Л.Г. Антипенко. Призвание Сталина (Опыт исторической оценки сталинской деятельности)
В 1937 году Осип Мандельштам опубликовал «Оду Сталину». В ней запечатлены следующие стихи:
Когда я уголь взял для высшей похвалы −
Для радости рисунка непреложной −
Я б воздух расчертил на хитрые углы
И осторожно и тревожно.
Чтоб настоящее в чертах отозвалось,
В искусстве с дерзостью гранича,
Я б рассказал о том, кто сдвинул ось,
Сто сорока народов чтя обычай.
Похоже, что мало кто задумывался над смыслом этих стихотворных фраз. Скажут так: что это ещё за ось, которую сдвинул Сталин и стоит ли придавать какое-то значение этой метафоре? А между тем, смысл, который автор «Оды» вкладывает в термин ось, по точности и строгости не уступает математическим понятиям. Речь здесь идёт о времени, представленном в виде осевой линии, по которой развёртывается процесс исторического развития общества.
Отметим сразу же, что к середине XIX столетия в общественном сознании (если иметь в виду Западно-европейский мир) закрепилось два понятия о ходе и направлении исторического времени, несущего на себе социальное бытие людей. Одно из них принадлежит христианскому мировоззрению, другое − марксизму. В христианстве направление указывается Апокалипсисом апостола Иоанна: время в своём течении подводит человечество к судному дню, когда кому-то будет суждено попасть в рай или быть воскрешённому к новой жизни, а кому-то (за грехи) придётся мучиться в аду и т.д. По Марксу, развитие человечества, согласно законам исторического времени, приведёт к светлому будущему − к коммунизму. Коммунизм − результат классовой борьбы, воспетый другим поэтом, Вл. Маяковским: «Маркс раскрыл истории законы, / Пролетариат поставил у руля».
Вполне очевидно, что марксистское представление об историческом времени является не чем иным, как «вывернутым наизнанку» христианским представлением. Ясно и то, что и в одном, и в другом случае мы имеем дело с мифологическим временем. Конечно, в обоих мифах есть своеобразная логика, которая отличает их от восточного восприятия времени (к примеру, в зороастризме), где исторический процесс, по ходу времени, перемежается вечной борьбой двух нравственных начал − добра и зла. Но в чём сущность логики с западной стороны? Это логика одностороннего счёта, логика перехода к некоторому пределу без того, чтобы выйти в запредельную область действительности. Так вот Сталин разрушил эту логику, заменив её логикой научно-диалектической, усмотрев в структуре времени диалектику (единство) двух противоположностей, представленных прямым потоком времени и обратным. Это открытие далось ему не сразу, оно явилось результатом изучения им творческого наследия русских мыслителей − Н. И. Лобачевского (1792−1856), А. И. Герцена (1812−1870), Д. И. Менделеева (1834−1907), В. Н. Муравьёва (1885−1932) и др.
Приглядимся к тому, как выглядит это открытие на фоне социальной классовой борьбы. Можно было бы, скажем, освободить революционным способом русского крестьянина от оброка и барщины, можно было бы тем же способом освободить пролетариат от капиталистического рабства, передав фабрики и заводы в руки самих рабочих… Но и после всего этого оставалось ещё нечто такое, что А. И. Герцен выразил в терминах «крепостные люди» (см.: А. И. Герцен. Соч. в девяти томах. Т. 7. М.: Изд. худ. литературы, 1958, с. 479). Крепостные люди – значит, люди в крепостных стенах, а крепостные стены − та временная обстановка, та временная неизбежность или необходимость, которую вроде бы нельзя «ни обойти, ни объехать». Герцен писал, полемизируя с марксистами и псевдомаркистами так: «… Я предчувствую гнев наших крепостных людей, приписанных к научным фабрикам и схоластическим доводам; я вижу, как они белым днём яростно смотрят на меня своими ночными глазами филина и говорят: «Что он за вздор несёт? Как будто история может дать в сторону, как будто она не двигается по своим законам, как планеты, которые никогда не дают в сторону и не срываются с орбит?»» (с.479).
Сталин, ознакомившись с инвективами против Герцена, дал ответ, что история не только «может дать в сторону», но и (по свойству исторического времени) может сдвигаться в обратную сторону при всём том, что подобного рода сдвиги будут работать на благо людей, во всяком случае не в ущерб их благосостоянию. Методика человеческой деятельности в таком ракурсе была представлена им в опубликованной в конце 1952 года книге «Экономические проблемы социализма в СССР» (см. препринт: И. Сталин. Экономические проблемы социализма в СССР. Ленинград, 1997). Непосредственным поводом для данной теоретической работы послужила ноябрьская (1951) экономическая дискуссия, организованная ЦК ВКП(б). Сталин сделал ряд замечаний по проекту учебника по политэкономии. Чтобы понять значение этих замечаний для разработки политической экономии социализма, нам придётся здесь, по ходу, обращаться к некоторым положениям политэкономической науки, связанными с такими понятиями, как производительные силы, производственные отношения, экономический базис, надстройка и т.п.
Сталин предельно чётко очертил эти понятия, представил их определения. Так, мы читаем: «Марксизм рассматривает общественное производство как целое, имеющее две неразрывные стороны: производительные силы общества (отношения общества к природным силам, в борьбе с которыми оно добывает необходимые материальные блага), и производственные отношения (отношения людей друг к другу в процессе производства). Это − две различные стороны общественного производства, хотя они связаны друг с другом неразрывно. И именно потому, что они являются различными сторонами общественного производства, они могут воздействовать друг на друга. Утверждать (утверждение Л. Д. Ярошенко. − Л. А.), что одна из этих сторон может быть поглощена другой и превращена в её составную часть, − значит серьёзнейшим образом согрешить против марксизма» (с. 57).
Далее Сталин говорит о погрешности самого марксизма. По Марксу, развитие производительных сил всегда опережает производственные отношения, в результате чего возникает несоответствие производственных отношений (экономического базиса) производительным силам. Тогда происходит ломка старых производственных отношений с заменой их новыми. По Сталину, такая процедура далеко не всегда имеет место. Можно ли сказать, спрашивает он, что роль новых производственных отношений сводится к роли тормоза производительных сил? И отвечает: «Нет, нельзя. Наоборот, новые производственные отношения являются той главной и решающей силой, которая собственно и определяет дальнейшее, притом мощное развитие производительных сил и без которых производительные силы обречены на прозябание, как это имеет место в настоящее время в капиталистических странах» (с. 56). Наконец, своеобразие развития производственных отношений состоит в том, что они играют то роль двигателя производительных сил, то роль тормоза, что и «составляет один из моментов марксистской материалистической диалектики» (разумеется, в сталинском её прочтении) (с. 57).
В таком случае возникает вопрос: откуда же берётся та сила у производственных отношений, когда они превращаются в главный фактор экономического прогресса? У автора имеется ответ и на этот вопрос. Нельзя забывать о том, что экономический базис имеет надстройку, т.е. сферу политических, правовых, религиозных и т.п. взаимоотношений людей с соответствующими им учреждениями. Эта сфера включает в себя духовный, идеально-смысловой мир. От него исходит благодатная сила на производственные отношения. Сталин понял это ещё в свои молодые годы. В 1906−1907 годах он напечатал в грузинских газетах «Ахали цховреба» («Новая жизнь») и «Ахали дроеба» («Новое время») несколько статей, в которых был затронут как раз вопрос о взаимоотношении материального и идеального. В газете «Ахали цховреба» (1906, № 7) автор, под знаком «материалистической теории Маркса», обосновал положение, согласно которому в мире существуют идеальные и материальные явления, и это вовсе не означает того, что они будто бы отрицают друг друга. Наоборот, идеальные и материальные явления суть две различные формы одного и того же явления, они вместе существуют и вместе развиваются, между ними существует тесная связь. Суждения его резюмируются в следующих тезисах:
1) «Единая природа, выраженная в двух различных формах – идеальной и материальной, – вот как надо смотреть на развитие природы»;
2) «Единая и неделимая жизнь, выраженная в двух различных формах – в идеальной и материальной, вот как нужно нам смотреть на развитие жизни».
Понятно, что развитие в двух различных формах − идеальной и материальной − происходит в одном и том же времени. Поэтому время не может не оказывать влияния на взаимоотношения идеального и материального. Это влияние столь существенно, что время, по Сталину, может и должно стать мерилом ценности произведённой продукции, заменить функцию стоимости. В «Экономических проблемах социализма» он по этому поводу пишет: «На второй фазе коммунистического общества количество труда, затраченного на производство продуктов, будет измеряться не окольным путём, не через посредство стоимости и её форм, как это бывает при товарном производстве, а прямо и непосредственно − количеством времени, количеством часов, израсходованных на производство продуктов» (с. 21). Тут, в этом сталинском суждении, открывается огромная разница между оценкой результатов труда по количеству вещей (товаров), произведённых в единицу времени, и оценкой посредством затраченного времени. Регистрируемая затрата времени может сокращаться при производстве одного и того же количества вещей, когда используются созидательные, антиэнтропийные компоненты времени, принятые с обратной стороны его течения.
Вероятно, Сталин был знаком с работой Муравьёва «Овладение временем» (М.: РОССПЭН, 1998). Небольшой отрывок из текста этой книги поможет понять суть выше сказанного. Многие исследователи, и, в частности, последователи Далькроза (Далькроз Жак Эмиль (1865−1951) − швейцарский композитор и педагог, разработавший систему музыкально-ритмического воспитания. Институты и школы по методу Далькроза были распространены во многих странах. – Прим. авт.), – писал Муравьёв, – обратили внимание на значение ритма для восприятия времени. Однако из этого не сделали практических выводов и «здесь получается такая же остановка, как у представителей теорий организации труда, когда они говорят о времени исключительно в смысле уплотнения его, т.е. о заполнении работой данного, уже готового времени» (c. 269). Так вот ритмисты видят возможность ритмического восприятия времени и регулирования в нём движений, но на самом деле «ритмическая работа может не только использовать готовое данное время, но может творить новое, согласно своему собственному заданию» (c. 270). «В самом деле, − разъясняет Муравьёв далее свою мысль, − повторение какого-нибудь действия во времени есть не что иное, если отвлечься от окружающего, как воскрешение этого действия, система воскресительных актов, превращающих слепое и неразумное время, навязываемое нам всеобщим течением природной эволюции, в новое, разумное время, творимое нами согласно идеалу нашего ума» (c. 270).
Кажущееся вечным движение времени только в одну сторону обусловлено, по Муравьёву, в значительной степени способом его измерения, грубо говоря, восприятием движения стрелки на циферблате часов. Поэтому задача овладения временем отчасти сводится к возможности построения (хотя бы в ограниченной сфере) таких часов, движение которых было бы не просто поступательным, но и заключало бы в себе отходы назад, повторения, возобновления движений. «Другими словами, они показывали бы случаи обращения и возобновления времени» (c. 154−155).
Вернёмся, однако, к более общему вопросу о закрепощении временем. В 2019 году вышла в свет книга В. Г. Арсланова «Третий путь» Андрея Платонова» (СПб.: «Владимир Даль», 2019). Предисловие впечатляет, и особенно тем, что автор обещает познакомить читателя с «марксистским богом». «Напылили кругом. Накопытили. И пропали под дьявольский свист», − такое ощущение от истории России XX в, пишет автор, закрепилось в современном сознании. Но со временем в какие-то щели стало просачиваться нечто любопытное об этой «черной дыре». «Оказалось, что в отличие от космических «черных дыр», наша выпускает из себя кванты информации. А человек − такое животное, которому страшно интересно узнать, как же было на самом деле» (с. 5).
В наше время, развивает свою сентенцию Арсланов далее, популярна идея, что на одни и те же события можно смотреть с разных точек зрения и чем взглядов и мнений больше, тем лучше. Бог, если он есть, конечно, смотрит на мир с разных сторон, однако едва ли в глазах у него рябит и двоится. «Вот об этом боге Платонова у нас пойдёт речь. Он, бог Андрея Платонова, во многом совпадал (как, надеюсь, сможет убедиться читатель) с «марксистским богом» Михаила Лифшица (у Платонова нет такого словосочетания, оно встречается в письмах Лифшица Георгу Лукачу)…» (там же).
В основном тексте книги Арсланов старается противопоставить Андрея Платонова Сталину и сблизить его с Марксом. При этом черты «марксистского бога» как-то размываются. Вероятно, это происходит оттого, что автор ограничивается в основном анализом повести Платонова «Котлован», упуская из виду его другую повесть «Чевенгур». Котлован роют под строительство общего жилья, а коммунистический город Чевенгур в одноименной повести уже построен. На его фоне и выступает чётко «марксистский бог» под символом, обозначенным словами «Пролетарская сила». «Пролетарская сила» − это прозвище коня, прообразом которого служит тот «конь», которого когда-то, в годы Троянской войны, подарили данайцы-ахейцы жителям Трои. Подарили с тем, чтобы хитростью и обманом захватить их город. А на этот раз на коне «Пролетарская сила» разъезжал и рубился с контрреволюционерами комиссар Копенкин. Копенкин ─ революционер особого склада: в революционных событиях он участвовал ради своего чувства к Розе Люксембург. И тут просматривается такая аналогия: Роза Люксембург занимает место Минервы, гнева которой боялись жители Трои. Это видно по тому, как на вопрос Дванова, обращённый к Копенкину − кто ему дороже «Чевенгур или Роза Люксембург?», − Копенкин с испугом ответил: «Роза, товарищ Дванов. В ней коммунизма было побольше, чем в Чевенгуре, оттого её и убила буржуазия, а город цел, хотя кругом одна стихия…».
Для читателя, не знакомого с произведениями Андрея Платонова, поясню, как выглядит сюжет «Чевенгура». Судьба свела в один круг революционной страды трёх человек: наивного мечтателя Сашу Дванова, Прошку-Прокофия, подкулачника по своей врождённой натуре, и комиссара Копенкина. Есть в повести немало и других действующих лиц, но главным её персонажем выступает, как уже было сказано выше, конь Копенкина «Пролетарская сила». Этот конь запросто ломал хребты и рёбра тех лошадей, на которых скакали противники коммунизма. Однако, в конце концов, случилась беда: Копенкин был смертельно ранен, и конь его должен был сам решать свою судьбу. В повести даётся красочное описание сцены, на которой вершится эта судьба.
Представим себе: «Пролетарская Сила подняла его тело за шинель и понесла куда-то в своё родное место на степной забытой свободе. Дванов шёл за лошадью следом, пока в шинели не разорвались тесёмки, и тогда Копенкин очутился полуголый, взрытый ранами больше, чем укрытый одеждой. Лошадь обнюхала скончавшегося и с жадностью начала облизывать кровь и жидкость из провалов ран, чтобы поделить с павшим спутником его последнее достояние и уменьшить смертный гной. Дванов поднялся на Пролетарскую Силу и тронул её в открытую степную ночь. Он ехал до утра, не торопя лошади; иногда Пролетарская сила останавливалась, оглядываясь обратно и слушала, но Копенкин молчал в оставленной темноте; и лошадь сама начала шагать вперёд».
Пролетарская сила подвезла Дванова к озеру Мутево, в котором когда-то утонул его отец, и затем отправилась на Чевенгур. «Туда она явилась на третьи сутки после ухода с Двановым, потому что долго лежала и спала в одной лощине, а выспавшись, забыла дорогу и блуждала по целине, пока её не привлёк к себе голосом Карчук, шедший с одним стариком тоже в Чевенгур. <…> В Чевенгуре Карчук и Захар Павлович никого из людей не нашли, в городе было пусто и скучно, только в одном месте, близ кирпичного дома, сидел Прошка и плакал среди всего доставшегося ему имущества».
«Котлован», «Чевенгур», «Пролетарская сила» суть символы марксистско-апокалипсического времени, которое выступает в повестях Платонова, да и выступало в действительности как «марксистский бог». Стоит опять же напомнить о том, что первые христиане были уверены, что всё, что предписано Апокалипсисом апостола Иоанна, случится ещё при их жизни.
Что касается отношения Андрея Платонова к Сталину, то об этом можно судить по его дневникам. В них нет ничего, связанного с провозглашением культа личности, но есть следующая запись, датируемая 1935 годом: «Истина в том, что в СССР создаётся семья, родня, один детский милый двор, и Сталин − отец или старший брат всех, Сталин − родитель свежего ясного человечества, другой природы, другого сердца» (Андрей Платонович Платонов. «Записные книжки. Материалы к биографии». М: ИМЛИ РАН, 2000, с. 157).
Большая заслуга Сталина в деле создания нового, ясного, как выразился Платонов, человечества состоит в том, что он выступил против обесценивания человека как человеческой личности. Это обесценивание проводилось в двух аспектах − в аспекте экономическом и аспекте национальном. У Маркса источником прибавочной стоимости в условиях товарного производства при капитализме служит особый товар − рабочая сила. Это положение можно было бы оспорить, так как стоимость и прибавочная стоимость создаются не только трудом рабочего. Но главное, против чего выступил Сталин в «Экономических проблемах социализма», заключается в том, что нельзя, как полагают ортодоксальные марксисты, идентифицировать товарное производство при капитализме и товарное производство при социализме, поскольку, оно в определенной мере, имеет место и в новых экономических условиях. «Довольно абсурдно, − пишет Сталин, − звучат теперь, при нашем строе, слова о рабочей силе, как товаре, и «найме» рабочих: как будто рабочий класс, владеющий средствами производства, сам к себе нанимается и сам продаёт свою рабочую силу» (с. 17).
А если говорить о национальном обесценивании человеческой личности, то к этому вопросу Сталин подошёл в рамках дискуссии о языкознании, хотя по существу он выступил против ряда положений, содержащихся в «Манифесте коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса (см. Политизадат, 1977 г.). Имеются в виду следующий пассаж: «…коммунистов упрекают, будто они хотят отменить отечество, национальность. Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Так как пролетариат должен прежде всего завоевать господство, подняться до положения национального класса, конституироваться как нация, он сам ещё национален, хотя совсем ещё не в том смысле, как понимает это буржуазия» (с. 44).
Здесь напрашивается вопрос: какой смысл вкладывают авторы Манифеста в термин «национальный класс» и каким языком должен обладать этот класс? Ведь национальность человека неразрывно связана с его национальным языком. Ортодоксальные марксисты, следуя Марксу, пришли к выводу, что язык у национального класса должен быть классовым. Сталин с этим не мог согласиться. Поводом для высказывания своих возражений послужила дискуссия, развернувшаяся вокруг псевдотеории языка, созданной марксистом Н. Я. Марром (1865−1934). «Н. Я. Марр, − писал Сталин в газете «Правда» в 1950 году, − внёс в языкознание неправильную, немарксистскую формулу насчёт языка, как надстройки, и запутал языкознание. Невозможно на базе неправильной формулы развивать советское языкознание» (с. 31). К тому же: «Н. Я. Марр внёс в языкознание другую, тоже неправильную и немарксистскую формулу насчёт «классовости» языка и запутал языкознание» (с. 31; номера страниц указываются по изданию: И. Сталин. Относительно марксизма в языкознании. М: «Правда», 1950). Язык, по убеждению автора, нельзя отнести ни к экономическому базису, ни к надстройке. «Его нельзя также причислить к разряду «промежуточных» явлений между базисом и надстройкой, так как таких «промежуточных» явлений не существует» (с. 34).
Язык, сказал Сталин, относится к числу общественных явлений, действующих за всё время существования общества. Он рождается и развивается с рождением и развитием общества. Он умирает со смертью общества. «Поэтому язык и законы его развития можно понять лишь в том случае, если он изучается в неразрывной связи с историей общества, с историей народа, которому принадлежит изучаемый язык и который является творцом и носителем этого языка» (с. 20–21).
Когда Осип Мандельштам в своей «Оде» провозгласил хвалу тому, кто «сдвинул ось, ста сорока народов чтя обычай», он, как поэт-прозорливец, уже в 1937 году знал, для чего и к чему на Русскую землю был призван Сталин.
Л. Г. АНТИПЕНКО