Образ Петра в русской историософии. Имперский официоз, славянофилы и Пушкин

Петр Алексеевич Романов, или Петр Первый, почитался в Российской империи как ее основатель. В 1721 году Московское царство становится Российской империей, а Петр перестает быть царем всея Руси, каковыми были его предшественники, и принимает от Сената титул Императора Всероссийского.

Конечно, это означало поворот государства к Западу, ведь царями русские называли басилевсов Византии, а императорами – западных владык и прежде всего – главу Священной Римской империи германской нации (кстати, Петр стал единственным императором в Европе, который получил свой титул в обход Папы Римского, все остальные императоры становились таковыми по благословению главы католиков). Русский народ, кстати, так и не принял новое титулование, «император», переиначенный им в «анператора». Оно так и осталось для него иноземным словом, владык страны он продолжал звать царями. Одновременно Сенат присвоил Петру титулы «отца отечества» (Pater Patriae), а также «великого» (Maximus).

Современные исследователи «петербургского мифа» утверждают, что образ Петра в официальном культе XVIII века «приобретает черты своеобразного «домашнего», то есть русского, «божества» (Вера Проскурина «Петербургский миф и политика монументов: Петр Первый Екатерине Второй»// https://polit.ru/article/2005/06/14/proskurina/). М.В. Ломоносов для монумента Петра работы К. Растрелли написал такие стихи:

 

И, словом, се есть Петр, отечества Отец.

Земное божество Россия почитает,

И столько олтарей пред зраком сим пылает,

Коль много есть Ему обязанных сердец.

 

В другом своем произведении – в «Оде на тезоименитство Петра Федоровича 1743 г.» Ломоносов отзывается о Петре I:

 

Он Бог, он Бог твой был, Россия,

Он члены взял в тебе плотския,

Сошед к тебе от горьких мест.

(Успенский Б. Семиотика истории. http://rudocs.exdat.com/docs/index-79352.html?page=11 Специалисты считают, что Ломоносов имел в виду все же языческого, а не христианского бога)

 

Слова «земное божество» по отношению к основателю Российской империи применялось в официальной риторике довольно часто. А.П. Сумароков писал в 1760 г.

 

Когда бы в древний век,

Каков был ты, такой явился человек,

Отцем ли б тя народ, Великим ли б нарек?

Ты назван был бы богом.

 

В стихотворении «Российский Вифлеем» Сумароков вообще сравнивал Петра ... с Христом:

 

Российский Вифлеем: Коломенско село,

Которое на свет Петра произвело!

(Успенский Б. Семиотика истории. http://rudocs.exdat.com/docs/index-79352.html?page=11)

 

Апелляцией к фигуре Петра Великого обосновывала свой приход к власти Екатерина Вторая. Императрица обвиняла своего убитого мужа в том, что он предал дело основателя империи, а что она должна была взойти на трон при помощи гвардии, чтоб его продолжить. Ее манифест гласил: «Сам он (Петр III. – автор статьи) старался умножать оскорбление развращением всего того, что Великий в свете Монарх и Отец своего Отечества, блаженныя и вечно незабвенныя памяти Государь Император ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Наш вселюбезнейший дед, в России установил...» (Вера Проскурина «Петербургский миф и политика монументов: Петр Первый Екатерине Второй»// https://polit.ru/article/2005/06/14/proskurina/). Показательно, что Екатерина именует Петра дедом, хотя в кровном родстве с ним не была.

Петру воздвигали памятники (самый известный, конечно, – Медный Всадник, ставший символом империи), в честь Петра поэты писали оды, сам Петербург уже при жизни императора стал восприниматься не как город, названный в честь Святого Петра (как оно и было в действительности), а как город, посвященный первому императору России. Прославление Петра уже при жизни настолько напоминало религию, что представители церкви были вынуждены прибегать к разъяснениям.

Когда в 1704 году Петру был устроен триумф в связи с победой в Ливонии, префект Славяно-греко-латинской академии Иосиф Туробойский выступил с заявлением, что это не религиозное, а гражданское торжество: «сиесть гражданская похвала труждающимся о целости отечества своего» (Успенский Б. Семиотика истории. http://rudocs.exdat.com/docs/index-79352.html?page=11). Понятно, что разъяснение было адресовано простолюдинам, среди которых ходили слухи, что государство перестало быть православным и велит почитать не Христа, а Петра, и что это знак предсказанного Библией пришествия антихриста. Иосиф нападает на «невегласов», которые «едва ново что у себя видят, удивляющимся и различния блудословия отрыгающым».

Неудивительно, что еще при жизни императора был введён закон, жестоко наказывающий за критику главы государства или просто неуважительные отзывы о нем. Закон этот – Артикул Воинский 1715 года – гласил: «Кто против его величества особы хулительными словами погрешит, его действо и намерение презирать и непристойным образом о том рассуждать будет, оный имеет живота лишен быть, и отсечением главы казнен». Наказание полагалось и за непочтительное отношение к изображениям императора – на бумаге, гравюрах, монетах и т.д.

Конечно, и позднее у первых русских историков, например, у Н.М. Карамзина Петр изображался в самом положительном виде (хотя из научной объективности, они упоминали и о его ошибках). Так, сравнивая Петра и Людовика Четырнадцатого, Карамзин пишет: «Подданные прославили Людовика, Петр прославил своих подданных — первый отчасти способствовал успехам просвещения; вторый, как лучезарный бог света, явился на горизонте человечества и осветил глубокую тьму вокруг себя...».

Традиция восторженного восславления Петра и апологетики его реформ переняли у имперской власти, как ни странно, ее противники – западники – от Чаадаева и Белинского до Чернышевского и Ленина, а затем и советская пропаганда. Примечательно, что это сопровождалось своеобразным очернением допетровской старины, изображением России времен Московского царства отсталой, полудикой, азиатской страной, не знавшей просвещения, прогресса. Не случайно ведь конь Медного Всадника попирает копытом змею – символ хаоса, хтонических чудовищ, которые символизируют Русь до прихода «гения-реформатора». Фразы об отставшем от Европы Московском царстве кочуют в западнической публицистике от статей Белинского до статей в советских журналах.

Тем не менее в начале XIX века нашлись мыслители и публицисты, которые осмелились выступить против этого культа. Они выступили с диаметрально противоположной, негативной оценкой деятельности императора. Это были русские славянофилы.

***

В одном небольшом сообщении невозможно охватить оценку Петра всеми славянофилами (а это и А.С. Хомяков, и И.В. Киреевский, и братья К.С. и И.С. Аксаковы, и Ю.Ф. Самарин). Поэтому я возьму для примера только Константина Сергеевича Аксакова. Как известно, он был не только философом и журналистом, но и поэтом и о Петре Первом он писал не только в своих статьях, но и в стихах. Одна из поэм Аксакова так и называется – «Петру» (РуСтих https://rustih.ru/konstantin-aksakov-petru/). В ней в художественной форме кратко и четко выражено отношение славянофилов к великому реформатору–западнику. К.С. Аксаков начинает с признания величия и благих намерений Петра:

 

Могучий муж! Желал ты блага,

Ты мысль великую питал,

В тебе и сила, и отвага,

И дух высокий обитал;

 

Однако деяния его привели к обратному:

 

Но, истребляя зло в отчизне,

Ты всю отчизну оскорбил;

Гоня пороки русской жизни,

Ты жизнь безжалостно давил.

На благородный труд, стремленье

Не вызывал народ ты свой,

В его не верил убежденья

И весь закрыл его собой.

Вся Русь, вся жизнь ее доселе

Тобою презрена была,

И на твоем великом деле

Печать проклятия легла.

 

Конечно, не обошлось у Аксакова и без осуждения детища Петра – Петербурга:

 

Откинул ты Москву жестоко

И, от народа ты вдали,

Построил город одинокой —

Вы вместе жить уж не могли!

...............................................

Настало время зла и горя,

И с чужестранною толпой

Твой град, пирующий у моря,

Стал Руси тяжкою бедой.

Он соки жизни истощает;

Названный именем твоим,

О Русской он земле не знает

И духом движется чужим.

 

При этом Аксаков верит, что антинациональный разор, в который Петр погрузил страну, пройдет как морок:

 

Так, будет время! – Русь воспрянет,

Рассеет долголетний сон

И на неправду грозно грянет, —

В неправде подвиг твой свершен!

Народа дух распустит крылья,

Изменников обымет страх,

Гнездо и памятник насилья —

Твой град рассыплется во прах!

 

И безусловно, по убеждению сторонников «московской партии» с падением Петербурга воспрянет русская столица – Москва:

 

Восстанет снова после боя

Опять оправданный народ

С освобожденною Москвою —

И жизнь свободный примет ход:

Всё отпадет, что было лживо,

Любовь все узы сокрушит,

Отчизна зацветет счастливо —

И твой народ тебя простит.

 

Показательно – Аксаков противопоставляет жестокого и предавшего свой народ и его культуру и историю Петра и русский народ – по-христиански незлобливый и прощающий своего тирана-мучителя.

Итак, перед нами два полюса в оценке Петра Великого. С одной стороны, оценка официоза петровской империи и западников, которые осыпают похвалами ее основоположника, величают его «земным божеством», спасителем страны, великим гением, с другой стороны – точка зрения славянофилов, для которых Петр, пусть и с благими намерениями, растоптал национальные святыни, унизил Русь, лишил ее живительных истоков и погрузил в эпоху «лжи и зла». Можно сказать, что и до сих пор русская мысль качается как маятник между этими двумя, казалось бы, непримиримыми полярными мнениями. Но так ли уж непримиримыми?

В нашей истории есть великий гений, который, как мне кажется, сумел диалектически совместить их и явить миру фигуру Петра во всей ее целостности и трагичности. Конечно, имеется в виду Александр Сергеевич Пушкин.

***

Пушкин был не только гениальный поэт, он был «умнейший человек России», как назвал его государь Николай Павлович после разговора с ним. Пушкин оставил нам целую концепцию философии истории, которая, правда, не была выражена систематически, а разбросана по его стихам, поэмам, прозаическим сочинениям и письмам. Пушкин и сам мечтал о ремесле историка, и писал исторические сочинения, но судьба не оставила ему времени закончить большинство из них.

К Петру у Пушкина было особое отношение, так как царь-плотник сыграл важную роль в судьбе предка поэта – эфиопа Ибрагима (Абрама Петровича: духовным восприемником Ибрагима при крещении в православии был сам император, отсюда и отчество – Петрович) Ганнибала. Перу Пушкина принадлежит множество стихотворений о Петре, незавершенное прозаическое произведение «Арап Петра Великого», Пушкин собирался писать исторический трактат о Петре – «Историю Петра», собирал к нему документы, оставил черновые наброски. Наконец, теме Петра и его империи посвящены поэмы «Полтава» и «Медный Всадник».

Известно, что молодой Пушкин был восторженным приверженцем Петра. В «Стансах» (1826) поэт писал:

 

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

 

Но уже тогда Пушкин не скрывает и темную сторону правления императора:

 

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,

Но нравы укротил наукой...

 

Интересно, что строчка о мятежах и казнях обращена к Николаю Первому, правление которого также началось с восстания декабристов (как правление Петра – со стрелецкого бунта).

В пушкинской «Полтаве» эта двойственность в оценке императора возрастает:

 

Толпой любимцев окруженный,

Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

Он весь, как божия гроза.

 

Петр здесь – уже не светлое земное божество, как в поэзии М.В. Ломоносова. Его лик ужасен, он как гроза, которая может убить кого угодно – и правого и виноватого, при том, что за этим все равно стоит Промысел Божий.

Так же раздвоен образ Петра в «Медном Всаднике»: с одной стороны, в начале поэмы мы видим вдохновенного императора, который   нашел место для города и мечтает о его славе и силе России:

 

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И вдаль глядел....

И думал он:

....Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

На зло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногою твердой стать при море.

 

Но затем перед нами предстает Петр – медный истукан, который больше напоминает злого языческого кумира. Воля Петра, основавшего город, уже называется роковой, да и сам Петр вновь, как в «Полтаве» ужасен:

 

...и того,

Кто неподвижно возвышался

Во мраке медною главой,

Того, чьей волей роковой

Под морем город основался…

Ужасен он в окрестной мгле!

Какая дума на челе!

Какая сила в нем сокрыта!

..... О мощный властелин судьбы!

Не так ли ты над самой бездной

На высоте, уздой железной

Россию поднял на дыбы?

 

Властелин, понимающий на дыбы Россию уздой железной, очевидно, причиняя этим своей стране тяжелые страдания, больше похож на персонажа поэмы Аксакова, чем на того Петра, который был изображен Пушкиным в «Стансах». Вспомним слова поэта-славянофила:

 

Великий гений! муж кровавый!

Вдали, на рубеже родном,

Стоишь ты в блеске страшной славы

С окровавленным топором.

С великой мыслью просвещения

В своей отчизне ты возник,

И страшные подъял мученья,

И казни страшные воздвиг.

 

Медный Петр в поэме Пушкина преследует страдающего маленького человека – бедного полубезумного Евгения, который осмелился бросить вызов «строителю чудотворному»:

 

И, озарен луною бледной,

Простерши руку в вышине,

За ним несется Всадник Медный

На звонко-скачущем коне...

 

В «Медном всаднике» в поэтической форме выражена окончательная оценка Петра Первого, которая была затем была отчеканена Пушкиным в прозе в статье «О Русском дворянстве»: «Петр I одновременно Робеспьер и Наполеон. (Воплощенная революция.)». Как видим, достигнув зрелости, Пушкин дает Петру не самую комплиментарную характеристику. Робеспьер и Наполеон – далеко не положительные персонажи в глазах поэта. Робеспьера Пушкин называл «сентиментальный тигр» и открыто осуждал за развернутый им революционный террор. В стихотворении, посвященном Андре Шенье – поэту, ставшему жертвой якобинского террора, Пушкин называет якобинцев убийцами и палачами, переродившимися в своеобразных царей-тиранов:

 

Мы свергнули царей – убийцу с палачами

Избрали мы в цари! О, ужас! О позор!

 

К Наполеону отношение поэта было более сложное, не лишенное флера романтизма, но и он у него – далеко не положительный герой.

 

О ты, чьей памятью кровавой

Мир долго, долго будет полн

 

Обращается к нему Пушкин и заключает:

 

Над урной, где твой прах лежит,

Народов ненависть почила

И луч бессмертия горит.

 

Это и понятно. Наполеон – наследник Робеспьера, он хоть и император, но корона ему дадена не Папой, а революцией. Пушкин, бывший по своим политическим взглядам монархистом-консерватором, не мог однозначно благоволить революции. Поэтому определение Петра как воплощенной революции выказывает явные изменения его оценки «самодержавного плотника».

Конечно, Пушкин не становится славянофилом, известно, что он с иронией отзывался о их взглядах. Пушкин до конца жизни продолжает считать: Россия на рубеже XVII-XVIII нуждалась в преобразованиях. Но цена, которую заплатила Россия за эти преобразования, тоже велика. Преобразователь страны явился не как мудрый и осторожный реформатор, а как жестокий кровавый революционер, развернувший настоящий террор против своего народа. В «Истории Петра» Пушкин пишет о «крутом и кровавом перевороте, совершенном мощным самодержавием Петра».

Как известно, Пушкин презирал новых служилых дворян, которые сделали карьеру при дворе, угодничая перед царями. Им он противопоставлял идеалы старой родовой аристократии (к которой он принадлежал сам, к которой принадлежали его друзья-декабристы). В старых аристократах он видел людей, которые не обязаны царю своим положением и поэтому достаточно независимы чтоб выступать против самодурства и тирании. В Петре Пушкин видит гонителя этого наследственного дворянства. Как борец с аристократией, окруживший себя простолюдинами, которым он дал титулы, Петр и правда похож на якобинцев и Наполеона.

Как видим, Пушкин признавал частичную правоту западников (в том, что Россия нуждалась в преобразованиях, дабы нагнать Запад и противостоять его военной агрессии) и славянофилов (в том, что преобразования Петра напоминали не столько реформы, сколько революцию. и часто были избыточно жестоки). Но при этом Пушкин стоял по ту сторону спора западников и славянофилов и боле того, он увидел диалектическое единство этих, казалось бы, непримиримых противников.

Философ Семен Франк в своей статье «Пушкин об отношениях России и Европы» замечает, что и западники, и славянофилы, диаметрально противоположно оценивая Петра, сходились в том, что он был оторван от национальной традиции, что будто бы явился «ниоткуда», что его реформы были связаны не с национальным русским духом, а были европейскими по своей сути. Пушкин же с проницательностью гения понял ложность этого тезиса. Согласно Пушкину, Петр – плоть от плоти русский. Франк приводит слова Пушкина, сказанные по взгляды славянофила Хомякову: «Я думаю, что Петр был архирусским человеком, несмотря на то, что сбрил себе бороду и надел голландское платье». Соответственно и реформы Петра неразрывно связаны с русским национальным характером, Петр провел европеизацию именно так, как только и мог ее провести русский человек со свойственными ему удалью, максимализмом, стремлением во всем идти до конца. Реформы Петра поэтому и похожи на революцию, что они сродни беспощадному русскому бунту.

Читая эти строки Франка, вспоминаешь слова Н.В. Устрялова, сказанные уже о другой революции – не петровской, а ленинской – что несмотря на наличии «инородцев» в верхах эта революция, безусловно, несла на себе отпечаток русского национального духа, как бы ни оценивать ее цели.

Это не значит, что Пушкин оправдывал жестокости петровского правления с моральной точки зрения или его перегибы в отрицании старых форм национальной культуры. Здесь относительная правда славянофилов, которую трудно отрицать. Но все же, как пишет С. Франк, Пушкин подходил к преобразованиям Петра как философ-почвенник. Согласно Пушкину, Петр был убежден, что «национальный склад русского ума и духа» может на пути европейского Просвещения «осуществить себя, свое собственное внутреннее предназначение» (С.Л. Франк «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» http://pushkin-lit.ru/pushkin/articles/frank/rossiya-evropa.htm).

В этом и состоит суть подлинного почвенничества. Народы не могут замыкаться в себе, для собственного развития они должны общаться друг с другом, перенимать друг у друга культурные ценности, но творчески, не механически. В таком случае это не уничтожает их национального своеобразия, не уничтожает их неповторимую индивидуальность, а лишь делает ее ярче. Мы должны опираться на свои национальные ценности, на свою почву. Но любовь к своей культуре и народу не тождественна ненависти и отвержению других культур и народов. В утверждении такой идеи почвенничества Пушкин видел лучшее в преобразованиях Петра Великого.

Рустем ВАХИТОВ