Правда писателя Фёдора Абрамова

В последний февральский день високосного 2020 года исполняется сто лет со дня рождения одного из наиболее самобытных русских советских писателей — Фёдора Александровича Абрамова. Прозаик и публицист, он широко известен как страстный защитник интересов русской деревни. Позиция его в отстаивании нравственно-патриотических ценностей и устоев нашего народа была неколебима. И, бесспорно, имя этого писателя заслуживает самой доброй памяти.

Однако среднестатистический россиянин сегодня это имя не помнит. Немало и тех, прежде всего молодых, кто вообще не слышал про такого писателя. И это при том, что он вроде бы не совсем выпал из информационного поля. Например, в честь своего земляка, уроженца села Веркола Пинежского района Архангельской области и одного из наиболее известных русских писателей-«деревенщиков», губернатор Архангельской области совместно с Союзом писателей России и Российским книжным союзом в прошлом году возродил Всероссийскую литературную премию его имени «Чистые истоки», не присуждавшуюся более десяти лет. Недавно названы и первые лауреаты, среди которых видный русский советский писатель северянин В. Личутин и известный критик, изучающий современную российскую прозу, А. Рудалёв. Хочется пожелать, чтобы хорошее начинание продолжилось.

Так каким же человеком был Фёдор Абрамов? Почему он смог выдвинуться, будучи заведующим кафедрой советской литературы Ленинградского университета, в число самых читаемых авторов страны 70—80-х годов века двадцатого? Как вспоминали те, кто знал его лично, не всё сказанное им в обиходе стоило воспринимать за чистую монету. Выходец из крестьянской среды, он умел своеобразно пошутить и, коли в этом была необходимость, показать себя этаким простачком, понимающим всё превратно. Мог в беседе напомнить и о том, что он — провинциал, между тем нередко бывавший и в Москве, и даже в крупнейших зарубежных центрах, таких как Париж, Лондон, Вашингтон и Токио. Но и в этом просматривалось знание им народных характеров и стереотипов. Ведь так, как он описывал деревню и её жителей, мог описывать только тот, кто знал все их характерные особенности и мог говорить с деревенским населением на понятном ему языке. А в русской деревне, при всей её наивности и простоте, никогда не переводились люди находчивые, сообразительные, житейски мудрые, а в чём-то и лукавые. И в том не было ничего предосудительного. Примерно таким, плоть от плоти земли, его взрастившей, был и Абрамов.

Нельзя сказать, что Фёдор Александрович оставил слишком объёмное литературное наследие. Тому были объективные причины, да и жизнь его прервалась рано. Писать он, преодолевая робость, уже состоявшись при этом как научный работник и защитив кандидатскую диссертацию, начал только в тридцатилетнем возрасте. Писал, сразу же подобравшись к самой большой литературной форме — роману, неспешно, вдумчиво. Первый роман «Братья и сёстры», не без отфутболивания его рядом редакций, увидит свет благодаря журналу «Нева» только в 1958 году. И с него начнётся Пряслинская эпопея, показывающая жизненный путь, полный невзгод, страданий, тяжёлого труда и в то же время чистых помыслов, искренней любви к родной земле и её людям, деревенской семьи северного села Пекашино — Пряслиных.

Работа над этой эпопеей растянулась на три десятка лет. Тетралогия о Пряслиных, состоящая из романов «Братья и сёстры», «Две зимы и три лета», «Пути-перепутья», «Дом», стала главным произведением писателя, сделавшим его по-настоящему знаменитым. Да, художественные достоинства этих романов, галерея их героев с непростыми судьбами впечатляют. Своеобразие тетралогии и в том, что под её сводами Абрамов смог объединить и работы с преобладанием социально-бытового содержания («Братья и сёстры», «Две зимы и три лета»), и роман социально-политической направленности («Пути-перепутья»), и заключительный роман, наполненный социально-философским содержанием («Дом»).

ВПИСАТЕЛЬСКОМ арсенале Абрамова видное место занимали также публицистические выступления, требующие и сегодня пристального разбора, так как в них он закладывал многие мысли, ставшие основой и его миропонимания, и являвшиеся квинтэссенцией всей его прозы. Причём были у него и такие публикации, которые вызывали одновременно восторг и оторопь, одобрение и непонимание. По ним возникали дискуссии, споры. Да ведь эту цель он и преследовал, так как прекрасно понимал, что ему — гражданину, патриоту земли русской, коммунисту, — никак нельзя было отмалчиваться перед острыми жизненными проблемами. Растормошить соотечественников писатель считал принципиально важной задачей. «Сегодня пассивность и равнодушие стали национальным бедствием, угрозой существованию страны, — писал Абрамов в дневнике 7 августа 1979 года. — Сегодня они приняли такие масштабы, что уже само начальство кричит караул. По крайней мере, низшие звенья. Те, что соприкасаются с народом. <…> А расплачиваться за свою пассивность и равнодушие будет сам же народ».

Как-то на вопрос о том, что же заставило его написать открытое письмо землякам «Чем живём, кормимся?», опубликованное первоначально 18 августа 1978 года в районной газете «Пинежская правда», а затем, три месяца спустя, 17 ноября, с небольшими сокращениями в «Правде» Фёдор Александрович пояснял:

«Самый главный мотив — это равнодушие, безразличие, которые я наблюдаю в нашей жизни и с которыми всё чаще и чаще сталкиваюсь. И тут речь идёт не только о моих земляках. И письмо было адресовано не только моим землякам, оно шире, только на конкретном материале. Если же говорить о моих земляках, то Веркольский район среди районов и сёл Нечерноземной полосы был процветающим районом. У нас, например, 300 дворов в Верколе — самые новенькие, все выкрашены краской, у каждого холодильник, у каждого своя техника. Но в то же время часто видишь: в поле зашли лошади, никто их не прогонит. <…> Надоел беспорядок. И это письмо, конечно, подхватили. Но некоторым товарищам показалось, что у нас и так инициативы хоть через край и нечего о развитии народной инициативы беспокоиться.

Я должен сказать, что письмо моё не было понято и многими писателями. Многие писатели просто обиделись на меня. Ты, мол, спрашиваешь, но с кого спрашиваешь? Ты с народа спрашиваешь, а надо с начальства спрашивать. Я говорю: нет, милаша, это всё не так. Я и говорю в начале письма: с кого же в первую очередь спрос за эту нерачительность, за безалаберность? Конечно, спрос в первую очередь с райкома, с дирекции совхоза и так далее. Но имеет ли при этом какое-то отношение к делу рядовой человек, он за что-нибудь отвечает или нет? Или моя хата с краю и мне всё равно? Или как в некрасовские времена: «Вот приедет барин, барин нас рассудит?» Все упования на барина! <…> Знать, правильно, с руководства, с начальства надо спрашивать, на то оно и начальство, за то оно и денежки получает. Оно несёт ответственность. <…>

Но до тех пор, пока мы сами, каждый из нас не поймёт, не установит для себя непреложным законом, что все дела — мои дела и что сам наш дом строится только общими усилиями, по крайней мере дом-деревня, до тех пор мы ничего не изменим. Вот каков смысл этого письма и этой идеи, идеи народной инициативы, активности, которой я придерживаюсь. И если есть такой писатель Абрамов, то он очень коротко сформулировал бы своё кредо: будить, всеми силами будить в человеке человека».

Большую, хотя и несколько усечённую, цитату привожу вполне преднамеренно. В ней заложены те мысли писателя, без которых трудно его представить, тем более с позиций дня сегодняшнего, как сознательного гражданина, направлявшего своё творчество, голос неравнодушного, не желающего оставаться в стороне от происходящих в стране и обществе процессов человека на то, чтобы проблемы не просто не замалчивать, но и активно включаться в общее дело по их преодолению. При этом и к самому анализу текущего времени он подходил осознанно, не переставая каждодневно исследовать природу крестьянской народной души — такую непростую, противоречивую, но в одночасье же и жертвенную, способную на смелые, отчаянные действия и поступки. Волновали писателя раздумья о взаимосвязи человека и окружающей действительности. Впрямь ли современный ему человек выступал в роли хозяина той земли, которая приютила, дала кров, кормит и обихаживает? Или он, наделённый недюжинной силой и пышущим здоровьем, лишь сторонний на ней наблюдатель, уповающий на авось?

И пришли думы эти к Абрамову не однажды — на протяжении долгих лет они отображались в его прозе и публицистике, понимаемые им также не сентиментально-романтически, а по-боевому, с чётким посылом к читателю: «Писать для народа — значит помочь ему понять свои силы и слабости». И как ни парадоксально покажется на первый взгляд, был он за них и оговорён, и подвергнут жёсткой критике. Конечно, не всегда. Но такие болезненные примеры, как с повестью «Вокруг да около», написанной в 1963 году, когда писателя разносили, что называется, в пух и прах, в его практике были, и он о них не забывал. К этому следует добавить, что при всех тех своих переживаниях он получил ещё и гневную отповедь земляков на страницах архангельской областной газеты «Правда Севера», а затем и в центральных «Известиях» под броским заголовком «К чему зовёшь нас, земляк? Открытое письмо односельчан писателю Ф. Абрамову».

Кстати, вышеупомянутое письмо Абрамова «Чем живём, кормимся?» также не вызвало той реакции, на которую он рассчитывал. Хотя, безусловно, отголоски были. Недоумение и замешательство вызвало оно не только у собратьев по писательству, но и в высоких московских кабинетах. Некоторые исследователи творчества писателя утверждали, что за опубликование этой статьи и автора, и редакцию «Правды» подвергли критике в ЦК КПСС. Но самое показательное и принципиальное заключалось совсем даже не в этом. А в том, что Абрамова в очередной раз не поняли земляки, жители его родной деревни, не говоря уже о всей Архангельской области.

Да почему же не поняли? Рискну ответить: потому что мало читали. В Верколе Фёдора Александровича, разумеется, почитали, воспринимая не иначе как местную знаменитость, далёкую от них по сути, но близкую в том, что при подходящем случае о нём можно и упомянуть: дескать, знай наших. Но читали всё-таки недостаточно. Увы, так было.

Положа руку на сердце, не слишком-то верится, что и в нынешнее, такое бездуховное, апатичное, не располагающее к серьёзным думам время ситуация кардинальным образом изменилась. Даже при том, что Веркола продолжает ежегодно принимать поклонников таланта писателя со всей страны, приезжающих на его малую родину и посещающих семейный дом-музей Абрамовых (Литературно-мемориальный музей Ф.А. Абрамова). Что ж, имеем то, что имеем. Между прочим, тот факт, что книги писателя не пользуются ныне читательским спросом, подтвердила и правительственная «Российская газета», опубликовав в августе прошлого года статью «Родом из Верколы», выделив следующий акцент как отдельный подзаголовок: «Сегодня Фёдор Абрамов почти забыт, его произведений не найти в книжных магазинах». Горестный факт!

ВОЗВРАЩАЯСЬ ЖЕ к разговору о том, что так беспокоило писателя, следует отметить: при всей любви к своему народу он был далёк от его идеализации. Абрамов искренне переживал за него. В 1979 году в статье «В армянском мире», написанной в форме рецензии на художественно-публицистическую книгу армянской советской писательницы С. Капутикян «Меридианы карты и души», он писал:

«Сегодня, когда так обострились в мире национальные проблемы, необходимо поглубже взглянуть на народ, всерьёз разобраться в том, что же такое народ и нацио-нальный характер. Только ли великое и доброе заключено в нём? Не пора ли от односторонней, порой идиллической трактовки его перейти к трезвому разговору о всей сложности и противоречивости народного организма, его бытия? И не единственно ли правильное отношение к своему народу — ради его же блага, ради его духовного здоровья — видеть в нём, наряду с истинно великим, и его слабости, его недостатки?»

Размышления писателя о судьбе русского народа были и философскими, и патриотичными, и обличающими острую проблематику, и категоричными в своей основе. Категоричность, замечу, была в большой мере свойственна этой волевой, сильной и вместе с тем далеко не однозначной натуре. И то, что категоричность, граничившая для писателя с истиной в последней инстанции, естественно так, как понимал её он, прослеживается во всём его творчестве и для тех, кто с ним знаком, не является открытием. Вспомните некоторых героев тетралогии о семье Пряслиных или мрачных старух из повестей «Пелагея» и «Алька». Разве не написаны они в чересчур тёмных тонах, особенно великовозрастные деревенские героини двух названных повестей? Не переборщил ли писатель, показывая их пьянчужками, только и живущими заботой об удовлетворении своей зависимости? Или настолько уж пьянство косило ряды его земляков-северян в 50—70-е годы ушедшего в прошлое столетия? Однако же Абрамов писал именно так, высвечивая имевшие место проблемы, но не оставляя порой места всему тому доброму и созидательному, что было в повседневной жизни той поры. Потому-то, при всей глубине и пронзительности, не говоря уже о художественности и прекрасном, обогащённом местными говорами языке его прозы, нельзя не замечать и её мрачности, видимой на фоне какой-то всепоглощающей безысходности, которой нет ни края, ни конца. Хотя при этом, как-то вскользь, прозаик постоянно и напоминает, что всё же растёт народное благосостояние, селяне живут сытно, материальные трудности уходят на второй план, обзаводятся они и вещами, техникой…

Эта непростая коллизия, особенно если задумываться о ней и в ту же минуту представлять сегодняшнее, во всех отношениях катастрофическое положение русской деревни, обречённой на жалкое существование и приговорённой власть имущими к постепенному отмиранию, наверное, в чём-то объясняется тем, что Абрамов считал своей задачей художника и патриота видеть и показывать читателю не столько народные достижения, сколько слабые стороны, бывшие, по его мироощущению, не менее определяющими в исторической судьбе России. Наделив лучших героев написанных им книг высокими нравственными качествами, он в то же время снабдил других такими характеристиками, от которых веяло холодом. В этом понимании жизни, народных путей-перепутий писатель был непримирим. Чужда ему была и показушная псевдонародность, затасканная некоторыми авторами донельзя. «Я не стою коленопреклонённо перед народом, перед так называемым простым человеком, — говорил Фёдор Александрович. — Нет, и народ, как сама жизнь, противоречив. И в народе есть великое и малое, возвышенное и низменное, доброе и злое. Более того, злое иногда поднимается над добрым и даже подминает его. Примеры? Да их немало как в мировой истории, так и в нашей отечественной, национальной». По мнению писателя, «каждение народу, беспрерывное славословие в его адрес — важнейшее зло». Эта убеждённость, непростая не только для понимания, но и для претворения в жизнь, была стержнем его прозы и публицистических выступлений, вызывавших не раз ожесточённые споры.

КАТЕГОРИЧНОСТЬ суждений была присуща и Абрамову-критику. А работать в литературе он начинал именно в этом качестве и потом продолжал, уже став признанным прозаиком. Правда, в одном из поздних интервью отозвался так: «Критика — это не самый сильный жанр нашей литературы». Тут же Абрамов высказал и свои претензии к ней. В них прослеживается не только пульсирующая мысль писателя, но и его непроходящий максимализм:

«…Что меня не устраивает в критике? Ну, во-первых, некая мелкотравчатость, что ли, отсутствие зубастости: уж слишком много елея в нашей критике. Некоторые критики даже забыли само слово «критика». Критика вылилась у нас под пером некоторых критиков в некий дифирамбический, похвальный жанр. Это, конечно, не очень хорошо. Но самая главная моя претензия к критике: мало проблемных статей. Рецензий пишут очень много. «Критическая армия» у нас большая. А вот проблемных статей, как это умели делать наши старики — взять хотя бы революционных демократов, — этого мало. Ведь какая главная задача критики? Увидеть в самом литературном произведении те процессы, которые происходят в жизни, — как они здесь преломлены, как отражены».

Так же принципиально, по крайней мере, так, как это понимал, он и выступал с критическими статьями. Пожалуй, самой известной его работой в этом направлении была статья «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», опубликованная в №4 журнала «Новый мир» за 1954 год. В ней Абрамов подверг гневной критике целый ряд имён, находившихся в числе если и не корифеев, то явно признанных советских авторов. Галину Николаеву и её известнейший, удачный, имевший большое значение для первых послевоенных лет роман «Жатва» он критиковал за то, что «автор игнорирует реальную жизнь, изображённую им же самим». Но более всего в статье тогда досталось С. Бабаевскому и его «Кавалеру Золотой Звезды» и «Свету над землёй», Е. Мальцеву с романом «От всего сердца», Ю. Лаптеву с повестью «Заря», Г. Медынскому за «Марью». Этих писателей, удостоенных Сталинских премий, Абрамов бил наотмашь. Он не прощал им приукрашивания колхозной действительности и воспринимал их произведения как проявления отхода от принципов социалистического реализма.

«Прекраснодушные вымыслы» и «условно-романтические выдумки», бытовавшие тогда в «деревенской» прозе, писатель окрестит «пасторальным романтизмом». В том числе и с его подачи будут вешать на этих, вообще-то талантливых и партийных писателей закрепившееся на долгие годы определение — «лакировщик». О том, в полной ли мере оно к ним применимо, писать не буду, так как вопрос этот и с позиций нынешнего времени не имеет однобокой трактовки. Скажу лишь о том, что произведения, критиковавшиеся Абрамовым, очень многими читателями были приняты восторженно. Людям не хватало тепла, материальных благ, они пережили ужасы войны и им необходимо было увидеть и осознать хорошее, пускай и несколько преувеличенное. Но к нему, к хорошему, ведь можно стремиться, ставя перед собой вполне конкретные задачи. И так тоже было, хотя и не везде. Потому-то субъективное мнение каждого, будь то отдельно взятый читатель из сельской глубинки или ленинградский критик Абрамов, в этом случае и преобладало.

СТОИТ заметить, что и сам Абрамов не ушёл в своей прозе от условно-романтических преувеличений и приукрашиваний. Писатель-документалист и литературовед Ю. Оклянский обращал внимание на то, что в первом романе «Братья и сёстры» абрамовской тетралогии о семье Пряслиных писатель показал эпизоды, подпадающие под им же освистанную, то бишь неприемлемую, романтизацию. Так, ставится под сомнение правдивость эпизода о сдаче — в приподнятом настроении — личного скота в Фонд обороны (в романе описаны события весны — лета 1942 года); не совсем правдоподобна и «горячка» при пахоте, которую, соревнуясь, обеспечивали женщины и старики; да и как обеспечиваются эти высокие показатели, если «с кормом беда, лошади через каждую сажень останавливаются». Отмечал исследователь творчества писателя и условно-романтический характер некоторых персонажей. Более того, он писал о том, что «чертами романтической экзальтации и ложной патетики» Абрамов в некоторых сценах наделил даже главного героя будущей тетралогии — четырнадцатилетнего Михаила Пряслина.

Можно соглашаться и не соглашаться с критиками, литературоведами, писателями и исследователями, всеми теми, кто писал как о самом Абрамове, так и о его творчестве, — основания для сего не просто присутствуют, а порою вынуждают ввязываться в заданную тем или иным эпизодом полемику. В самом деле, всё далеко не просто. Да и не могло, наверное, быть иначе. И при всём при том Абрамов до сих пор всеобъемлюще не изучен, возможно, и не понят. В наше же время официальные и провластные инстанции пытаются представить его чуть ли не либералом, борцом с пережитками сталинского времени и с так называемым застоем.

Такая трактовка писательского мировоззрения не нова. Её раскрутку стали нагнетать в годы приснопамятной «перестройки». Собственно, это и не сложно было делать. Смотрите, мол, вопросы-то подкидывали сами произведения писателя. А вот вам и некоторые из них: не показывал ли Абрамов горькую действительность села в пору военного лихолетья и первых послевоенных лет; не он ли вывел в третьем романе известной тетралогии «Пути-перепутья» образ секретаря райкома партии, сталиниста, готового на крутые и жёсткие меры во имя партии, с целью реализации её установок, но при этом бессребреника Подрезова? А не Абрамов ли рассказывал о бесхозяйственности, об упущениях в руководстве на селе, о равнодушии и беспринципности, пьянстве и других негативных явлениях 50—70-х годов прошлого столетия? А не он ли давал нам примеры, повествующие о вымирании деревни?

Да, это он. Но какой смыл вкладывал во всё им написанное писатель Ф. Абрамов, член ВКП (б) — КПСС с 1945 года, по признанию его вдовы Л. Крутиковой-Абрамовой, выросший «на идеалах Октябрьской революции», для которого не было «более святых и высоких понятий, чем романтика революции, равенство, братство, справедливость»? Каковым был подтекст? Какие делались выводы? Или, может быть, он был противником Советской власти? Но не её ли он защищал в годы Отечественной войны, служа в органах контрразведки? Не он ли был награждён высшей наградой страны — орденом Ленина и удостоен в 1975 году Государственной премии СССР за трилогию «Пряслины» (тогда ещё не был написан завершающий роман данного тематического цикла — «Дом», позволивший трилогию преобразовать в тетралогию)? А не Абрамов ли выступал на партийных собраниях, на съездах писателей и с других высоких трибун и призывал к объединению всех сил для наведения элементарного порядка в собственном доме, а если шире, то и в родном социалистическом Отечестве?

Ответы, как говорится, на поверхности. И инсинуаций «на потребу дня» по ним быть не должно. Абрамов, далёкий от праздного, пустого и шаблонного пустозвонства, был бойцом, и пыл свой, голос свой, слово талантливое, а местами и очень нелицеприятное направлял по назначению не ради сиюминутной славы и материальной выгоды. Цель его была определённой — искоренить негативные явления, имевшие место в быту и повседневной практике управления сельскими территориями, обратить взор к проблемам деревни, помочь людям изжить в себе равнодушие, привлечь их к активному труду на собственной земле.

* * *

Всё ли получилось у Абрамова? Реализовал ли он все свои гражданские и творческие планы и замыслы? Нет, слишком рано смерть встала на его пути. Он ушёл из этой жизни, за чистоту и праведность которой так неистово боролся, тогда, когда ещё никто и представить даже не мог всего того жуткого и немыслимого, отвратительного, подлого и бездушного, что через каких-то семь-восемь лет произойдёт с нашей огромной страной и её народом. Пристальному взору писателя лицезреть нутро капитализма, когда на первые роли выдвинулись презираемые им ловкачи и приспособленцы, жулики и проходимцы, не пришлось. А коли выпало бы и на его долю это испытание, он, по всей видимости, долго не раздумывая, встал бы рядом с теми, кто, как Ю. Бондарев, И. Васильев, В. Распутин, В. Белов, А. Проханов и другие мастера слова, возвысил в эти страшные годы свои голоса во имя правды, справедливости, настоящего и будущего России.

Вся жизнь его была озарена непрерывным поиском духовной красоты, праведности, человеколюбия, рачительности. Тех скреп, без которых он не мыслил русского человека. Ощущаем ли мы их и сейчас? Сказать трудно. Так давайте же за помощью обратимся к Фёдору Абрамову. Давайте вместе с ним заглянем в бескрайнюю русскую душу и поразмышляем над тем, как живём, во имя чего и что оставим мы после себя будущим поколениям?

Руслан СЕМЯШКИН