«Каждый из нас пишет по указке своего сердца». К пятидесятилетию со дня смерти Феликса Овчаренко

Время, об образе которого рассуждал более полувека назад этот талантливый писатель, критик, журналист, общественный деятель, неумолимо мчится вперед. И в том вечном разбеге, увы, как-то незаметно забываются не только те, или иные события, но и конкретные имена людей ярких, бывших некогда в зените славы, пользовавшиеся популярностью и заслужившие уважение своих современников. Что же, так устроена наша людская жизнь. Таковы и причуды нашей памяти, порою какой-то чересчур придирчивой, лишь выборочно желающей накапливать в своих анналах своды имен и фамилий, начинаний и дел, удач и неудач, побед и поражений…

И все же, всех и все забывать не стоит. А посему, строго придерживаясь этого вневременного призыва ко всем, кто чтит свою историю и культурное наследие, хотел бы вспомнить одного порядком подзабытого творца, прожившего до обидного короткую, но яркую, светлую, окрыленную погружением в большую литературу жизнь. Попутно замечу, что сам он в своей ранней повести «Меридиан романтики», еще довольно молодым человеком, говоря о человеческой памяти, метко подметит: «Нельзя допускать охлаждения памяти. Она всегда должна быть живой, трепетной и горячей, как омытое кровью сердце».

К сему же разговору обязывает и дата, памятная, но и грустная, заключающая в себе ту суровую правду жизни, от которой, к сожалению, не уйти.

Пятьдесят лет прошло с того октябрьского дня, когда Феликса Овчаренко не стало. Накануне, первого октября 1971 года, в больнице, борясь с неизлечимой болезнью, имя которой – рак, он встретил свое тридцатидевятилетие… Тогда, в тот вроде бы праздничный день, его друзья и товарищи, не желавшие верить в близкий и неизбежный уход этого прекрасного человека, устроили ему небольшое торжество, на котором он произнес свои последние слова, бывшие записанными на магнитофон. И обращался он не только к своим детям, но и к коллективу журнала «Молодая гвардия», в который совсем недавно, чуть менее года назад, был назначен редактором.

«Я с большим удовольствием хочу побеседовать с родным коллективом в день своего рождения – говорил в тот час его шеф-редактор. – Наш журнал называется «Молодая гвардия», а я именно сегодня праздную свое 39-летие. По всем статистическим выкладкам я еще сегодня вхожу в обойму молодых. И только что беседовавший со мной профессор Борис Ромашов, два месяца проведший в США, свидетельствовал, что в специальной выкладке, почерпнутой из последних изданий достаточно солидного характера, подтверждается мысль, что наиболее активная часть человеческой деятельности сейчас приходится на годы от тридцати примерно до пятидесяти. Так что все мы молодогвардейцы. У нас впереди – много дел…»

Когда Феликса Евгеньевича не стало, в журнале ЦК ВЛКСМ «Смена», в траурной черной рамке, были напечатаны трогательные слова о нем, просто и лаконично озаглавленные: «Слово о товарище». Думается, они предельно точно, с особой теплотой, передали истинный облик этой многогранной личности. Итак, товарищи Овчаренко писали: «Жил рядом Человек. Работал. Мечтал. Растил детей. Обладал поразительным запасом душевности; кто соприкасался с ним, получал многомиллионовольтный заряд деятельной энергии, доброты и уважительности к людям.

И была за плечами у Человека нелегкая трудовая жизнь, целиком уложившаяся в тридцать девять лет двадцать три часа пятьдесят минут.

Что за ничтожный срок по сравнению с вечностью!

Но, как показал этот Человек, значимость жизни зависит не от лимита времени, отпущенного ему, а от того, каким представляет себе свое место в бурной, противоречивой действительности нашего века. Постоянная крупномасштабность подхода ко всему, что кажется будничной суетой, превращает быстротечную минуту жизни в весомый день насыщенного труда. И тогда Человек успевает сделать столько, что и после смерти дела его продолжают жить в делах людей, оставшихся на земле, в делах друзей и товарищей.

Феликс Овчаренко был таким Человеком – мудрым, глубоко партийным, гражданином, пропускавшим сквозь сердце боли и радости родной страны, прекрасным журналистом, с неистощимой творческой фантазией, высочайшей профессиональной требовательностью, работоспособностью, поражавшей даже самых больших трудолюбов.

Жизнь Феликса Овчаренко прошла одним комсомольским маршем: член комитета в Уральском университете, главный редактор молодежной газеты «На смену!», ответственный работник аппарата ЦК ВЛКСМ, заместитель главного редактора газеты «Комсомольская правда» и, наконец, главный редактор журнала «Молодая гвардия».

Блистательный рассказчик, ненасытный в познании, он так же блистательно писал фельетоны и очерки, повести и статьи. Его критическое перо стало заметным явлением в литературной жизни последних лет.

Тяжелая болезнь застигла Феликса в горячей творческой атаке, полного замыслов, задумок, прожектов. Просматривались контуры новых статей, одобрена в издательстве рукопись сборника…

Он воспринял болезнь серьезно, как всегда серьезно относился к тому, что приходилось делать: видавших виды медиков удивлял железным терпением, трезвостью мысли, волей. За тридцать минут до смерти он говорил врачам: «Скажите, что мне надо делать, чтобы помочь вам?» А накануне, в день своего тридцатидевятилетия, обратился к детям с теплыми, оптимистичными словами: «А самое главное – мы найдем такую песню, в которой было бы о дружбе. Потому что человеку только тогда хорошо по-настоящему в жизни, когда у него есть друзья. Без друзей человеку нельзя – один человек ничего не может».

Феликс жил этой дружбой, она помогала ему бороться со смертью до последней минуты.

К величайшему горю людей, его знавших, он не победил…»

Читатель, наверное, поймет меня в том, что как-то сократить этот необычный, не терпящий казенных и заезженных фраз и дежурных, лишь как бы официально полагающихся по сему печальному событию признаний некролог – было просто нельзя. Столь многое он объясняет и дает возможность представить масштабность личности Овчаренко, названного человеком, без излишнего восхваления, но Человеком с большой буквы.

И вчитываясь тут в каждое слово, несущее мощный эмоциональный заряд, начинаешь отчетливо понимать – Овчаренко не просто отдали должное, прощаясь с ним. Да и возраст его ухода из жизни, обозначенный дважды, не стал для писавших эти слова определяющим. Вот, дескать, смотрите, ушел в каких-то тридцать девять лет, оставил детей, любимое дело, нереализованные задумки и планы… Нет, здесь что-то более возвышенное, искреннее, наполненное любовью, уважением, восхищением. Думается, что перед нами предстает портрет человека-творца, цельного, сильного, собранного, а, следовательно, жившего широко, вдохновенно, видевшего мир в его многообразии и прекрасно осознававшего во имя каких высоких целей он жил, трудился, мыслил, анализировал и брался за перо.

Но был, конечно, сугубо и внешний портрет этого человека. И, пожалуй, самое выразительное его начало заключалось в лице и глазах Овчаренко. Лице красивом, добром, чернобровом, с ярко выраженными чертами и доброй улыбкой, отдающей, впрочем, какой-то неизбывной грустью. Хотя, может, не грустью, а задумчивостью, ведь мысль его всегда находилась в движении, ее обуревал нескончаемый поиск ответов на многие, совсем даже и не схожие между собою вопросы. Потому, похоже, и смотрел он на окружающий мир проникновенным взглядом. В нем, в этом овчаренковском взгляде, опять же, притом, что и фотографий литератора и журналиста было в свое время опубликовано крайне мало, мы можем заметить что-то такое глубокое и самозабвенное, о чем не скажешь однозначно и без даже малой толики сомнения. Что же это? Грусть или переживание? Тоска или всепоглощающая доброта? Ясно же в этой связи только одно – загадка сия так и останется неразгаданной.

Впрочем, коль уж зашла речь о доброте, то следует сказать, что Овчаренко был действительно добрым человеком, но ни как, по меткому выражению В. Кочетова, «не добреньким», то бишь и не способным постоять за правду, убеждения, взгляды на жизнь и литературный процесс, волновавший его всегда чрезвычайно.

Справедливости ради, надо сказать, что Овчаренко можно смело считать бойцом, причем последовательным, принципиальным, целеустремленным. Особенно его боевитость просматривается в критических статьях, наполненных гражданственностью и бывших, естественно, написанных с партийных позиций, так как Феликс Евгеньевич был коммунистом, успевшим к тому же и поработать на ответственной должности в аппарате ЦК КПСС. Об этой существенной детали биографии Овчаренко, подчеркиваю еще и потому, что сегодня частенько многие авторы, пытающиеся рассказывать о конкретных советских писателях, литераторах, деятелях культуры, намерено уходят от того, дабы называть вещи своими именами – дескать, важно, что сотворено, но не имеет значения, кто творил и каких этот одаренный человек придерживался убеждений.

Так вот, Овчаренко в действительности был человеком убежденным. Верность коммунистическим идеалам, ссылки на революционность, как неотъемлемую первооснову жизни его поколения и непримиримость ко всему, что противоречило советскому строю, в статьях и очерках Феликса Евгеньевича проходят красной строкой. И, может быть, нынешний читатель, взявшийся изучить творческое наследие Овчаренко, делая акцент на его литературоведческом содержании, будет не слишком-то доволен очевидной партийности автора, но так было и удивляться тут в общем-то нечему – литератор являлся сыном своего времени. Главное, полагаю, в другом – он был честен и перед собою, и близкими, и товарищами, и временем, в котором жил и созидал, и перед Родиной, которую безмерно любил и которой желал счастливого настоящего и будущего, и, безусловно, перед советской литературой, бывшей его и страстью, и средством внедрения в повседневную жизнь, со всеми ее непредсказуемыми зондажами и зигзагами.

Интересны взгляды Овчаренко на такое ныне донельзя затасканное по делу и без оного понятие, как патриотизм. «Патриотизм – не только комплекс волнующих с детства ощущений и от рождения присущих импульсов и эмоций, – писал критик в очерке «Ровесник всем твоим векам…» – Это всегда система глубоко усвоенных разумом и сердцем идей, которая для тебя не просто лозунг или удобный набор суждений и поз, а органическая, до конца осознанная философия жизни и борьбы».

Важно отметить и то, что к советской литературе он неизменно подходил взыскательно, иногда, может быть, слишком критично. Но такова миссия настоящего критика, взявшегося самостоятельно осмыслить будь то отдельное произведение, направление в литературе или целый литературный процесс. И Овчаренко в этом отношении не выделялся среди других своих коллег-критиков. Да и вообще, он никогда не претендовал на исключительность своих суждений и выводов. Собственно, они далеко и небесспорны. Нет в них и новых литературоведческих открытий, так как исследовательской работой ему и заниматься то было некогда. Скорее всего, их можно отнести к удачным примерам того, как можно посмотреть на литературу через призму дня сегодняшнего, ставя во главе угла не только вызовы современности, но и ценности непреходящие, без оглядки на которые литература, по мнению Овчаренко, теряла свое высокое и гуманное предназначение.

Разумеется, читая сейчас критические статьи и очерки Феликса Евгеньевича, понимаешь и то, что далеко не все в них сказанное созвучно и с нашим временем. Но есть в них суждения, не потерявшие своей актуальности и сегодня. Тем более что в них перед нами предстают определенные оценки литературного процесса тех лет, дававшиеся современником, литератором, вращавшимся в литературных кругах и знавшего не только сами литературные творения, но и многих из тех, кто являлся их авторами.

Вот, к примеру, рассуждения Овчаренко об основательности литературных произведений, которые он противопоставляет тому, что лишь с натяжкой можно назвать таковыми: «Привлечь внимание, завоевать известную популярность – это еще не категорическое свидетельство взятия вершин творчества, хотя оно и весьма заманчиво. В конце концов, вызвать к себе интерес при наличии довольно значительного количества проверенных практикой рецептов для осведомленного человека не столь уж сложное дело. А вот создать книгу, стих, песню, которые бы люди несли по жизни, с которыми шли бы в бой, лицом к лицу встречали беду, без которых человеку, как без хлеба, как без воды, – такое, понятное дело, от модного кривляния и прочих потуг не родится. Произведения, вызвавшие в последние годы не шумливые пересуды, а истинную, прочную читательскую любовь, – это, как правило, добротно, крепко сработанные вещи, со страниц которых встает во весь рост большая правда о человеке и его делах, звучит раздумье о самом значительном и сокровенном для каждого из нас.

И в высшей степени отрадно, да, собственно, в такой же степени и закономерно, что шумливый поток псевдосовременных скороспелок истощается, млеет на глазах, а вниманием и симпатиями читателей все более завладевает литература, несущая в себе никогда не стареющие ценности – возвышающую человека мысль, незамутненную, родниковую правду жизни, сочный, густой, вобравший запахи родной земли язык. Именно этими качествами привлекательна проза М. Алексеева, С. Залыгина, В. Астафьева, И. Мележа, Г. Коновалова, В. Чивилихина, П. Проскурина – писателей, чье вхождение в литературу не сопровождалось громкими кликами поклонения и повышенным вниманием критиков, но которые тем не менее заняли в ней свое, по праву принадлежащее им место. В книгах этих авторов – а рядом с ними можно было бы назвать уверенно набирающих силу В. Распутина, В. Лихоносова, Г. Матевосяна, В. Колыхалова, Е. Гуцало…– радует стремление вывести характеры цельные, натуры нравственно крепкие и незаурядные. И что особенно примечательно: перед читателем зримо раскрываются «секреты» силы изображаемых людей. Твердо стоят они на земле, честно идут по жизни, потому что они в этой земле корнями, потому что неизменно чувствуют себя частицей народа, причастными к огромной и завидной его судьбе».

Суждения эти, конечно, субъективны, но тем интересней к ним сегодня обращаться, так как в них ощущается дух того времени и раскрываются некоторые стороны литературной жизни, когда такие признанные мастера, классики отечественной литературы, как В. Распутин и В. Лихоносов, только «уверенно набирали силу». В этом отношении, кстати, очерки и статьи Овчаренко на самом деле представляют неподдельный интерес. В них запросто повстречаешь целую россыпь имен, среди которых М. Шолохов, Л. Леонов, В. Катаев, В. Маяковский, Д. Бедный, С. Есенин, И. Сельвинский, П. Васильев, В. Луговской, М. Исаковский, А. Прокофьев, А. Фадеев, А. Сурков, О. Берггольц, Л. Мартынов, А. Твардовский, В. Кожевников, К. Симонов, Я. Смеляков, Б. Ручьев, К. Кулиев, В. Федоров, А. Недогонов, С. Наровчатов, М. Луконин, Э. Межелайтис, Н. Рыленков, Н. Рубцов, С. Викулов, Е. Винокуров, Ч. Айтматов, Ю. Марцинкявичюс, Ст. Куняев, В. Белов, Р. Рождественский, В. Сорокин, О. Сулейменов, В. Фирсов, Ф. Чуев и др. И здесь перечислены лишь те, кого принято называть советскими писателями, а ведь писал Овчаренко и о классиках русской литературы XIX столетия, наших признанных столпах и национальных гениях. Большинство же из названных, представляли поэтический цех, так как поэзию Феликс Евгеньевич любил страстно и именно она находилась в центре его профессионального внимания.

Недаром Овчаренко, говоривший, что поэзия – это «чуткий барометр общественных настроений», как-то очень удачно подметил: «Поэзию всегда судят строже, чем другие виды искусства. Потому что от стихов мы ждем непременно чуда. Какое сердце не замирает в предвкушении его, в особенности, когда так свежи в памяти магические пушкинские или обжигающие душу есенинские строки». Но, при этом, Овчаренко далеко не всегда «замирал в предвкушении». Многим поэтам от него изрядно доставалось. Среди таких были, к примеру, Р. Рождественский, А. Вознесенский и Е. Евтушенко.

О некоторых строках последнего, превозносящегося в современной России чуть ли не до самых небес, Овчаренко в частности писал: «…Стремясь сказать новое, нестандартное слово о Родине, не следует все же забывать, к чему прикасаешься строкой, что связано с этим у миллионов твоих соотечественников. Если бы Евтушенко был строже именно в этом немаловажном смысле, он бы наверняка не оставил в сборнике «Братская ГЭС» такие явно сомнительного звучания строки: «Я всю душу России вытащу, я всажу в столетия бур». Или: «Нет, ты, Россия, не баба пьяная! Тебе великая дана судьба…» <…> Слову «Родина» не нужны котурны. Оно звучит, доходит до сердца и без восклицательных знаков. Но это вовсе не значит, что это понятие можно панибратски похлопывать по плечу и вертеть как бог на душу положит. Небрежность и рискованное оригинальничанье менее всего уместны, когда речь идет о понятиях, не безразличных для патриотических чувств людей. Неточность, фальшь видны и в цикле Евг. Евтушенко «Отдаю тебя, слово, в люди», где попадаются строки, прямо-таки озадачивающие:

И в страну небоскребов,

задрав ей, девчонке, подол,

завораживая,

замораживая,

песня русская входит,

как будто посол

от правительства Стеньки Разина!»

Будучи литератором и критиком принципиальным, можно даже сказать несговорчивым, Овчаренко не стеснялся критиковать и мэтров. Так, достаточно критично он отнесся к повестям В. Катаева «Святой колодец» и «Трава забвения», однозначно заявив, что они «…не стали заметным событием в «нашей текущей прозе». При всей изощренности формы, при всей микроскопной «приближенности» и динамической филигранности им, на мой взгляд, не хватает значительности содержания, подлинной художественной новизны, а главное – недостает четкости авторской позиции, естественного для каждого художника желания не просто высказаться, а как можно полнее и определеннее быть понятым читателем». При этом он сравнивал эти катаевские повести с «Тихим Доном» М. Шолохова, «Хождениями по мукам» А. Толстого, «Русским лесом» Л. Леонова и «Прощай, Гульсары!» Ч. Айтматова, отмечая, что эти писатели, в отличие от В. Катаева, «ведут повествование ясно» и сосредоточивают свое внимание на «неосвоенных пластах, узловых моментах, глубинных процессах жизни народа».

Что ж, в чем-то с Овчаренко можно согласиться, а что-то интерпретировать по-своему, оценивая написанное им с учетом всех тех изменений, которые произошли за эти годы не только с некогда единой и могучей державой, а вместе с ней и с советским обществом; но и всего того, что произошло в литературном процессе, думается, в результате ставшим совершенно несхожим с тем, каким его знал и воспринимал Феликс Евгеньевич. Посему же, тем и ценнее ощущается все им написанное – ведь можно многое сравнить, сопоставить, порассуждать, зная, в отличие от автора, такой возможности лишенного, как сложилась судьба его современников, кто из них остался верным идеалам юности, когда разрушили великую страну, а кто, похоже, был неискренним, писал одно, а думал совсем о другом, в корне противоположном. Однако, это тема для отдельного и большого разговора и к Овчаренко уже никак не относящемуся.

Конечно, живя в состоянии постоянного цейтнота, для литературного творчества у журналиста и общественного, комсомольского деятеля, вскоре после окончания Уральского университета, успевшего заявить о себе как о успешном редакторе молодежной газеты «На смену!», а затем работавшего в секторе печати и заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды ЦК ВЛКСМ, а несколько позже заведующим отделом литературы, заместителем главного редактора «Комсомольской правды» и инструктором ЦК КПСС, – оставалось несказанно мало времени. И все же, Овчаренко писал, печатался в периодических изданиях. Издавались, как при жизни, так и после нее, его книги. Посмертно он стал и лауреатом премии имени Н. Островского за книгу публицистики «В сантиметре от сердца», которая была отмечена на Всесоюзном литературном конкурсе имени Н. Островского, проведенном ЦК ВЛКСМ, Союзом писателей и издательством ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» в честь пятидесятилетия присвоения комсомолу имени В.И. Ленина и в связи с семидесятилетием со дня рождения Н.А. Островского.

Советская литература была для Овчаренко постоянной жизненной потребностью, без которой жизнь свою он не представлял. И дабы выделить некоторые его мысли, представляющие определенный интерес и сегодня, приведу такие слова критика и писателя: «…литературе сегодняшнего дня надлежит совершить новые открытия в сфере постижения сущности человека, необычайно изменившегося со времен Шекспира и Толстого внутреннего мира личности. Но никакой гипертрофированный психологизм, никакое сверхвиртуозное владение словом не дадут ожидаемого эффекта, если не будет понятно до конца, чем, собственно, явился для искусства в его всемирном и всевременном охвате выход на арену принципиально нового героя, рожденного величайшей из всех революций. Фурмановский Чапаев и шолоховский Семен Давыдов, Комиссар Вс. Вишневского и Иван Вихров из «Русского леса», Марко Бессмертный («Правда и кривда» М. Стельмаха) и герои-сталинградцы из романа Ю. Бондарева «Горячий снег»…– в людях такого идейного закала, в характерах такой нравственной стойкости и чистоты мир видит не только яркое воплощение нашей эстетической программы, но и объективное отражение жизни в наиболее существенных и перспективных ее проявлениях. Сила советской литературы прежде всего в том, что уже в самых изначальных своих истоках она была литературой, сражавшейся за Человека с большой буквы, за Человека-творца, преобразователя мира. Эта благородная ее устремленность ныне, когда безмерен накал непридуманных страстей, острейших противоречий и незатухающих классовых битв, стала еще более насущной, еще более актуальной».

Лебединой песнью Феликса Евгеньевича стал журнал «Молодая гвардия». В него его назначили не в самое простое и беззаботное для этого авторитетного издания время. Борьба почвенников, группировавшихся вокруг «Молодой гвардии» и либералов, оплотами которых были «Новый мир» и «Юность» не прекращалась… Предшественника Овчаренко А. Никонова направили руководить в журнал «Вокруг света». Сам же Овчаренко был полон планов и задумок, но болезнь оказалась сильнее. На смену же нашему герою придет один из самых крупных писателей-почвенников, настоящий патриот земли русской А. Иванов, автор бессмертных романов «Тени исчезают в полночь» и «Вечный зов», при котором «Молодая гвардия» продолжит свою большую и созидательную деятельность.

Прав был Овчаренко, когда в своей повести «Меридиан романтики», рассказывая о подвиге молодых строителей, комсомольцев, мужественно боровшихся с огнем, пришедшим вместе с ураганным ветром на территорию их стройки, расположенной в тайге, писал о том, что «…особое свойство сильных и цельных натур – всегда быть в самом пекле боя», а, оттого-то во главе угла находятся «…не случайность, не слепое везение, а именно высокое качество души, которое неизменно отличает первопроходцев и одержимых от всех остальных на свете, как бы красочно те ни толковали, что и они, если понадобится, тоже сумеют, выдержат, не подведут. Одни живут в ожидании боя. Другие выходят ему навстречу».

Феликс Овчаренко не отсиживался на скамейке запасных и в бой шел, если того требовали его мировоззрение и конкретное дело, смело, с высоко поднятым забралом. Таким, настоящим бойцом и романтиком, прекрасным рассказчиком и душой компании, неутомимым тружеником и подвижником, жившем литературой и верившим в ее настоящий и будущий день, запомнили его товарищи и многие современники, знавшие этого замечательного человека лично и по публикациям и книгам им написанным.

И хочется верить в то, что недаром Феликс Евгеньевич неоднократно вспоминал известные строки Н. Асеева, приводя их и в своих публикациях:

Умираем? Нет, не умираем, –

Порохом идем в тебя, земля!

Пятьдесят лет назад он ушел в заоблачную даль. Но книги его, хоть и став библиографической редкостью, продолжают жить. Давайте же вновь соприкоснемся с ними…

Руслан СЕМЯШКИН, г. Симферополь