Конфетти, брошенное на холст
«Настали чудесные солнечные февральские дни. Утром, как всегда, я вышел побродить вокруг усадьбы и понаблюдать. В природе творилось нечто необычайное. Казалось, что она праздновала какой-то небывалый праздник — праздник лазоревого неба, жемчужных берёз, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу. Я стоял около дивного экземпляра берёзы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на неё, я уронил палку и нагнулся, чтобы её поднять. Когда я взглянул на верхушку берёзы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединённых голубой эмалью неба. «Если бы хоть десятую долю этой красоты передать, то и то это будет бесподобно», — подумал я…»
Насколько удалась художнику картина, получившая название «Февральская лазурь», судить лучше зрителям выставки «Игорь Грабарь. К 150-летию со дня рождения», открывшейся в Москве, в Инженерном корпусе Государственной Третьяковской галереи, что в Лаврушинском переулке. Но именно она задаёт тон экспозиции, а приведённые выше строки из автобиографической книги Игоря Эммануиловича Грабаря «Моя жизнь» служат своеобразным эпиграфом этого вернисажа.
Пейзажи, вышедшие из-под кисти И. Грабаря, нельзя перепутать с работами никакого другого художника — настолько они необычны по технике исполнения. Живописец творчески осмыслил и развил метод французских неоимпрессионистов, писавших картины точечными мазками, или пуантелью, похожей на разноцветное конфетти, брошенное на холст. Вблизи произведения Игоря Эммануиловича пестрят разноцветными пятнами, но стоит отойти чуть подальше, и всё встаёт на свои места, как в окулярах бинокля после того, как вы покрутите его колёсико: пламенеют на ветках гроздья рябины, искрится снег на берёзах, несётся среди потемневших сугробов бурный вешний поток, трепещет на ветру зелёная листва…
Не только пейзажи, но и натюрморты тоже создавал художник. Радость бытия, которой до краёв наполнены его картины, невозможна без изображения тех самых, казалось бы, обычных предметов, которые как раз и привносят в жизнь пользующегося ими человека мажорный, радостный настрой. Зачастую натюрморты у художника объединены с портретами. «Я начал большой портрет жены, стоящей у чайного стола, покрытого скатертью; с серебряным кофейником, чайной посудой, тарелкой с персиками и виноградом на нём. Всё это происходило в тени большого дуба, бросавшего на стол и фигуру густую тень, разреженную лишь солнечными пятнами», — вспоминал Игорь Эммануилович. И в письме своему другу и коллеге П.И. Нерадовскому высказывал своё заветное желание: «Мне всё же хотелось, чтобы Вы видели мои новые вещи, особенно одну, большой крымский портрет на воздухе, с солнцем, Валентины Михайловны, ибо ценю его выше всего сделанного мною за много лет».
А ещё И. Грабарь очень любил писать цветы, особенно розы, которые он сам выращивал на даче в подмосковном посёлке Ново-Абрамцево, где, по его словам, «установился настоящий культ роз». Вот и на картине 1939 года «Розы на рояле» эти великолепные цветы как бы увеличиваются в количестве, отражаясь не только в блестящей поверхности музыкального инструмента, но и в зеркале, висящем на стене…
Между прочим, на выставке, претендующей на полноту отражения творческого пути Грабаря, никак не затронута ещё одна немаловажная сторона художественного творчества Игоря Эммануиловича, ставшего автором нескольких жанровых полотен в стиле социалистического реализма, в том числе знаменитой картины «В.И. Ленин у прямого провода». Хотя, надо отдать должное, в толстенном каталоге, выпущенном Третьяковкой к открытию выставки, эта картина есть.
Впрочем, удивляться тут вряд ли стоит: видимо, такова позиция руководства Третьяковской галереи, желающего наложить «вето» на всё, воспевающее советское. Не случайно же в аннотации на стене зала с работами художника послереволюционных лет её безымянный автор на полном серьёзе упрекает Игоря Эммануиловича в «лакировке» тогдашней действительности, в том, что на своих картинах он не показывает её «теневых» сторон.
Однако масштаб личности И.Э. Грабаря таков, что при всём желании принизить значение им сделанного именно в советские годы невозможно. На выставке есть залы, посвящённые его научной, педагогической и общественной деятельности, где можно увидеть многотомную «Историю русского искусства» и другие труды академика И.Э. Грабаря, фотографии и документы, свидетельствующие и о том, что Игорь Эммануилович, будучи после смерти П.М. Третьякова сначала попечителем, а после революции и первым директором Третьяковки, полностью переделал её экспозицию, разместив картины по хронологическому принципу и скомпоновав их так, чтобы произведения одного и того же художника демонстрировались в одном зале, а не в разных концах галереи — такой принцип развески картин существует здесь по сей день.
Благодаря И. Грабарю в экспозиции Третьяковки появились иконы кисти Андрея Рублёва, Феофана Грека и другие шедевры древнерусской живописи, перед этим тщательно восстановленные в первоначальном виде в Центральных реставрационных мастерских, которые он возглавлял и которые до сих пор работают и носят его имя. Это благодаря ему под кровом Третьяковки хранятся теперь работы К.С. Петрова-Водкина, П.П. Кончаловского, И.И. Машкова, П.В. Кузнецова и других мастеров живописи первой половины ХХ века, среди которых — его бывшие ученики, «птенцы гнезда Грабарёва». Несколько этих произведений по праву вошли и в нынешнюю экспозицию, посвящённую полуторавековому юбилею Игоря Грабаря.
А ещё знатоки его жизни утверждают, что именно он своими страстными выступлениями в печати сумел спасти от сноса храм Василия Блаженного, что на московской Красной площади…
Николай МУСИЕНКО
Источник: «Правда»
