От Москвы до Берлина. Записки алтайского конника

Наша деревня Широкий Луг расположилась прямо на границе между Гор­ным Алтаем и Горной Шорией в Кузбассе, на правом берегу реки Кондомы. Колхоз, маслобойня и пасека моего отца, которая когда-то принадлежала ему лично, но после революции его оставили на ней просто пасечником, вот всё, что было в деревне. Да пять-шесть десятков домов.

Отец Смышляев Филипп Павлович прошёл Великую войну, где его завер­стали в казаки, хотя по рождению он из вятских, но хорошо знал и любил ко­ней. В 1917 году вернулся домой хорунжим. Тогда я впервые подержал в ру­ках его боевую шашку. И думать не думал, что самому придётся помахать ею целых четыре года, пройдя на коне от Москвы до Берлина.

Все мы, Смышляевы, из Вятки. Наша ветвь фамилии приехала оттуда на Алтай, а затем сюда, в деревню Широкий Луг, в 1906 году. Мне тогда был только год.

По отцу и мы с братом стали казачьими детьми. Брат Иван погиб в 1919 году в сабельной рубке под Кузнецком, там и похоронен в братской мо­гиле над крепостью. Я младше его, мне гражданская не досталась, я служил срочную в 1927-1929 годах в Новосибирске и Танну-Туве. Наши кавалерийские разъезды охраняли в Туве границу.

Вернувшись со срочной, жил единолично, но в 1930 году вступили с от­цом в колхоз. А через год я ушёл в старатели в Спасское приисковое управ­ление. Но в 1940 году вернулся в Широкий Луг, работал бригадиром в колхо­зе. Там и застала война.

25 августа 1941 года я уходил на фронт. Всех, кто из бывших сибирских казаков, бывших кавалеристов гражданской войны собрали по таёжным де­ревням и селам и привезли в Бийск. Не думал я тогда, что мать больше не увижу, она умерла в 1943-м, похоронена в Широком Лугу. И сынок мой стар­ший Коля рядом с ней. Не всем военная голодуха позволила выжить.

Меня определили в 235-й кавалерийский полк 73-й отдельной Сибирской кавалерийской дивизии. Дивизия была только-только сформированной, по­этому нас поселили в специальном учебном лагере и обучали сабельному и ружейному бою. Вскоре из Монголии прибыли кони, их начали объезжать.

В ноябре мы отбыли на станцию Бийск, погрузились в эшелоны и отпра­вились на фронт. Но сначала прибыли в деревню Смолево под Шатурой, ох­раняли электростанцию. Конными разъездами прочесывали лес, задержива­ли диверсантов. Нас боялись, особенно наших нагаек и наших крепких рук, один даже сошёл с ума, когда поймали. Всё тараторил: «Не надо, не надо, я больше не буду».

Казарм не было, жили в палатках или просились к местным в дом. Для коней соорудили загоны, настроили им кухонь, кормили сеном и запа­ренным овсом. Но корма стало не хватать, скоро и яблоки закончились, па­данок поначалу собирали мешками, но коней много, они голодали.

У меня был хороший вороной по кличке Бек. Укрою попонкой, он пригре­ется и дремлет, только ушами прядает. Один раз я неожиданно подошёл, так он аж затрясся от страха спросонок. С тех пор я тихонечко к нему подходил, ласково, как к мальчишке. Собственно, он и был ещё молодым конём. А мне уже тридцать седьмой шёл. Хлопцы меня Филиппычем звали, не иначе. А мо­лодые ребята к концу войны и вовсе батей стали звать. Из-за возраста меня вскоре определили в команду коноводов. В конной атаке мы вместе со все­ми, а в пешей забираем коней и уводим в укрытие. При артналётах и бомбёж­ках кони тоже на нашей ответственности. Хлопотное, очень тяжёлое дело, враг всегда стремился в первую очередь конский состав положить, поэтому забот хватало, и смертность среди коноводов была высокая, как и среди ко­ней. Моего Бека также подстрелили – с самолета. Тогда у нас целая бойня по­лучилась, около сотни коней полегло. Это когда битва под Москвой разгора­лась, немец остервенел, бомбами забрасывал по нескольку раз в день. Куда мы только ни прятали коней – бесполезно.

Перед уходом на передовую к нам в дивизию прибыл Семён Михайлович Будённый. Лично я его близко так и не видел, в строю стоял во второй линии, а он далеко, напутствовал нас. С тем мы и ушли воевать. Это был уже январь 1942 года. Как раз где-то в это время неожиданно умер наш командир диви­зии, и прислали другого по фамилии Чаленко. Говорили, что он личный друг Будённого, вместе воевали в гражданскую.

Нас сильно мучили глубокие снега. Враг атаковал часто, воевали пешим строем против пехоты и танков, поэтому кони гибли массой. Удерживать их в укрытии не было никакой возможности. Тогда было принято решение отве­сти конский состав глубже в тыл. Нам дали строгий приказ: сохранить коней во что бы то ни стало, ценой своих жизней.

Январь 1942 года оказался очень морозным, а мы — в лесу. Тогда было много обморожений. На ночь выкапывали ямы в снегу на полметра, сооружа­ли навес, забрасывали ветками и все вместе спали. Да так тесно ложились, что поворачиваться с боку на бок можно было лишь одновременно. Телу-то тепло, а ноги мёрзли. Днём – нога об ногу, а ночью из сапог вытекает, и они вместе с портянками к ногам пристывают. Недели две так было. Правда, уда­лось съездить в деревню и помыться в бане.

А вскоре приказ: двигаться вперёд на Воронеж, затем – на Луганск. Опять полк сел на коней. За нами шли танкисты, связисты, медики. Шли с боями. Под станцией Бутурлиновской я получил пулевое ранение в ногу и до лета пролежал в госпитале.

А в конце лета наша 73-я сибирская дивизия вошла в состав 55-й кавдивизии, сменила её и приняла её номер. Рядом с нами постоянно находились казаки-башкиры. Вот уж великолепные бойцы, совершенно бесстрашные! Но и мы, сибиряки-алтайцы, не подводили. Особенно летом в оборонительных боях навострились бить немца из окопов по-снайперски. Мы же таёжники, все как один – охотники, нам это ничего не стоило. Командиры хвалили: «Вот, су­кины дети, алтайцы! Что клинком, что пулей!»

Осенью 1942 года весь наш 8-й кавалерийский корпус из трёх дивизий двинулся на Дон.

На нас возлагали задачу прорыва под Сталинградом и чистку тылов про­тивника.

Дон встретил нас неласково – снарядом и пулей. Перед нами были румы­ны. Народ трусоватый, чуть что – руки поднимал, но пуль они не жалели, би­ли густо. Немец – он в любом случае драться будет. Они в этом на нас похо­жи, русских - жутко в драке заводные; позже, в Польше, мы с немецкими уланами в сабельную остервенело схватывались, и тогда я понял, что немец – рубака что надо, он не уступит, его только разить, или он тебя. А румын – нет, он и не лезет, и не бежит. Он или падает и руки тянет, или голову закры­вает и кричит: «Хорош, хорош! Я румын, брат!» Конечно, они воевать не хо­тели, их силой гнали.

Но в Усть-Медведице на Дону они крепко засели. Мы несколько атак по­ложили, и если бы не наши танки, долго бы ещё кровью умывались. Танки нашего корпуса подошли и в упор расстреливали их в клочья. А уж мы добива­ли и брали станицу.

С Усть-Медведицы дело под Сталинградом и пошло. На запад пошло. Мы действовали совместно с танкистами и пехотой. Это усиливало натиск. Танки проложили нам дорогу через фронт, и мы лавами тремя кавалерийскими ди­визиями ушли в тыл противника.

Масса ретивых боевых коней и злых, потных конников с оголёнными шашками наводили ужас на румын и немцев. Как пройдёмся вдоль села, где они квартируют, да как посечём с ходу десяток-другой, да ещё с гиканьем, так они чёрными тараканами от нас во все стороны разбегаются. А вечером сидишь у костра, жмёшься к огню и отогреваешь клинок шашки, чтобы очис­тить его от намерзшей крови. И так почти каждый день. Страшно уставали. Да ещё простуды начались, чирьи стали мучить.

В таком рейде плохо то, что обоза с тобой нет, он отстаёт. Пшено, суха­ри, сало – при тебе, на вьючных лошадях – овёс. Снег уже лежал повсюду, но его глубина позволяла коням копытить жухлую осеннюю траву. Но не хва­тало и им, и нам. Выручали только трофеи. Порой специально вырубали нем­цев в деревне, чтобы только пожрать да в домах погреться и отоспаться.

Вообще лихие у нас бойцы были. В основном молодёжь, кровь играет, руки сильные, шашка как влитая лежит. И на скаку хорошо из карабина стре­ляли. Тренироваться было где, вот только патронов не хватало, приходилось всё больше на клинок брать. А клинок у шашки доводили ремнём, что брит­ву. Махнёшь – и как в масло, сама идёт.

А от Сталинграда наши уже пошли вовсю. Навстречу тоже шли, сближе­ние стало неизбежным, мы проделывали дыры в тылу противника, обескров­ливали его, пугали. В самых неожиданных для него местах появлялись. Авиа­ция постоянно за нами охотилась, но удавалось в основном уходить. Румыны стали полностью деморализованными. Мы забирали у них оружие, строили и отпускали «за горизонт». Их там немцы ловили, опять вооружали и тоже гна­ли за горизонт, но уже в нашу сторону. Тогда уж они сами разбегались, по­тому что мы грозили: если ещё раз с оружием в руках пленим – перебьём.

Дважды, кажется, крепко схватывались с моторизованной пехотой нем­цев. Но эти клали нас хорошо, хотя, как всегда, выручали смекалка и натиск сибиряка.

Долго мы так воевали. Уходить бы уже надо, сил не осталось, а нам всё приказа не дают. Как-то в очередной раз эскадрон опять спешился. Нам ос­тавили коней, а хлопцы в атаку пошли. Мы спрятали коней поглубже в лесу. Наш эскадрон опять обескровел, поэтому выделил только двоих коноводов, и мы с товарищем намучились с табуном, прежде чем наступил вечер. Но тут пришёл связной и огорошил:

- Нет вашего второго эскадрона, всех до единого побили. И вы уходите, немец прёт прямо сюда, озверел весь. И наши от Сталинграда навстречу прут. Сейчас тут молотилка будет.

- Но как коней оставить?

- А вот так. Приказ!

Что делать? Как коней бросить? Напарник тянет:

- Уходим, Степан. Спешить надо.

Берём в повод несколько коней и уходим.

А я смотрю: в снегу валяется целенький немецкий пулемёт. Нет, думаю, с ним-то я коней выведу. «Давай, - говорю напарнику, - распутывай коней, гони к нашим, а я прикрою».

Но не успели – налетел немецкий пикировщик. Сразу застрочил, кони за­бились, стали падать. Мы с напарником спрыгнули в какую-то старую тран­шею. Я к борту что есть силы прижался. Очередь сантиметров десять выше моей головы прошла. Я начал по немцу стрелять. Он бы, может, и ушёл, а тут развернулся и опять на нас. И мне вновь угодило в правую ногу. В ту же, что лечил, чуть ниже. А напарнику руку и грудь пробило. Сразу его и убило...

Я голову поднял, завозился, силясь сапог снять, а самолёт опять на ме­ня. Я снова его из пулемёта, да никак у меня не получается. Раз шесть мы с ним на дуэль выходили, лотом он отстал.

Живые кони ушли куда-то спутанными. Только один раненый жеребчик всё мучился, стонал.

Я долго напарника по голове гладил, уж больно жалко было казака, зем­ляка, фамилию теперь уж не вспомню, он из новеньких был, только призва­ли перед походом на Дон, но тогда помнил и документы его забрал, позже от­дал куда надо.

Совсем стемнело. Слышу: русская речь. Слава Богу! А я голодный и от потери крови ослаб, в сон клонит. Да ещё холодно, где-то минус десять, не меньше. Кричать боюсь, а наши не идут, не ищут. Так всю ночь в полуза­бытьи и пролежал. А как рассвело, решил ползти. Слышу: опять голоса. К ко­стру выполз. Наши бойцы сидят, из боя вчера вышли, отдыхают. Похудев­шие, обтрёпанные.

- Алтайцы?

- Они! Какого эскадрона, товарищ?

- Второго. С конями я был.

- Ты, похоже, один остался, ваших положили, искрошили всех, эскадрон-то прямо на пулемёты вышел, засада была, а место открытое.

Тут их лейтенант подошёл, спрашивает:

- Не ты вчера самолёт из пулемёта зацепил?

- А разве зацепил? – удивился я.

- Зацепил! – начали меня хлопать по плечу бойцы. – Он и улетел сразу. Мы видели, как ты врезал ему в боковину. Вот, думаем, молодец, не испу­гался!

Раз так – это ему за товарища моего и побитых коней. Там, в траншее напарник мой остался, тоже коновод. Вы бы схоронили его, хлопцы.

- Фамилия ваша, товарищ боец? – спрашивает лейтенант.

Я сказал. Он всё записал, и про напарника тоже, и про самолёт, и ушёл. Я спрашиваю:

- А чего сидим так спокойно, как будто бы и не в тылу у немца? Выхо­дить надо.

- Уже не в тылу, - засмеялись хлопцы. – Вчера немца далеко отброси­ли. Сталинградцы прут, не остановишь. Мы теперь в нашем тылу, Степан Фи­липпович!

Вскоре их на построение позвали. Стали мы прощаться.

- Поправишься, догонишь, - говорят хлопцы. И на всякий случай мне бумажки суют с фамилиями и адресами. Все - алтайцы да кузнецкие, земля­ки. Каждый надеется: вдруг мне отпуск дадут или подчистую спишут, приеду, расскажу его жене и детям, как живого видел.

- Я за подводой послал, - сообщил мне лейтенант. – Увезут тебя в гос­питаль. Так что сиди, жди.

Весь день я просидел. Тихо стало, лишь самолёты немецкие – туда-сюда.

Тут связисты катушку тянут. Мне говорят:

- Ползи по проводу, как раз к штабу Башкирской кавдивизии попадёшь, а там отвезут к медикам. Ваши, алтайские, уже вперёд ушли.

Я пополз. Дорога на пути попалась. Я поднялся, по ней пошкандылял, опираясь на карабин и шашку. В штабе подводу дали. И повезли меня в гос­питаль. А там все выпившие, радостные. Только и слышно: прорыв, прорыв! Сталинградскую пробку наши окончательно прорвали, два фронта встрети­лись, погнали немца на запад, и в котёл взяли целую армию. Как тут не по­радоваться! Налили и мне.

- Вам, конникам, поклониться надо, - говорит военврач. – И танкистам поклониться. В эти-то холода, да при вашем натиске вы его и сломали. Вон, танкистов к нам везут – чёрные, как головешки. А все в бой рвутся. Сознания нет, обгорелый, а всё друга зовёт, заводи, говорит, вперёд надо, сталинград­цы ждут, часы считают. Вот ты сибиряк! Какие же вы крепкие да надёжные, сибиряки! Цельный народ, одним куском кованный. За вами страна, как за стеной. А башкиры! А наши, украинцы, а белорусы! Да что говорить, весь наш народ теперь – крепкий кулак, не разожмёшь!

И снова мне подливает – я самый лёгкий из раненых оказался, меня и ти­скали. А перед операцией ещё дали. Проснулся я уже в чистых бинтах. Ногу мне спасли, но болит всю жизнь, в непогоду криком кричу... И не только от ноги кричу, ведь и душа болит, а ей ещё больнее – столько навидался за го­ды войны. Кавалеристам всегда тяжело: рубки страшные были, глаза в гла­за, сатана меж нами постоянно крутился, только крепостью духа да крестом нательным, завёрнутым в материнский платочек, и держались. Да крепкой рукой опытного рубаки.

После госпиталя догнал я свой полк, сел на коня. И как раз вовремя при­был. Опять наша дивизия вместе с Башкирской в прорыв вошла. Это уже фе­враль 1943 года. Наш второй эскадрон полностью обновился. Хлопцы в ос­новном с Дона, на месте призваны, молодёжь зелёная, но казачья, лихая. Тогда-то они меня и стали батей называть и Филиппычем – я единственный от прежнего эскадрона, да и под сорок мне было, седины много появилось.

Прорыв неудачным получился. Ушли мы без танковой поддержки, да и обозы порастеряли. А в них не только продовольствие, но и боеприпа­сы. И опять пришлось брать врага в основном на клинок. Неожиданными уда­рами нам удавалось уничтожать одно немецкое подразделение за другим. Но воткнулись в село Чернухино, где в атаке полёг целый эскадрон разведчи­ков нашего полка. Чернухино вообще запомнилось нашими сплошными не­удачами. Спасла положение соседняя горно-кавалерийская дивизия. Они от­резали противнику железную дорогу между Дебальцево и Ворошиловградом, оставив его без боезапаса и подкрепления. И только тогда мы всеми силами навалились на Ворошиловград и вошли в него.

Мы двумя эскадронами остановились на краю города в частном секторе. Люди встречали нас, как героев, у некоторых даже стопочка-другая на­шлась. Спать улеглись по сараям, офицеры ушли в дома по приглашению хо­зяев. А утром вдруг прискакал из штаба полковник Макаров и объявил пост­роение. Коней держали в поводу. Стояли смирно. Макаров был серьёзен. Громко зачитал нам приказ Народного комиссариата обороны о том, что наш 8-й кавалерийский корпус за героизм, проявленный в боях за советскую Ро­дину, переименован в 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Мы стали гвардейцами! Дружно закричали «Ура!»

- Но это ещё не всё, - громко и радостно сказал полковник. – Все три наши дивизии получают тоже другие, потому что это гвардейские, номера. Сибиряки получают номер 14, алтайцы – 15, башкиры – 16. Теперь вы гвар­дейские кавалерийские дивизии и полки! И скажу по секрету, рассматрива­ется вопрос о присвоении нам наименования казачьих кавалерийских диви­зий. Пока рассматривают, так что рано радоваться. А вообще, молодцы, хлопцы! Поздравляю!

И пошёл обнимать командиров дивизий и полков. Мы опять дружно кри­чали «Ура!»

Подъехал обоз, раздали водочку, накормили. На сердце радостно, гор­дость в душе. «Вот мои узнают, что я теперь гвардеец». Все дружно сели пи­сать письма.

Но тут появилась немецкая «рама». Скинула листовки прямо нам на голо­вы. Под русским текстом подпись Манштейна. «Хотите скрыть свой разгром путём переименования в гвардейцев. Не выйдет. Мы вас истребим. Предла­гаю сложить оружие и прекратить сопротивление. Штыки в землю».

И ведь как быстро узнали. Но бумага хорошая, мягкая, как раз для подтирки. Бойцы брали горстями. Где ещё такую возьмёшь?

К вечеру нам в тыл вышла немецкая мотопехота. Мы спешились. Я, как старший коновод эскадрона, с двумя помощниками погнал коней в лес. Хлоп­цы залегли к обороне. К темноте немецкую атаку отбили. С рассветом атака повторилась. Подошли немецкие танки. У соседей в 14-й дивизии полностью полёг 1-й эскадрон, была разбита артбатарея полка. Ребята бросались под танки с гранатами. Стало горячо. Мы отошли к Чернухино и всем корпусом за­няли круговую оборону. Манштейн и вправду озверел, держал слово.

Немецкая разведка коней нащупала. Артиллерия стала бить по нам при­цельно. Меня контузило, ничего не слышу. Кажется, и глаза вылезли. Тут прискакал личный коновод командира эскадрона, кричит, а я не пойму. Тог­да он пишет на немецкой листовке: «Гони коней как можно дальше, спасай. Жизнью ответишь».

Так это и так понятно. Погнали мы табун подальше от взрывов. Навстре­чу немцы, человек пять. Мы с хлопцами вынули шашки, да на них. Они шты­ком, мы клинком. Со злостью порубали всех. У нашего Василия, кажется, Огородова, только рана штыковая в плечо, а так ничего.

Ушли далеко. Но это же Донбасс – ни лесочка, ни кусточка, авиация нас видит, как на ладони. Снег глубокий. Как можем, понукаем табун, гоним. Только слышно, что в Чернухино дерутся: взрывы, выстрелы. Тяжело там хлопцам. Позже они рассказывали, что немец всё прибывал и прибывал: и мотопехота, и танки, и артиллерия. Наш корпус оказался практически в кольце. Боеприпасы заканчивались. Командир нашей 15-й дивизии полков­ник Чаленко предложил командиру корпуса не обороняться, оставить Черну­хино и ночью уйти, пока кольцо не закрылось. Так и сделали. Шли без коней, по пояс в снегу, но вскоре догнали нас. А у нас все кони не только нашего полка, но и башкир, мы постепенно нашли друг друга и гнали огромный та­бун в тысячу голов, а то и больше.

Наша 15-я кавдивизия прикрывала отход корпуса, поэтому я не сразу по­нял, где же наши алтайцы, неужели все полегли? Но вот и Чаленко на коне!

- Смышляев, ты? Кони с тобой? Молодцом! Сгоняй сюда, ребята на под­ходе!

Я задёргал головой, и тут понял, что слух вернулся, контузия прошла. Хлопцы сели на коней – и вперёд! Одним рывком ворвались мы в Стрюково.

Я читал, что после войны в Чернухино поставили памятник конногвардей­цам. Сам там не был, не видел, и фото не видел. Но если так, то это спра­ведливо. Чернухино стало для нас действительно геройским и трагическим местом. Ведь чуть весь корпус там не потеряли. Вот вам и Манштейн, соба­ка! Вцепился, еле оторвались.

Но, увы, и в Стрюково нас догнал Манштейн. Окружил с высот. Наша ди­визия пошла в бой, частично на клинок. Шёл и я. На высотах они поставили артиллерию, и мы её вырубили. Только спустились в Стрюково, как показа­лись немецкие танки. Пришлось отходить опять. Наша дивизия шла в аван­гарде и первым наш второй эскадрон. Уж больно боевым и энергичным, да и везучим был наш командир эскадрона гвардии старший лейтенант Макареня. Ему и доверили. Шли к посёлку Артём, наткнулись на танки. Сами тан­кисты обедали, мы на всём скаку их и положили. Потом подсчитали, что это была танковая рота, убитых немцев было более сотни.

Не задерживаясь, мы устремились в Красный Кут. Село огромное, нем­цев полно, но мы подошли поздно вечером, они отдыхали. Наш Макареня без задержки дал клич, и мы рванули по селу, вырубая часовых и всех, кто вы­скакивал на улицы. У них началась паника. Подошли наши эскадроны других полков, подтянулись артиллеристы и миномётчики. К ночи соло стало нашим. Пленили и целый штаб пехотной немецкой дивизии, разбили несколько само­лётов, уничтожили учебный артиллерийский батальон фашистов. Взяли мы и ценный для нас трофей – отбили у немцев около трёх сотен их коней.

В Красном Куте мы сутки отдыхали, с честью похоронили погибших това­рищей.

А через сутки опять бои. Донбасс помнится сплошными боями. Что ни со­ло, что ни городок – полон немцами: то пехота, то танки, то артиллерия, то кавалерия. Бои, бои, бои. И мы одни, мы в тылу, мы в рейде. Сейчас, по прошествии многих лет многое слилось в одну общую тяжёлую картину. К тому же тогда у меня кончилась бумага, и я долго не записывал, но преж­ние записи хранил, а позже переправил с раненым товарищем домой; всё, что до Красного Кута, у меня сохранилось, поэтому я так подробно сейчас пи­шу. Дальше – только воспоминания.

Хорошо помню Штеровку, где мы попали в кольцо автоматчиков, которые не давали поднять головы. Хорошо, что мы, коноводы, нашли глубокую бал­ку и в неё загнали коней всей дивизии. Коней сберегли, а вот хлопцев много погибло.

Чаленко выстроил дивизию в цепь. Показался противник. У нас были две «Катюши» и зарядов на один залп. После удачного залпа немцы залегли. По­слышалась команда комдива: «По коням!»

Мы тут же подогнали коней, бойцы попрыгали в седла, не разбирая, чей конь.

«Шашки к бою! – гремел голос Чаленко. – За мной, галопом марш!»

И первыми он и его заместитель гвардии подполковник Бабий понеслись на врага. Вскоре сабельники обогнали их, прикрыли. Те, кому коня не доста­лось, держались за стремена скачущих коней и бежали рядом. Загремели пу­лемёты врага. Но нас уже было не остановить. Мы врезались в их ряды и с ос­тервенением стали рубить. Хлопцы бросали в машины противника бутылки с горящей смесью. Немец запаниковал и побежал. Мы вырвались в глубокую и протяжённую балку и ушли по ней к Ивановке. Здесь узнали, что почти весь командный состав нашего 7-го кавкорпуса погиб. Да и от нас остались жалкие осколки. Командование корпусом взял на себя гвардии полковник Чаленко. Из остатков корпуса он сформировал три полка. Наша дивизия стала полком под командованием капитана Олейника. То же произошло и с 16-й дивизией, там получилось два полка. 14-я дивизия нашего корпуса действовала отдель­но, и мы не знали её судьбы.

Необходимо было выходить из прорыва, иначе мы могли все погибнуть и остаться здесь, в тылу врага, безвестными солдатами. Атака за атакой. Нас оставалось всё меньше. Вскоре и коней практически не осталось. Дрались штыком и клинком, патронов уже не было. Хорошо, если кто-то придержал гранаты.

Многие вышли к партизанам и остались с ними. Но ещё больше наших то­варищей попало в плен. Многие затем бежали. Были и такие, которые попа­ли в лагеря в Германии и Франции, а сбежав, участвовали в сопротивлении и показали себя героями. По-разному сложились судьбы конников 7-го гвар­дейского кавалерийского корпуса. Позже мы узнавали о героизме отдельных групп, прорывавшихся к нашим. Прорывались и мы во главе с Чаленко. Я чу­дом оказался в его группе, потому что сильно простыл, температурил, зады­хался, сил не было, и лекарств, само собой, не было. Чаленко уважал меня, как умелого и опытного коновода, сохранившего сотни и сотни боевых коней, ценил, в шутку называл то Смышляичем, то Мудряичем, поэтому приказал, чтобы меня не бросали.

Нам навстречу шли передовые части 3-й гвардейской армии. Они спеши­ли помочь нам вырваться, перейти фронт. И вскоре мы встретились. Но при последнем прорыве погиб любимец конников, командир 16-й Башкирской ка­валерийской дивизии генерал Шаймуратов. Был ранен Чаленко, сильно рани­ло подполковника Бабия, и мы по очереди несли его на себе.

Позже этот наш тяжёлый и трагический рейд по тылам врага получил на­именование Дебальцевского рейда. Из него вышли немногие, но знамя кор­пуса вынесли, чести не потеряли.

Весь март 1943 года мы находились во втором эшелоне и приводили се­бя в порядок. Корпусом теперь командовал генерал-майор Шарабурко, а на­ши гвардейские полки получили пополнение и новую нумерацию. Наш полк стал 55-м сабельным полком 15-й гвардейской Алтайской кавалерийской ди­визии. Меня опять назначили старшим коноводом нашего 2-го эскадрона. По­полнили наш корпус в основном конники расформированного из-за больших потерь 4-го кавалерийского корпуса. Там было много туркменов, узбеков и казахов, корпус и формировался, по-моему, где-то в Ташкенте или Алма-Ате. После слияния двух корпусов опять сменился командир нашего уже обще­го 7-го кавкорпуса. Им стал генерал-майор Малеев. Наш командир дивизии Чаленко тоже получил генерал-майора. Обмывать погоны пригласил и меня – не так уж и много нас осталось в дивизии из тех, кто дошёл сюда от Шатуры с 1941 года. Да и выходили мы из кровавого Дебальцевского прорыва вместе, стали практически товарищами.

Всё лето мы обучались, притирались друг к другу и готовились к дальней­шим боям. В конце августа 1943 года корпус вошёл в подчинение Центрально­го фронта, конкретно – 61-й армии – и прибыл железной дорогой под город Льгов. Вскоре нам поставили задачу по освобождению Левобережной Украи­ны. В первую очередь надо было наступать на Чернигов и форсировать Десну.

Нашему 55-му полку необходимо было захватить железнодорожный мост возле города Щорс и удерживать его до подхода частой, которые шли на Чер­нигов. Что мы тогда и сделали. Бой за мост был ожесточённым. Не менее жаркими были и схватки при удержании нами моста. Таким образом, мы вне­сли свой вклад в овладение советскими частями городом Черниговом.

После завершения Черниговской операции перед нами был Днепр. Предстояло выполнение тяжелейшей задачи – форсирование могучей реки. Сначала поступила команда тщательно подготовиться к форсированию, изго­товить плавсредства, получить лодки и понтоны от командования пехотных частей. Но верхние командиры почему-то решили ускорить переправу и да­ли команду форсировать немедленно. Причём первыми должны были пойти мы, конники, захватить плацдарм на правом берегу и удерживать его, про­двигаясь к Речице.

Тут же застучали топоры, делали плоты из всего, что попадало под руку. Неподалёку были брошенные деревни с разбитыми домами. Бревна и доски пошли в ход. Хорошо, что наш берег был густо заросшим высоким кустарни­ком, и противник долго нас не обнаруживал. Ширина Днепра – около полуки­лометра, глубина, как оказалось, - 5-6 метров.

К каждому плоту привязывали длинную верёвку, конец которой оставал­ся на берегу. Это для того, чтобы плот можно было вернуть для следующего рейса. Я же нашёл себе пустую бочку из-под горючего, привязал к ней длин­ную доску, а к ней – коня, чтобы он был спрятан за бочкой.

Первыми пошли сибиряки из 14-й кавдивизии, за ними башкиры и мы, ал­тайцы. Сибиряки дошли до правого берега скрытно, без единого выстрела, а когда завязали бой, захватывая плацдарм, немец стал освещать реку и уда­рил по ней из артиллерии. Мы пошли уже под пулями и снарядами. Вода про­сто кипела. Моя бочка не крутилась только потому, что я привязал к ней доску. Конь мой плыл спокойно, на разрывы не реагировал. Я держался за уздечку. Попону ещё на берегу свернул и тоже привязал к доске, как и вещмешок.

Но вот немец применил минометы. Плоты разлетались в щепки, люди и кони гибли массами. Кувыркнуло и мою бочку, доска от неё отвязалась и поплыла вниз вместе с моими вещами. Мы с конём поплыли сами. Вскоре вышли на мель, отдохнули, поплыли дальше. До берега оставалось немного, когда мина ударила прямо перед мордой коня. Меня спасло то, что я был за ого крупом. Конь мой погиб, а я всё же выплыл. Без сил распластался на кам­нях под высоким обрывом. Здесь была мёртвая зона, можно было рассла­биться. Но недолго. Подплывали другие бойцы и командиры, торопили.

Этот кусок берега был уже наш, сибиряки его удерживали, хотя немец ак­тивно контратаковал. Всех выплывших коней оставили под берегом, в мёрт­вой зоне. Я, как старший коновод, выпросил у командира какого-то башкир­ского эскадрона трёх конников, и мы стали собирать коней и сгонять их под кручу. Остальные ребята стали забираться наверх, на крутой берег и влива­лись в ряды воюющих сибиряков.

Всё больше и больше выплывало наших к берегу. И кони пошли массой. Это радовало. Следом стали подходить плоты и понтоны с артиллерией и ми­номётными расчётами. Пришла и кухня, а там и фураж. Значит, мы форсиро­вали Днепро-батюшку! Значит, наша взяла!

Но немец наседал. Оборону он выстроил заранее, пробить её было не­просто. Но когда за дело взялись наши миномёты, враг дрогнул. Тогда и на­стало время сабельников!

Я не поэт и никогда не пробовал сочинять, но немногим позже, когда бои на Днепре немного стихли, я спустился поздно вечером к воде, сел на валун, и в голову стали приходить строчки, которые я записал. Они у меня сохрани­лись. Нескладные, зато из души излились прямо после боев:

Ой, Днепро, Днепро, ты широк, глубок!

По тебе, Днепро, вода серебристая идёт.

Но вот навязался лихой враг

И замутил воду Днепра,

И сейчас по Днепру вода с кровью идёт.

Но наша русская страна велика и сильна,

Пошла на зачистку Днепра

И погнала врага от берегов Днепра.

Наши танкисты смелы, и танки быстры,

И пушки метки, и конники лихие.

И заблестели клинками, погнали врага

С нашей русской земли.

И загоним в Берлин, в берлогу его,

Победим и скажем ему:

— Не топчи русскую землю,

Не мути воду Днепра.

Посмотри на Днепро —

Какая вода чистая да серебристая стала.

И теперь ходят люди на Днепр,

Чтобы освятить себя его водой да напиться,

Да умыться, чтобы здоровой была душа.

Пусть Днепро святой мирно течёт,

А берега его всегда будут в цветах.

Нашему полку была поставлена задача войти в рейд в районе села Колыбань и бить противника с тыла. Но немец не дал нам возможности пробить фронт и сам стал активно контратаковать. 2 и 3 октября наш 2-й эскадрон от­бил несколько яростных немецких атак. Мы и сами несколько раз переходили в атаки, но ни он нас, ни мы его сдвинуть с места не смогли. К тому же меж­ду нами была железная дорога, открытое место, перескочить её не получа­лось. В одной из наших пластунских атак на железную дорогу погиб смертью храбрых наш доблестный командир эскадрона гвардии капитан Макареня. От самого Дона он командовал нами. Лихой, везучий и справедливый был ко­мандир, мы его любили. Хоронили и плакали. Командование нашим 2-м эскадроном принял гвардии лейтенант Тюрин.

Неожиданно 3-му эскадрону нашего полка удалось с боем пробиться на другую сторону железной дороги. Они закрепились там и дали возможность остальным перебраться через «железку». Немец остервенел и наседал с удво­енной силой. Выручали наши пулемётчики, «максимам» работы хватало. Но немцы подогнали бронетранспортёр, и он своими пулемётами не давал нам поднять голов. Тогда и отличился туркмен, гвардии старшина сабельно­го эскадрона Ораз Аннаев. Он подполз к бронетранспортёру и взорвал его связкой гранат. Однако погиб и сам. Ораз стал первым Героем Советского Союза из нашего корпуса. Но об этом я узнал уже после войны. А тогда мы и фамилии его не знали, говорили, что какой-то боец из туркменов собой подорвал бронетранспортёр.

Так мы и не смогли уйти в прорыв на Речицу. Вскоре нам на смену при­шла пехота, а нас, весь корпус, переправили на понтонах назад, на левый берег Днепра и отправили на отдых. Здесь мы узнали, что у корпуса опять сменился командир. Малеева перевели в Москву, а 7-м конногвардейским корпусом теперь командовал генерал-майор М. П. Константинов. К концу войны у меня скопилось много письменных благодарностей за его подписью. Он же вручал мне и орден Красной Звезды за форсирование Днепра и удер­жание плацдарма. Тогда многие наши бойцы и командиры получили награды. Одних только Героев Советского Союза в корпусе стало 75 человек.

В конце октября 1943 года нас переподчинили 65-й армии и опять пере­правили на правый берег Днепра в районе города Лоева. В результате не­скольких ожесточённых сабельных атак мы взяли хутор Смелый.

В один из ноябрьских дней нам приказали приготовиться в прорыв в тыл врага. Мы приготовили коней, обозы, артиллерию, медиков и рано утром, сосредоточившись в лесу, сели в сёдла, ожидая команды. Наши начали дол­гую артподготовку, затем в бой пошли пехота и танки. Они прорвали фронт, немец отошёл, и мы на рысях, без задержек ушли в прорыв. Не останавлива­ясь, мы брали хутор за хутором, село за селом, вырубая немца подчистую. К ночи вошли в Бабичи, и только здесь наш полк встал на отдых.

Тем временем враг оправился от наших внезапных ударов, и дальнейшее наше продвижение уже не было столь быстрым и успешным. Теряя товарищей и боевых коней, мы всё же шли вперёд, освобождая село за селом. Не было дня, чтобы мы не входили в какой-либо населённый пункт. Правда, несколь­ко дней выбивали врага из укреплённого Защебья. Дело решили артиллери­сты нашего 55-го полка.

Этот наш прорыв был удачным. Следом за нашим корпусом шли пехотные и танковые части 65-й армии. Вскоре они догнали нас, и мы, сдав им заня­тые нами рубежи, встали на отдых в селе Новинки. Здесь мы получили хоро­шее пополнение и в людях, и в конском составе и опять ушли в подчинение 61-й армии.

Сразу после новогодних праздников, в первых числах января 1944 года мы совершили почти стокилометровый марш до хутора Красный, откуда ушли в очередной прорыв в тыл врага. Нашей целью был Мозырь.

В Полесье активно действовали партизаны, поэтому фашисты сожгли здесь все сёла и хутора, сожгли мосты, а дороги заминировали. Это затруд­няло наше продвижение. Находясь в тылу врага, весь наш корпус стал теперь тоже своеобразным партизанским отрядом, правда хорошо вооружённым и с артиллерией. Параллельно с нами здесь действовал и 2-й гвардейский ка­валерийский корпус генерала Доватора, таким образом, силушка у нас была могучая.

Но неожиданно наступила оттепель, дороги поплыли, наши обозы встали. Брички по самый верх колёс тонули в грязи, кони выбивались из сил. К то­му же приходилось восстанавливать мосты и строить гати через болотистые местности, которые встречались повсеместно.

Корпус практически полностью спешился, и коней передали нам, коново­дам. Этот огромный табун кормить было нечем. А тут от пленных немцев была получена информация, что впереди нас ждут немецкие кавалеристы полка «Митте» численностью до 3 тысяч сабель. Пришлось собрать весь наличный овёс, чтобы вволю подкормить коней хотя бы одной дивизии - 14-й, которая в результате схватилась с немецкими уланами в Прудках. Позже ребята расска­зывали, что немец в сабельной атаке мастак, но у них кони – битюги, малопо­движны, перекармливали они их. В результате наши наголову разбили полк «Митте», чем необычайно гордились. Правда, и у нас потери были большими.

Их оставшиеся живыми битюги влились в наши табуны, и при отсутствии добрых харчей вскоре превратились в прекрасных, поджарых боевых коней. Тем более что многие из них были забраны немцами у белорусских крестьян.

Наш неожиданный выход из лесов и болот, да при нашей огромной числен­ности, да ещё после взятия Прудков и разгрома полка «Митте» посеял у немцев страх и панику. Они отступали, выставляя только заслоны, которые мы легко подавляли. Вскоре вышли к окраинам Мозыря. Здесь мы узнали, что наш кор­пус непосредственно и напрямую подчинили 1-му Белорусскому фронту.

Немец переправлялся через Припять, выставив на нашем берегу перед железнодорожным мостом сильнейшую группировку, с которой мы провози­лись несколько дней. Вместе с нами воевали белорусские партизаны. Сил у нас хватало, и мы постепенно отрезали немцам все пути отхода, а башкиры форсировали Припять и били немца на другом берегу.

Вскоре наш 55-й кавполк при содействии партизан вошёл в Мозырь. Го­род оказался сплошь заминированным, поэтому наше продвижение в уличных боях сильно тормозилось. Выручали партизаны-минёры. А тут ещё и плотный снегопад начался, упала видимость, хлопцы шли вслепую.

Мы с табуном стояли на окраине, ожидая команды. Кузнецы, но теряя времени, перековывали коней. Слышно было, как гулко била артиллерия - и наша, и противника. Стреляли, похоже, наугад.

Двое суток наш полк, партизаны и стрелки 415-й дивизии брали улицу за улицей и вскоре вышли на противоположную окраину города.

В это же время наши соседи из 14-й и 16-й дивизий овладели станцией Мозырь, перерезав немцам железную дорогу.

Что мы увидели в Мозыре, не поддается описанию. Это сплошные блин­дажи и окопы. Настоящая крепость. Всё это делалось руками пленных и жи­телей Мозыря. Как они радовались приходу Красной армии! Даже нам, на окраину, где мы держали коней, женщины принесли молоко и хлеб и рас­сказывали, как тяжело им жилось в оккупации, сколько молодых девчат немец угнал в Германию, сколько расстрелял парной и мальчишек.

- Дядечка, вы теперь не уйдёте? – со слезами спрашивала меня одна из женщин.

— Да не уйдём, милая, не уйдём, - успокаивал я её. – Всё, конец нем­цу, гоним мы его в берлогу!

Но мы ушли. Закончился наш рейд. В Мозыре остались стрелковые час­ти и танковая рота. Во время недолгой передышки мы узнали, что нашим 14-й и 15-й гвардейским кавалерийским дивизиям присвоено почётное наименова­ние Мозырских. А 16-я Башкирская гвардейская кавалерийская дивизия ста­ла Краснознамённой.

Всё-таки я запустил, не залечил свою простуду, она постепенно пере­росла в двустороннее воспаление лёгких, и меня отправили в армейский гос­питаль. Болезнь протекала тяжело, я буквально задыхался, думал, что и не выкарабкаюсь, плохо ел, потерял в весе, но лекарства и уход сделали своё дело, через месяц я пошёл на поправку.

Наш корпус том временем находился в резерве 2-го Белорусского фрон­та, и я легко нашёл свой полк после выписки из госпиталя. Буквально перед моим приездом корпус посещал маршал Семён Михайлович Будённый, и я долго сожалел, что не застал и не увидел ого. Медаль «За боевые заслуги» мне бы вручил он, как вручал многим нашим бойцам и командирам, а теперь передал её мне командир полка гвардии майор Мишуков. Но при этом пояснил:

- Из рук маршала Буденного. Гордись, Степан Филиппович!

Всю весну и часть лета 1944 года мы вели ожесточённые бои под Кове­лем. Немец там зацепился крепко, и 1-й Белорусский фронт, которому нас подчинили, теряя силы, пытался выдавить ого за речку Турью. Речка-то пу­стяк, а форсировать её не получалось. Здесь мы не раз схватывались с не­мецкими егерями и венгерской пехотой. В результате встали в оборону и до мая сдерживали натиски противника.

Коней мы отогнали подальше, и они вволю паслись на свежей траве. Хоть в этом был плюс. А хлопцы дрались пешими, укрепившись в траншеях.

1 мая, зная, что у нас праздник, немец поднял авиацию и весь день, ме­няя самолёты, густо бомбил наши позиции и наших коней. В тот день мы по­теряли много бойцов и треть конского состава. Как я остался жив, даже не знаю, - головы поднять было невозможно. И в это же время пошли немецкие танки. Хлопцам пришлось жарко. И только под вечер прилетели наши, схва­тились с немцем, подожгли несколько их штурмовиков и отогнали фашистских асов. Стало легче.

И всё же нам удалось переломить ситуацию, мы взяли Ковель и пошли дальше, а в июле в Белоруссии началась операция «Багратион». Это я позже уз­нал об этой операции и её названии, врать не стану, а тогда мы просто кожей почувствовали, что наши затеяли большое наступление, и были рады этому.

К концу июля 1944 года наши 14-я и 15-я кавалерийские дивизии вышли к Западному Бугу с целью форсировать его.

- Постоим ещё хоть немного на родной земле, - говорили хлопцы, до­куривая самокрутки. – За речкой – Польша. Как-то она нас встретит?

Ясно, как. Огнем фашистов! – посмеивались другие.

Нашу переправу прикрывала артиллерия и зенитчики, отгонявшие «мес­серы», которые тут же налетели, словно оводы. Нашему полку выпало фор­сирование уже в сумерках, поэтому мы переправились вместе с конями от­носительно благополучно. Вышли на правый берег уже в темноте. Следом за нами пошли башкиры, затем танкисты и артиллерия на понтонах.

Польша, братцы! – весёлым возгласом поддержал нас комиссар пол­ка Байдаченко. – Освободили мы свою Родину, теперь наш долг освободить братскую Польшу и идти дальше, на Берлин!

Нашей дивизии была поставлена задача выйти на польский город Холм. Не дожидаясь рассвета, мы сели в сёдла и пошли вперёд. Разведка доклады­вала, что немец быстрым темпом отходит. Сопротивления не было, и к утру перед нами открылись окраины Хелма. Быстрой конной атакой мы вошли в го­род. Сопротивлялись лишь отдельные группы автоматчиков, но нам удавалось их быстро ликвидировать.

К вечеру к командиру нашего гвардейского конного корпуса генералу Кон­стантинову прибыли генералы Войска Польского. Собрали и наших команди­ров дивизий и полков. Речь шла, как потом нам рассказал командир полка, о совместных боевых действиях. Звонили маршалу Рокоссовскому - команду­ющему 1-м Белорусским фронтом, которому мы подчинялись. Маршал одоб­рил план Константинова преследовать противника, сев ему на плечи, до само­го Люблина. Таким образом, мы, конники, далеко оторвались от основных сил фронта и действовали в глубоком тылу немца, пробивая в его обороне брешь. Первыми в Люблин ворвались наши танкисты и сабельники-башкиры.

В это время конники 14-й кавдивизии и танкисты освободили пленников немецкого концлагеря Майданек, который находился под Люблином. Мы поз­же встречали этих несчастных узников, колонны которых шли на восток, навст­речу нашим. Были среди них и советские пленные. Изнурённые, отрешённые от всего, они только смотрели на нас полубезумными глазами и поднимали вверх два пальца: «Виктория! Спасибо!»

Наша 15-я дивизия как раз прошла на городок Майдан, чтобы перекрыть фашистам выход из Люблина на юг. 2-я танковая армия зачистила Люблин полностью, фашисты массово сдавались в плен.

За взятие Люблина наши 14-я и 15-я кавалерийские дивизии стали Крас­нознамёнными, а 16-я Башкирская дивизия была награждена орденом Суво­рова 2-й степени. И весь наш 7-й кавкорпус стал Краснознамённым.

В августе 1944 года мы всем корпусом заняли оборону широкой полосы в районе городов Голомб, Пулавы, Влосовице. Я перечисляю эти названия так легко, потому что они вписаны в благодарность от командира корпуса ге­нерала Константинова. Тогда такие благодарности получили многие бойцы. Мы не дали немцу контратаковать и вернуться на прежние позиции вплоть до Люблина и даже Хелма, хотя он и крепко наседал. Враг скопил здесь много танков и держал их на той стороне роки Вислы, которую нам предстояло фор­сировать.

Висла – река широкая, тот же Днепр. Нашим разведчикам из отряда гвардии старшего лейтенанта Козлова удалось перебраться на ту сторону, но немец обнаружил их на берегу, и они вернулись назад израненными и без «языка». Их рейды не удавались ещё несколько раз. Мы все пережи­вали за разведчиков. Козлов оказался настырным, и вскоре его группе и па­раллельно с ним группе гвардии старшего лейтенанта Дягилева всё же уда­лось уйти в тыл врага. На этот раз разведка удалась. Они несколько дней вели наблюдение.

6 ноября, как сейчас помню, перед праздником, разведчики снова ушли за Вислу на рыбацких лодках. После их сигнальной ракеты ударили по лево­му берегу наши «катюши» и артиллерия, постепенно перенося огонь вглубь обороны противника. Это была только разведка. После этого разведчики ещё не один раз переплывали реку. Тщательно изучалась вся оборона немца.

И всё-таки нам не досталось форсирование Вислы на этом участке. Мы передали свои позиции пехоте и в первых числах января 1945 года совершили марш в район города Войшин. Наш корпус включили в состав войск, которые должны были провести Варшавско-Познанскую наступательную операцию. Нам предстояло войти в прорыв и действовать в тылу противника. Перед нами опять была Висла, только уже в другом месте. Переправа прошла спокойно, корпус осуществил сё без потерь. И тут же мы ушли в прорыв, проделав марш почти в сто километров. Наш полк вышел к какому-то городу, не помню на­звания, где мы взяли на клинки оборонявшегося противника и вместе с дру­гим, нашим 57-м кавлолком очистили город. Немец отошёл и напоролся на наших артиллеристов. Там завязалась рукопашная, из которой наши «боги войны» вышли победителями. А вскоре им на помощь пришли наши танки, ко­торые окончательно добили врага.

Но это был временный успех. Враг опомнился, и вскоре прямо на наш полк вышло несколько десятков немецких танков с пехотой. Мы, коноводы, быстро собрали коней и угнали их в укрытие, а хлопцы ввязались в тяжелей­ший бой. Он был настолько тяжёлым, что после него бойцы вынуждены были пластами лежать, не вставая, - все силы ушли. Но ведь выстояли! Отличи­лись наши артиллеристы, которые сожгли все немецкие танки. После этого боя в нашей дивизии прибавилось Героев Советского Союза.

Сев на плечи отступающего врага, наш корпус, в том числе и наша 15-я дивизия, вышел на берег роки Варта и с ходу форсировал её.

После этого нас направили на Варшаву. Мы шли с юга, со стороны горо­дов Радом, Варка, Пясечно. Мощным кавалерийским наскоком всеми тремя дивизиями корпуса мы вошли в Варшаву, разгромив несколько опорных пунк­тов противника. Дошли до местечка Охота – запоминающееся название. Но увязнуть в уличных боях нам не дали, вывели на окраину и направили на город Калиш.

Нас наградили медалями «За освобождение Варшавы», но это было уже после войны, специально вызывали в военкомат, и я горжусь этой награ­дой. А наша 15-я дивизия за Польшу была награждена орденом Суворова 2-й степени.

После этого с боями обошли Лодзь и взяли город Калиш, затем Яроцин. Отступавшего врага мы проследовали без перерыва. Даже ночью командова­ние не давало нам отдыхать, чтобы мы действовали скрытно и неожиданно – именно в этом была сила конницы. Бойцы устали, кони тоже. Но надо было развивать и развивать успех. Тем более что нам давали силы поляки, встре­чавшие наши части с восторгом, женщины поили нас молоком, дарили цве­ты. Это нас, конечно, подбадривало, мы видели, что поляки действительно счастливы, рады освобождению, и нам хотелось идти и идти вперёд.

К концу января 1945 года мы подошли близко к Одеру, неподалёку был город Грюнберг, сейчас это Зелёна-Гура. За рекой была уже Германия. Не верилось, что, форсировав Одер, мы вступим на землю ненавистного вра­га. Хлопцы то и дело спрашивали командиров, доверят ли нам брать Берлин. Всем этого хотелось. Командиры неизменно отвечали: «А как же без нас! Мы ведь гоним его от самой Москвы. И загоним в логово!» И, шутя, добавляли: «Кто самолично Гитлера возьмёт на клинок – сразу дважды Героя дадут! Вдво­ём возьмёте – Звёзды поделят. Так что старайтесь в одиночку его поймать».

29 января 1945 года первым форсировал Одер 56-й гвардейский кавале­рийский полк 14-й дивизии. За ними пошли и мы. С этого времени наши ко­ни уже топтали германскую землю провинции Бранденбург. Командиры гово­рили, что именно в этой провинции находится Берлин.

Весь февраль мы преодолевали упорное сопротивление немца. Но упор­но шли вперёд, освобождая город за городом. Все они вписаны в моих бла­годарностях от командира корпуса, а то и самого Сталина. Шли на север, об­ходя Берлин. В середине марта мы вышли к Балтийскому морю. В эти дни от нас ушёл комдив Чаленко, его направили учиться в академию генштаба. Дивизией теперь командовал гвардии полковник Рышков. С ним мы и закончи­ли войну.

Но прежде, начиная с 1 апреля, наш корпус вывели в резерв 1-го Белорус­ского фронта. «Когда на Берлин?» – с нетерпением гадали мы. И предполага­ли, что в резерве мы не просто так. Наконец нам объявили, что в составе 47-й армии наш 7-й кавкорпус должен овладеть северо-восточными окраинами Бер­лина. Бойцы не могли сдержаться и трижды прокричали «Ура!»

Нам предстояло переправиться через Одер и уйти в прорыв, чтобы вый­ти на Берлин с севера. В районе города Целлин (Целле) сохранились мосты через Одер, немец почему-то их не взорвал, и мы перешли по ним. Сосре­доточились в лесу и 19 апреля ушли в прорыв. Перед нашей дивизией были небольшие немецкие города Цюльсдорф и Басдорф. Немцы их здорово укрепили, и нам не удавалось пробить их оборону. К тому же против нас ак­тивно работала авиация. Выходить на дороги не было смысла, так как они были забиты беженцами из Берлина. И мы искали обходные пути. Через сут­ки боёв мы всё же взяли эти немецкие городки и уперлись в канал, который, собственно, находился уже на окраине Берлина. Здесь нас снова достала авиация, но мы, используя надувные лодки и самодельные плоты, всё же форсировали канал и вышли к пригородному району Берлина Ораниенбург. Этот город мы брали вместе с поляками из Войска Польского.

За Ораниенбургом – снова канал. И опять пришлось форсировать его. Здесь мы познали силу фаустпатронов.

А до Берлина, как на грех, - посёлок за посёлком, городок за городком, а то и замок какого-нибудь барона. Всё это бралось штурмом с нашими по­терями. Коней мы оставили еще перед первым каналом, я уже не был в ко­новодах, нашлись дядьки постарше, поэтому шёл в атакующих рядах.

Вскоре пришёл приказ нашим дивизиям развернуться и идти брать Бран­денбург. Мы вернулись к коням, сели в седла и прошли в этот день почти сот­ню километров. Переправившись через канал, вечером мы стояли уже перед Бранденбургом. Нашему полку приказали обойти город и взять другой - Ратенов. Но перед ним мы напоролись на минные поля и встали. Бой за Ратенов был тяжёлым и кровавым. Вскоре к нам подошли остальные полки нашей дивизии, а также вся 14-я дивизия. Под Бранденбургом осталась только 16-я дивизия.

Мы единым кулаком всё же вошли в Ратенов, но на его улицах увязли из-за снайперов и фаустников. Немцы вообще дрались отчаянно, понимая, что конец у них один. Наконец в небе появились наши самолёты. Под ударами бомб посылались немецкие укрепления Ратенова. После бомбометания мы пошли в атаку. Штурмом лично руководил командир корпуса генерал-лейте­нант Константинов. Пришлось брать дом за домом, улицу за улицей. 1 мая башкиры уже взяли Бранденбург, а мы и 3 мая ещё зачищали Ратенов. И вот 4 мая бои закончились. Ратенов лежал в руинах - так мы размолотили его из трофейных фаустпатронов. А что было делать, если немец не сдавался и бил­ся отчаянно?.. Приходилось брать его даже поэтажно, загоняя на чердаки и крыши и уничтожая затем гранатами и автоматным огнём.

А сколько же наших погибло, не дожив буквально считанные дни до По­беды... В Ратенове и Бранденбурге мы оставили большие братские могилы.

9 мая пришла весть о Победе! Мы так и не вошли в сам Берлин, но почи­стили его пригороды, и это нам засчитали как участие во взятии Берлина. Позже я получил медаль “За взятие Берлина”. Наш 7-й гвардейский кавале­рийский Краснознамённый, ордена Ленина, ордена Суворова корпус получил наименование Бранденбургский.

Берлин брали и другие конногвардейские корпуса. Командование разре­шило конникам пройти колонной через поверженный Берлин. И мы шли и шли бесконечной вереницей, огибая развалины. Путь нам показывали девчонки-регулировщицы. Это про нас Даниил Покрасс написал песню: «Казаки, каза­ки, едут, едут по Берлину наши казаки!»

Выйдя из Берлина, мы отправились к месту постоянной дислокации кор­пуса на территории Советского Союза. Но по пути многих из нас отпускали домой по демобилизации. Попал под это и я. Каждому оставили боевого ко­ня и шашку. С ними я и прибыл домой в Широкий Луг и обнял жену, детей и отца.

Степан СМЫШЛЯЕВ

***

(Рассказ, в основном, написан автором в 1978 году, дополнен устным рассказом под запись внуку Александру Смышляеву в 1981 году. Литератур­ная обработка внука).

Смышляев Степан Филиппович (1905-1988) родился в Уржумской волости Вятской губернии. С 1906 году с семьёй переехал в Барнаул, затем в д. Широкий Луг Кузедеевской волости Томской губернии. С августа 1941-го по июль 1945-го — служба в 15-й Алтайской гвардейской Мозырско-Бранденбургской Краснознамённой, ордена Суворова кавалерийской дивизии 7-го гвардейского Бранденбургского ордена Ленина. Краснознамённого, ордена Суворова кавале­рийского корпуса. Конногвардеец. Награды: орден Красной Звезды (№ 2532408), медаль «За боевые заслуги» (№ 579349), медаль «За освобождение Варшавы» (А “148705) и медаль «За взятие Берлина» (№ 017610). медаль «За победу над Германией».

После войны работал слесарем на руднике Темиртау в Кемеровской области. На пенсии переехал в г. Ленгер Южно-Казахстанской области. Там и по­хоронен.

«Наш современник», № 5, 2020