дворца, бесплатно предоставленные в моё распоряжение войска Северо-Кавказского округа, вертолёты, конница...

— А как, ты думаешь, я снимал «Войну и мир»? Точно так же. Без под­держки народа фильм не мог бы состояться...

Когда Сергей Фёдорович снимал в Ленинграде «Красные колокола», мы снимали там же телефильм «Медный всадник». Однажды мы подъехали на Дворцовую площадь, прошли сквозь оцепление туда, где подле Александрий­ского столпа, как потерянный, бродил режиссёр. Кругом всё клокочет, деся­титысячная массовка бежит по прилегающим к площади улицам к Зимнему дворцу. Снимают параллельно семь камер. Одна из них закреплена на верто­лёте, с рёвом кружащемся над площадью. Ветродуи гонят по площади пиро­технические дымы, невообразимый хаос, шум, стрельба, взрывы...

– И как ты всем этим управляешь? – спросила Сергея Фёдоровича его дочь.

– Не знаю, – повёл он плечами. – Да оно как-то само...

1992 год. Прошёл Первый международный кинофестиваль «Золотой Витязь» в Москве. И первую премию «За выдающийся вклад в кинематограф» получил Сергей Фёдорович Бондарчук.

Пройдёт ещё три года, и не станет великого Бондарчука, и награда Все­славянского кинофорума «Золотой Витязь» «За выдающийся вклад в кинема­тограф» будет навечно носить его имя, и его гордый профиль будет отчеканен на золотой медали.

Пройдёт ещё немного времени, и будет открыта Киноакадемия имени С.Ф. Бондарчука, в которой будут воспитываться кадры для русского нацио­нального кинематографа.

А теперь несколько документальных зарисовок из моего дневника.

б июня 1986 года. Вечером заехал на дачу к С.Ф. Он сидел в бане, работал, писал новый сценарий «Вишнёвый сад».

Вместо предполагаемых 10 минут я пробыл у него три часа. Говорил глав­ным образом Сергей Фёдорович. Он был эмоционально взведён. Рассказал, как на V съезде кинематографистов пообщался с Тамарой Фёдоровной Мака­ровой (после разгрома моего «Лермонтова»).

– Вы видели «Лермонтова»? – спросил он её.

– Да, Серёжа, фильм несовершенный. Коле надо было учиться...

– А вы знаете, – сказал Сергей Фёдорович, – что это первый фильм в мировом и советском кино, показывающий зло, мешающее людям жить...

– А какое это зло?

– Надо читать книжки, – улыбнувшись, сказал своей учительнице Сергей Фёдорович.

12 июля 1987 года. Вечером поехали на дачу к Сергею Фёдоровичу. И, конечно же, значи­тельную часть вечера мы говорили о «союзной» шпане...

Потом мы заговорили о русских пророках: Пушкине, Лермонтове, Есени­не, о планомерном истреблении силами зла тех, кто может быть любезен на­роду, пробуждая в нём своей лирой добрые чувства, соединяя народ в еди­ном, светлом, патриотическом порыве.

– И Шукшина тоже убили, – вдруг задумчиво произнёс Бондарчук. – И я даже знаю, кто это сделал.

Лето 1994 года. Пришёл домой к Сергею Фёдоровичу, не ведая, что это наша последняя в жизни встреча, не мог допустить мысли, что и Бондарчук не вечен.

Попили чаю, поговорили о разном и простились... Как оказалось, на­всегда. Через три месяца великого Сергея Фёдоровича Бондарчука не стало. «Что ж, веселитесь! Он мучений последних вынести не смог...»

«Наш современник», № 10, 2020