Литературные интересы декабристов в сибирской ссылке. Древняя Греция
Литературные интересы декабристов в сибирской ссылке были необычайно разнообразны и глубоки, несмотря на строжайший запрет правительства заниматься литературным трудом, научными изысканиями, вообще всякой умственной деятельностью. Именно этот запрет более всего беспокоил ссыльных, ибо «роскошь умственной жизни» (Н. Бестужев) была им давно знакома.
Из России почти непрерывным потоком, перевалив «Уральскую стену», «ехали» книги в чемоданах служащих, на почтовых, в багажах местных купцов от родственников, друзей и знакомых. Так вся богатейшая библиотека писателя М.Н. Муравьёва, отца Никиты и Александра, постепенно была переправлена их матерью в Сибирь. А когда к ней прибавились книги М. Лунина, а их было около четырёхсот, С. Волконского, других декабристов, то библиотеку в Урике можно было бы назвать крупнейшей в Сибири. Правда, сложилась она в основном на поселении, зато на каторге широко был развит книгообмен, действовала очередность прочтения, работала каторжная Академия, дававшая возможность познакомиться с книгой в интерпретации товарища. Академики нередко использовали новейшие учебники и пособия. А методы донесения до слушателей знаний – беседы, диалоги, как у Сократа, Платона, Диогена.
Программа образования была широкой. Заметим, Д.И. Завалишин, владеющий французским, английским, испанским, греческим и латинским, М. Лунина отдельно обучал греческому, Н. Бестужева – испанскому. Полковник А. Бригген давал уроки латинского языка, и, как вспоминает А. Беляев, многие стали заниматься латынью. И. Якушкин также говорит о занятиях «древними языками» и, добавим, античной литературой.
Так почему же античность и Греция? П.А. Вяземский, мотивируя интерес современников к античности, связывает их в одной поэтической строфе:
«От Кяхты до Афин, от Лужников до Рима
Вражда к достоинству была непримирима».
Он объясняет это общей природой человека. Написано в 1820-м, Кяхта была знакома читателю в связи с торговлей чаем с Китаем. До ссылки декабристов более интересовала Римская история, она давала аналогии их собственному положению. Тираноборческие мотивы легко находили в римской литературе. Однако в период каторги и ссылки причины и характер обращения к античности был иной. Их теперь более, чем древний Рим, интересуют Афины. И даже в римской истории их волнуют теперь не столько образы героев-республиканцев, а люди с их человеческими достоинствами и слабостями, мотивы их поступков и переживаний.
Эллинская культура с её обожествлением человека, можно сказать, культом человека, привлекала ссыльных по многим причинам. В условиях физического закрепощения нужно было найти способы духовного освобождения, формы «политического существования за пределами политической смерти» (М. Бестужев). Декабристы соглашались с Цицероном, который утверждал, что «история – наставница жизни». Греческая история оставила немало фактов, свидетельствующих о том, что древние греки сознательно стремились «мудро жить» и нашли для этого достаточно способов. Заметим, некоторые из них были изгнанниками.
Увлечение древними Афинами можно объяснить ещё и потребностью определить место своего поколения в общем ходе истории, осмыслить значение своего выступления для судьбы России, может быть, и всего человечества. Теперь история осознаётся не как прошлое, далёкое и близкое, а как нечто входящее в современную жизнь. Так передает это ощущение А. Бестужев в статье о романе «Клятва при гробе господнем»: «Мы живём в веке историческом… История – половина наша, во всей тяжести этого слова».
И недавние события теперь осмысляются как исторические. «Тайное общество принадлежит истории», – напишет Лунин. А. Сутгоф скажет П. Муханову: «Лунин живёт для истории». В своей судьбе Лунин видит «эшафот и историю» и определяет мотивы для занятий этой наукой: «История нужна не только для любопытства и умозрений, но и путеводит нас в области политики». Фактически он выявляет наиболее характерные побуждения декабристов для занятий античностью. Таким образом, древняя Греция оказывается не только на том конце нити, связывающем «обе полы времени», но и современницей, помогающей осознать изгнанникам свое значение. И определение истории Цицероном сыграло в этом немалую роль.
Историческое и художественное сознание греков интересует декабристов ещё и потому, что они стремятся в это время отыскать такие знания, которые помогли бы им вернуть интерес современников к их делу. Пусть это дело будет слово. П. Выгодовский в одной из своих работ напишет: «Слово – Бог». Вот почему почти все десять лет каторги работает Академия, покупаются, выписываются, заказываются книги по древней истории, философии, литературе. Ссыльные мечтали вернуть себе право руководить общественным мнением, а для этого надо стать поколением образованных и высококультурных людей в то время, когда правительство, активно занимаясь воспитанием молодёжи, закрывает некоторые учебные заведения, запрещает опасные курсы, из Московского университета изгоняет «ненадёжных» преподавателей, отправляет «мыслящих людей» в отставку, в «почётную» ссылку, в тюрьму, то есть увеличивает число «умственных плотин».
Греция, которая «выражает всю умственную мощь древности», а Рим – её «материальную силу» – своеобразный вызов правительству. В сибирской «Записной книжке» Лунина читаем: «Тайное общество никогда не помышляло о сомнительном и опасном опыте обращения к страстям и буйству народа, оно хотело действовать на его разум…, движение было лишь нравственным и умственным, но они почувствовали необходимость задушить его в зародыше». А. Радищева сослала Екатерина в Сибирь за книгу! Просветителя, журналиста Н. Новикова отправила в Шлиссельбургскую крепость на 15 лет, конфисковав имение, где оставались дети, и только после ее смерти через 4 года сын Павел освободил узника.
«Нравственное и умственное» движение продолжалось в Сибири не без влияния греческих философов, историков, поэтов. Лунин считал, что «история Греции предоставляет тем, кто непосредственно обращается к оригинальным источникам, «глубокое знание о человеке, предоставленном самому себе, с его добродетелями и пороками, силой и слабостью, началом и концом пути».
Греция стала серьёзным увлечением изгнанников. Письма, дневники, записные книжки, воспоминания оставили немало сведений на этот счёт. Те, кто знал греческий, брались за переводы. Известно, что А. Бригген, в совершенстве владея языком, перевёл для своих соузников Фукидида (V в. до н.э.), Лукиана (II в. н.э.), а на латинский с немецкого перевода Вилланда «Диалоги Диогена» (V–IV в. до н.э.). Он же сделал несколько переводов римских авторов.
Фукидида переводил и Д. Завалишин. «Историю Пелопонесской войны» Фукидида в восьми книгах признавали в декабристской среде за серьёзный труд, а в нем самом видели не только свидетеля великих событий (он был афинским стратегом, участником этой войны), но и философа, видевшего за поступками людей природные склонности, характер. Большое место он уделял описанию великих людей и их поведения, стремился искать причины и основания поступков, а в 1 главе утверждал, что «история должна излагать то, что было на самом деле, т.к., исходя из природы человека, то, что уже происходило, точно или почти точно повторится в будущем, поэтому эти знания необходимы государственному деятелю для правильного понимания и изучения политического развития общества». Для декабристов это была важная мысль. К тому же греческий историк был изгнанником долгих 20 лет. О Фукидиде пишет Лунин в своих «Исторических этюдах, №4», ссылаясь на книгу 1, гл.1.
Высоко ценили декабристы и Геродота (У в. до н.э.), старшего современника Фукидида. Его не пришлось переводить – он был в России переведен. «История» Геродота входила в основной круг чтения ссыльных. Его труд, хотя и был «описательным», всё же был чрезвычайно интересен. Лунин пишет сестре из Урика: «Платон и Геродот не ладят с сохой и бороной». Поясняет: «Что делать? Ум требует мысли, как тело пищи». Геродота он читал в подлиннике и в «Исторических этюдах» дал ссылки на него как на источник знаний о греческих изгнанниках: Солоне, Писистрате, Алкмеонидах, Аристиде, Кимоне. Геродот, как, впрочем, и Стробон, описал многие селения, которые впоследствии стали частью России. И это не только побережье Крыма. Места, где жили древние греки, сохранились до сих пор, правда, нередко под другими названиями.
О Геродоте можно было прочитать у Плутарха (1 в. н.э.), который его критиковал. «Сравнительные описания» Плутарха были в библиотеке декабристов. Они в это время учились смотреть на людей с хорошей стороны и вряд ли разделяли критику Плутарха. Геродота ценили высоко. Николай Бестужев говорит о нём как о своем современнике, когда пишет из Селенгинска своему другу русскому гидрографу М. Рейнеке, отмечая значение его научного подвига: «Геродот, Плиний, Стробон также не писали стихов, однако их читают с набожностью».
Знаменитый Стробон (1 в. до н.э.) был автором «Географии» в 17 книгах, где были сведения по физической и политической географии, по мифографии (изложение, интерпретация мифов), культуре, истории. Лунин использовал «Исторические комментарии», описывая в своих «Исторических эпизодах» судьбу Фемистокла, по крайней мере он ссылался на Стробона. А в «Записной книжке» 1838 г. называет Стробона наряду с Фукидидом «наиболее серьёзными писателями древности».
О Фемистокле, этом «мудром политике», декабрист мог прочитать и у Фукидида, Демосфена (4 в. до н.э.), Диодора (1 в. до н.э.), у римлянина Корнелия Непонта (1 в. до н.э.)
Греки не только образовывали, давая знания по всемирной истории, описывая биографии людей, достойно проживших свою жизнь, но и вошли в жизнь изгнанников как образцы для подражания. Некоторые из них познали все тяготы жизни в изгнании.
В авторском предисловии к первой серии писем из Сибири М. Лунин сопоставляет последнее желание Фемистокла со своим последним желанием: «…чтоб перенесли смертные останки его в отечество и предали родной земле», «чтоб мысли мои, по мере истины, в них заключающейся, распространялись и развивались в уме соотечественников». И хотя Лунин в этюдах описывает двенадцать судеб, Фемистоклу, как и Алкивиаду, он уделяет более всего места. В первом отмечает любовь к Афинам и огромное «личное влияние», умственное воздействие на современников, то есть то, о чем сам мечтал. Во втором видит человека, который во время своего десятилетнего изгнания, «движимый любовью к родине», много полезного делает для Афин, но погибает. И снова Лунин ищет параллели во времени и находит сходство своей судьбы с судьбой афинского полководца – и в положении изгнанника, и даже в предполагаемом для себя роде смерти. Об этом он сообщает в письме к сестре от 30 июля 1838 года. Греческие историки рассказывают, что Алкивиад «погиб, защищаясь от вооружённой толпы, ворвавшейся в его дом по наущению людей, для истории оставшимися неизвестными». Неизвестны обстоятельств гибели и самого Лунина.
Об Алкивиаде декабристы могли прочитать в «Диалогах» Платона, в «Сравнительных описаниях» Плутарха, в истории Корнелия Непота, однако Лунин почему-то даёт ссылки только на Лиссия (5-6 в до н.э.), афинского историка, полководца.
При выяснении характера интереса ссыльных декабристов к истории и историкам древней Греции бросается в глаза то, что их интересуют не столько события, сколько личность в истории, «самодовлеющая» личность – своеобразная, независимая.
Не меньший интерес изгнанники проявляют и к греческой философии. Декабристы интересовались различными её проявлениями, в том числе религиозной философией. Совершенно точно известно, что они знали Пифагора, Платона, Сократа, Аристотеля, Диогена, стоиков, эпикурейцев.
Сократ – самый любимый герой сибирской ссылки! О нём, не оставившем трудов, декабристы могли прочитать у Ксенофонта, который, являясь учеником Сократа, свои научные интересы связал не с философией, а с историей, посвятив, однако, учителю так называемые сократовские произведения: «Воспоминания о Сократе», «Защита Сократа на суде», «Домострой», «Пир». В «Исторических этюдах» Лунин, описывая его судьбу, уверял, что «Ксенофонт использовал досуги изгнания, создавая произведения, не потерявшие свой блеск и через двадцать два с лишним века и по-прежнему указывающие разуму путь к изучению прошлого». Декабрист неоднократно подчёркивал: прошлое интересно не только из любопытства, но и для изучения.
Философию Сократа изучали в каторжной Академии, думается, по «Диалогам» Платона – ученика Сократа, учителя Аристотеля. Платон имел для многих самостоятельное значение и по тому, что создал в Афинах знаменитую Академию, прообраз декабристской каторжной Академии, и по тому, что разработал проект государства, основанного на законах добра и справедливости, и по тому, что объяснил некоторые сложные идеи орфико-пифагорейского учения ((учение о реинкарнации) – о жизни, смерти, построении мира. 8 томов сочинений Платона (малого формата) находились в библиотеке Лунина.
Платон являлся создателем объективной идеалистической философии, к которой декабристы проявляли особый интерес во время полемики материалистов и идеалистов по поводу книги Э. Гиббона «История заката и падения Римской империи». П. Беляев в своих воспоминаниях утверждает, правда, что предметом спора был вопрос о происхождении человеческого слова: человек «сам изобрёл язык, начав со звуков междометия, или слово человека, как и он сам, были сотворены «непосредственно божественным действием», т.е. было «сотворено по откровению».
Обратим внимание на еще один аспект философии Сократа. Сопоставляя его с Александром Македонским, Лунин отдаёт предпочтение первому, так как Сократ умеет жить, как подобает людям, т.е. в соответствии с законами природы… «Ценность души определяется не способностью высоко возноситься, но способностью быть упорядоченной всегда и во всём. Её величие раскрывается не в великом, но в повседневном». Этот урок декабристам пришлось усваивать в условиях, крайне неблагоприятных для жизни. Тесные тюремные камеры, на поселении жизнь в крестьянских избах без средств к существованию. Работать было запрещено, да и где? Только нескольким декабристам помогали родные, пересылая с оказией самое необходимое. И те делились книгами, предметами быта, инструментами, семенами и т.д. со своими товарищами. Забота о повседневной жизни, чтобы выжить, – одна из задач изгнанников.
На повседневный подвиг ориентирует соузников М. Лунин, говоря о настоящем житейском поприще, которое начинается в Сибири. Он звал «словом и примером служить делу». Именно этими средствами пользовались античные философы. Декабрист М. Фонвизин в «Обозрении истории философских систем» подчеркивает обязательную связь теории и практики в греческой философии: «Сократ проповедовал добродетель и нравственное достоинство человека не только словом, но и примером собственной жизни. Она была публичная, и никогда не видали от него поступка, противного законам Божеским и человеческим». То же он говорит об Эпикуре: он «собственной жизнью подавал пример добра и чистой нравственности».
Для практической жизни общими усилиями были разработаны правила, касавшиеся в первую очередь проблем бытового поведения. Во многих письмах читаем: «наши правила», «общие правила». Те, кто до ссылки жил преимущественно духовной жизнью, столкнулись на каторге, и особенно на поселении, с многочисленными проблемами. В. Кюхельбекер, не проходивший сибирскую каторгу (на 10 лет был заключен в крепостях: Петропавловской, Шлиссельбургской, Динабургской, Ревельской, Свеаборской), выйдя на поселение, с трудом решает задачи: найти заблудившуюся в лесу корову или починить забор. В.Ф. Раевский осуждает друга А.Н. Муравьёва за то, что тот «не имел практической жизни и потому нередко делал ошибочные заключения о людях и делах». Сам Раевский работает, строит дом, школу для детей Олонок, заводит большую семью, стремится дать детям образование. Д. Завалишин был не только к себе, но и к другим строг настолько, что вызывал обоснованное сопротивление товарищей. М. Лунин, выйдя на поселение, стремится устроить свой быт. Приобретает дом, обрабатывает землю: «она осушена, огорожена, обращена в луга и пашни. Посредине английский садик с песчаными дорожками, беседкой и множеством цветов, далее две левады, огород и наконец уютный домик с пристройками». Ходит на охоту, определяет свои отношения с жителями Урика, у которых он пользовался большим уважением, однако поиски истин оказываются для него важнее – и тогда его дни проходят за чтением и письмом. Так и появилась строка в письме, где противопоставлены Платон, Геродот – соха и борона.
Платон сумел представить Сократа как философа, познающего мир через диалоги с людьми, и как личность, которой открылось, как нужно достойно жить и умереть.
«Я всегда завидовал смерти Сократа», – писал М. Муравьёв-Апостол. М. Лунин сестре сообщает из Урика: «Я анализирую теперь болтовню доброго Сократа перед его смертью. Толпа удивляется многому, чего не понимает». Видимо, Лунин понимает поведение Сократа, который не испытывает страха перед смертью, потому что не знает, зло это или «величайшее из благ». Платон в «Апологии Сократа» пишет, что философ считал «позорным невежеством» «воображать, будто знаешь то, чего не знаешь». Он выпивает яд, как будто хочет получить новое знание, открыть ещё одну истину, правда, ценою жизни. Платон передаёт рассказ учителя о том, что Дельфийский оракул назвал его «мудрейшим из смертных». Сократ же признавался, что с детства ему звучал пророческий голос, и он прислушивался к нему до последнего часа жизни.
Ф.Ф. Зелинский, автор монографии «Древнегреческая религия», предлагает видеть Сократа пророком Логоса, а «Логос был самим богом». У Гераклита, греческого философа, через 13 лет после смерти которого Сократ родился, Логос – «всеобщий закон», «основы мира». Какие же истины нашёл Сократ с помощью Логоса, какие «всеобщие законы» передавал от Бога людям? Все декабристы читают, передавая друг другу поочередно речь Сократа на суде: «…пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас…заботиться …о разумности, об истине и о душе своей». Вот он, всеобщий закон: мудрость, истина, добро.
Нравственная философия Сократа ярко представляла древнегреческую философию, основанную на этом священном треугольнике, то есть на трёх идеалах совершенства. Эти важнейшие идеи древнегреческой религии, которая была, между прочим, много веков международной, признавали ссыльные декабристы-христиане. Истина для многих из них – один из важнейших критериев прекрасного.
Так, к примеру, А. Бестужев, рассуждая о Руссо, пишет: «Правда, подобно Платону, он заблудился в облаках, он не достиг истины, главного условия поэзии, но он искал её».
В. Кюхельбекер в «Дневнике» за 1845 г. пишет о «вечной идее истины, красоты и совершенства». Он признаёт «возможность для существ бестелесного мира сообщаться с нами, как то признавали древние: «великие феисты языческого мира, Пифагор, Сократ, Платон, Цицерон, Плутарх, с гораздо большей логикой и последовательностью, чем наши умники. Говоря о Сократе, он отмечает его всемирно-историческое значение как добродетельнейшего из язычников, который из них более всех приблизился к тому, чем должен быть христианин.
Лунин также не ставит границ для познания истины. «Истина всегда драгоценна, откуда бы она не явилась», – читаем в одном из писем к сестре. Декабрист ищет ключ к «высшим знаниям» и находит его в изучении «мёртвых языков», особенно греческом и латыни. Смерть он считает сильнейшим «свидетельством истины». Волконскому пишет из Акатуя в 1842 г., работая над изучением древних языков и Гомера: «Если я не буду повешен или расстрелян…». Видимо, за те истины, которые он открыл для себя в религиозных верованиях Гомера. «Читать и изучать сочинения древних следует не для того, чтобы открыть в них идеал красоты, как утверждают риторы, но чтобы уловить гармонию целого вместе с диссонансами, добро и зло, свет и тени. Всё это равно необходимо, чтобы представить себе, чем было человечество до откровения и чем оно стало после». Работу над Гомером он настойчиво связывает с возможной гибелью: «…но горе мне, если моя греческая мазня попадёт в руки властей. Они будут способны сжечь меня живым как колдуна, чернокнижника». «Если человек умирает во имя идеи, значит идея эта бессмертна», – читаем в «Исторических этюдах». В своих рассуждениях о строении мира, о поисках истин он, вероятно, вышел за границы, за «пределы, от которых и до которых человеческий ум может сам собой идти».
Истину он ищет везде: у язычника Гомера («истины первоначального откровения), в христианстве, проверяя на истинность православие («лишено свидетельства предания, необходимого для истины», «прервана цепь предания»), в католицизме, в декабристской теории… Он стремится проверить их «всеобщим законом», «незыблемыми идеями». Связывая прошлое с настоящим, пытается вывести магистральную линию развития общества и ведёт её от Гомера, который, по его мнению, «интересен и полезен лишь благодаря выдающемуся месту, какое занимает в предании, так как даёт свидетельства, необходимые для истины. Лунин, судя по всему, видит себя и соузников носителями свидетельств, т.е. в той же «цепи предания». Он уверен, что «тайное общество принадлежит истории».
В Свеаборской крепости В. Кюхельбекер читал «Илиаду» Гомера в подлиннике, одновременно изучая греческий язык, «без малого четыре года, читал по 3–5 раз», уже в Сибири записал: «Шекспир и Гомер – мой мир».
На каторге хорошо знали философа Диогена Синопского (V–IV в. до н.э.) Лунин читал также и Диогена Лаэртского (III в. н.э.) Он даёт ссылки на него.
Диогена Синопского читали не только по переводу своего соузника А. Бриггена. Философия Диогена была основана на идеях Сократа и явилась в свою очередь одним из источников мировоззрения стоиков. Диоген как личность не мог не привлекать внимания изгнанников.
Он проводил свою жизнь на улицах своего города и, отказавшись от всех материальных благ, вёл аскетический образ жизни. Современники дали ему прозвище Пёс (кюон – греч.) В потомках его имя осталось в выражении «бочка Диогена», а нигилизм, аскетизм и индивидуальная независимость стали важнейшими признаками его философии. Для стоиков высшее благо – сознание добродетели. Человек же обязан быть свободным, стойким, добрым, мужественным, терпимым к окружающим, совершенствоваться, чтобы быть добродетельным. На ссыльных декабристов, безусловно, эта философия произвела большое впечатление, особенно на тех, кто впервые знакомился с этими учениями. Письма отразили этот живой интерес.
А. Бриггена привлекала мысль об «индивидуальной независимости». Объясняя свой выбор произведения для перевода В.А. Жуковскому, он пишет: «Диоген, сидя в мнимой своей бочке, словами и примером проповедовал святую истину, что человек сам себе господин и что никакая власть не может его унизить, если он сам того не захочет». Бригген пишет о «мнимой бочке», а история сохранила сведения не о бочке, а о пифосе, большом керамическом сосуде для хранения зерна, оливкового масла, вина, солёной рыбы и пр. Философ пропагандировал свободу от материальных ценностей, добродетель, в основе которой подражание природе. Призывал избавляться от всего лишнего и бесполезного, что не может составить счастье человека. Идеи Диогена помогли сосланным декабристам смириться с условиями жизни на каторге и поселении – других не было – и найти новые опоры в материальной и духовной жизни.
Для Завалишина (преподаватель Морского корпуса, начал преподавать уже в 16 лет, образованнейший человек своего времени!) была привлекательна идея об аскетизме. Он работал по 18 часов в день, вёл почти аскетический образ жизни, много времени уделял нравственному и спартанскому самовоспитанию, употреблял только вегетарианскую пищу. По утверждению А. Фролова, Пётр Борисов отдавал научным занятиям не менее 16 часов в сутки. А М. Бестужев свидетельствует, что он был первоклассным акварелистом, увлекался естественными науками, философией, историей, перечитал всё, что было написано древними и новейшими философами и политиками. Дни были наполнены трудами, он жил духовной жизнью и лишь заботы о больном брате вынуждали его обращаться к практической жизни. Ф.П. Литке говорил о А. Корниловиче как об анахорете, живущем только для наук.
Трудно сказать, насколько сильное влияние имела на изгнанников учение Эпикура (IV–III в. до н.э.), его знаменитых последователей Лукреция (I в. до н.э.), Горация (I в. до н.э.), на тот счёт нет свидетельств, но учение было им известно. Е. Оболенский говорил об Эпикуре на своих лекциях по философии в каторжной Академии. М. Фонвизин разбирает основные положения его теории в сочинении «Обозрение истории философских систем». М. Лунин ссылается на него, создавая «Исторические этюды». Широкому читателю его имя было известно благодаря поэзии 1810 – 1820 гг., особенно Пушкину и поэтам его круга. Но «нравственное учение» философа, по мнению П. Чаадаева, исказилось «под влиянием порочного начала, властвовавшего тогда над миром», а он мог бы сообщить сердцам кроткость и гуманность. М. Фонвизин также считает, что его «нравоучение» не всегда «справедливо было порицаемо». Но декабристы не разделяли важнейшую для философа мысль о том, что мир состоит, как из атомов вещество, из отдельных лиц, которых ничто не объединяет. Они самостоятельны, независимы, свободны от оков принуждения. Как и другую: не участвовать в государственной жизни, жить в укромном месте тихо и незаметно. Против этих тезисов словом и делом выступали декабристы. И. Якушкин еще в середине 1830-х гг. в философском трактате «Что такое человек?» утверждал, что в самой природе человека заложено стремление человечества к «соединению в одно целое».
Однако идеи «Этики» Эпикура о союзе друзей, без сомнения, была принята всеми. Главное, по словам философа, – иметь близких друзей, «духовную радость», «душевный мир». В письмах и воспоминаниях то и дело встречаем: «назначить дни для соединения всей братии в одну семью» (Е. Оболенский), «большая моя сибирская семья», «нас приняли, как самых близких родных» (И. Пущин), «родные друзья мои» (Ф. Вольф), «они приняли нас как родных», «мы составляли как будто одно семейство» (Н. Басаргин), «тюремное братство» (А. Беляев), «наша огромная семья» (Н. Фонвизина), «составляли как бы одну семью» (С. Анненкова). «Не нужно утрачивать поэзию жизни», – призывает своих товарищей И. Пущин.
Эпикур предлагал не стремиться к роскоши, материальным благам – декабристы «роскошь умственной жизни ценили выше». Быть добродетельным и мудрым – на эту цель работала каторжная Академия и Общие правила поведения в повседневной жизни, составленные по «закону мирового порядка», основанные на «целостной истине» (М. Лунин»). Изгнанники стремились найти в Элладе, где было сосредоточено «всё просвещение древнего мира», способы не выживать, а жить. И нашли их в «троичности высочайших идей человечества»: в «идее истины», «идее добра», «идее изящного», по словам М. Фонвизина.
Эти же идеи стали «нашими правилами», а позднее и «нашим воспитанием», которые становятся обозначением времени: «Уже во время нашего воспитания…», «Первое наше воспитание…» Они ориентировали продолжать «дело, которому себя посвятили» (М. Лунин). А оно состояло в создании истории декабристского движения, в защите своих убеждений, в воспитании молодого поколения. «Правила» обязывали жить духовной жизнью без аскетизма – стоическое поведение не стало казаться героическим, жить практической жизнью без стремления к роскоши, стараясь меньше хлопотать о себе, а заботясь лишь об элементарных удобствах, человеческих условиях жизни. Быть духовно независимыми, находиться в оппозиции к правительству, служить Отечеству, не подвиги совершая, а работая без устали каждый день на «общее благо» (П. Борисов, Д. Завалишин), на «общую пользу» (М. Муравьёв-Апостол, А. Розен, Н. Басаргин), для «истинного блага и общественной пользы» (П. Выгодовский), то есть жить так, чтобы быть достойным звания государственного преступника. Этим званием гордились, о чем свидетельствуют многие декабристы. Цель воспитания – направлять ко благу, – считал Платон, потрясённый когда-то тем, как Сократ сумел ему доказать превосходство Добра над Красотой. Как о результате декабристского воспитания говорит Е. Оболенский о И. Якушкине: он с твёрдостью правил и убеждений преследовал «одну и ту же идею – идею пользы и добра», осуществив своею жизнью «нравственную цель и идею общества».
Система философских воззрений ссыльных декабристов была многоплановой по своему содержанию. Они создали концепцию гармонического человека, показав его в развитии, открыли в человеке возможности сочетать личные интересы и общественные, нравственные и политические представления, показали всю сложность его духовной жизни. Так появился особый тип русского человека. (Сравним, Радищевым, близким им по духу, была создана концепция «общественного человека»). Это можно видеть по прозе и поэзии, историческим и публицистическим трудам декабристов, читая планы начальных занятий М. Лунина, разработанных для Миши Волконского и напоминающие программы греческих школ. Он предлагает ребенку заниматься науками, искусством, охотой, верховой ездой и …греческим языком, так как он – «ключ современной цивилизации».
Такие разные, объединённые лишь благородными порывами помочь своему народу, победившему в войне 1812 года, но ничего не получившего за труды и подвиги – лишь более суровое угнетение, теперь, в ссылке, они выработали общие понятия, общие цели и общие правила.
Оказавшись после оглашения приговора в казематах крепостей, боевые офицеры, бравые солдаты, многие из них получившие дворянское воспитание, высшее или среднее образование, в основном военное, совсем молодые, не умевшие ничего, кроме как воевать (115 декабристов принимало участие в Отечественной войне), защищая родину от нападения врагов, чуть не всей Европы, они, растерянные, подавленные, не знающие, как теперь жить и чем заниматься, в книгах по древней истории нашли образцы для подражания, идеи, способные стать «путеводителем» в новых жизненных условиях. В сибирских тюрьмах, на поселении среди простого народа они готовились к воспитанию и просвещению молодого поколения. И это воспитание и просвещение должны были быть русскими! В. Кюхельбекер выразил «страстное желание иметь поэзию истинно русскую» и чтоб «святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной» была.
История, философия и религия древней Греции помогли им стать единым целым, «единым отрядом» с общими понятиями о добре и зле, о прекрасном и ужасном. Культура Древней Эллады стала той основой, которая помогла ссыльным, а это более ста человек, получивших разные сроки и места отбывания наказания, стать по-настоящему единомышленниками. Обращение к ней тех, кто взялся защитить Россию от невежества, несправедливости, неправосудия, свидетельствует о свершении ими в Сибири «умственного подвига», являющегося в условиях царской России одновременно нравственным и политическим.
Лилия КОБЯКОВА, г. Иркутск
