Отец русского символизма

13 декабря исполнилось 150 лет со дня рождения поэта, переводчика, теоретика и одного из родоначальников русского символизма. С юных лет в нём отметилась противоположность устремлений: любимым поэтом он считал Николая Некрасова, пока не повстречался с французскими символистами Бодлером, Верленом и Малларме. В восторге он даже написал письмо Верлену, в котором заявил о том, что он предназначен распространять символизм в России и является основоположником этого нового литературного течения.

Действительна, роль его в истории Серебряного века велика. Его журнал «Весы» стал самым авторитетным модернистским изданием. Брюсов завоевал огромный авторитет в поэтической среде, особенно, среди литературной молодёжи, считавшей его мэтром, «магом» поэзии и жрецом культуры. Многие поэты, увлечённые символизмом, проходили в то время через этап подражаний Брюсову. Однако же, по замечаниям критиков и литературоведов, Брюсов в итоге уступил многим из своих учеников, в чём признавался в достаточно мрачном стихотворении «Младшим».

Они Ее видят! они Ее слышат!
С невестой жених в озаренном дворце!
Светильники тихое пламя колышат,
И отсветы радостно блещут в венце.
А я безнадежно бреду за оградой
И слушаю говор за длинной стеной.
Голодное море безумствовать радо,
Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
За окнами свет, непонятный и желтый,
Но в небе напрасно ищу я звезду…
Дойдя до ворот, на железные болты
Горячим лицом приникаю — и жду.
Там, там, за дверьми — ликование свадьбы,
В дворце озаренном с невестой жених!
Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
Но пальцы бессильны, и голос мой тих.

Конечно, Брюсов не разделял теургических чаяний младших символистов. К поэзии он относился иначе и, теоретизируя, не уклонялся в мистику.

Примечательным является следующее стихотворение Брюсова, посвящённое его другу, тоже теоретику символизма и поэту Вячеславу Иванову.

Когда впервые, в годы блага,
Открылся мне священный мир
И я со скал Архипелага
Заслышал зов истлевших лир,

Когда опять во мне возникла
Вся рать, мутившая Скамандр,
И дерзкий вскормленник Перикла,
И завершитель Александр, —

В душе зажглась какая вера!
С каким забвением я пил
И нектар сладостный Гомера,
И твой безумный хмель, Эсхил!

Как путник над разверстой бездной,
Над тайной двадцати веков,
Стремил я руки бесполезно
К былым теням, как в область снов.

Но путь был долог, сердце слепло,
И зоркость грез мрачили дни,
Лишь глубоко под грудой пепла
Той веры теплились огни.

Дальше стихотворение заканчивается панегириком в адрес «тирсофора» и дионисического апологета Вячеслава Иванова. Важно здесь это признание – выходит, основатель символизма как литературного направления уже в 1903 году признаётся, что он утрачивает и веру, и зоркость. Не предвестие ли это будущего кризиса символизма?

Вообще же декадент В.Я. Брюсов, отстаивавший независимость искусства от политических и религиозных идей, часто обращался к гражданской лирике, стремился примкнуть к политическим течениям, как будто меняя взгляды. Об этом писал язвительный Иван Бунин:

О Брюсове: все левеет, «почти уже форменный большевик». Не удивительно. В 1904 году превозносил самодержавие, требовал (совсем Тютчев!) немедленного взятия Константинополя. В 1905 появился с «Кинжалом» в «Борьбе» Горького. С начала войны с немцами стал ура—патриотом. Теперь большевик.

Мы, однако же, не станем упрекать В.Я. Брюсова в неискренности. Его общественно-политические искания были связаны и с его алчущей натурой, которая, несмотря на свою деятельную устремлённость, достаточно быстро разочаровывалась во всём внешнем, и с тем, что его убеждения были связаны не столько с идеологией, сколько с общим пафосом и желанием стать частью эпохи, которым он руководствовался больше, чем политическими программами.

Я дорожил минутой каждой,
И каждый час мой - был порыв.
Всю жизнь я жил великой жаждой,
Ее в пути не утолив.

Однако гражданская лирика Брюсова не увенчалась признанием. Академический авангардизм позднего Брюсова оказался не ко двору большевиков, требовавшему от поэзии «понятности массам», на которую теоретик русского символизма оказался неспособен.

Гражданственность и общественная активность в поэте парадоксально сочетались с его декадентскими настроениями. В частности он часто писал о своём разочаровании, неверии в будущее и одиночестве.

Нет единенья, нет слиянья, —
Есть только смутная алчба,
Да согласованность желанья,
Да равнодушие раба.
Напрасно дух о свод железный
Стучится крыльями, скользя.
Он вечно здесь, над той же бездной:
Упасть в соседнюю — нельзя!
И путник, посредине луга,
Кругом бросает тщетный взор:
Мы вечно, вечно в центре круга,
И вечно замкнут кругозор!

Эту странную усталость и двойственность В.Я. Брюсова подмечал в своих «Беседах о поэзии» блестящий знаток Серебряного века Евгений Всеволодович Головин.

«Не было больше в поэзии Серебряного века столь противоречивого, столь странного, столь дикого и совершенно непонятного человека, который так и не смог решить, жить ему внутренней жизнью или внешней», - говорил о нём Головин.

Так или иначе, Валерий Брюсов стал не только ярким поэтом своего времени, но и революционером, во многом определившим облик поэзии Серебряного века. Заключим мы публикацию о нём стихотворением «Звезда морей», символически описывающим жизненный путь в традиционном образе морского путешествия.

И нам показалось: мы близко от цели,
Вдруг свет погас,
И вздрогнул корабль, и пучины взревели...
Наш пробил час.

И был я проклятием богу исполнен,
Упав за борт,
И три дня носился по пенистым волнам,
Упрям и горд.

Но в миг, как свершались пути роковые
Судьбы моей,
В сияньи предстала мне Дева Мария,
Звезда морей.

Михаил СЕУРКО

Источник: «Солнце Севера»