Изгнанник на родине. К 190-летию Афанасия Щапова

Щаповы – старая сибирская фамилия. Род Щаповых на протяжении нескольких веков известен на Верхней Лене, есть в Качугском районе и деревня Щапова, основатели которой, по легенде, были сосланы в Сибирь из-под Москвы в начале XVIII века. На реке Анге жители деревни держали водяные мельницы, занимались земледелием, разводили скот, охотились в окрестной тайге, собирали ягоды и грибы. В наше время деревня захирела, стадо пало от бескормицы, молодёжь разъехалась в поисках лучшей жизни. Целая «цивилизация» русских старожилов Восточной Сибири исчезает на наших глазах.

Тем не менее, род Щаповых продолжается. Сегодня их фамилию носит Михаил Викторович Щапов – депутат Государственной Думы от КПРФ, недавний кандидат на пост губернатора, один из самых известных политиков региона, пользующийся особенной популярностью именно в верхнеленских районах. Пожалуй, именно его сейчас в первую очередь вспомнят иркутяне при упоминании этой фамилии.

Однако не забывают в Иркутске и другого Щапова – Афанасия Прокопьевича, русского историка и мыслителя XIX века, одного из теоретиков народничества, политического ссыльного, который, уехав в «столицы» и прославившись как публицист и университетский преподаватель, впоследствии не по своей воле вновь оказался в родных краях и закончил здесь жизнь в нищете и забвении. Но это личность, безусловно, не «регионального» и даже не сибирского, а общероссийского масштаба.

А.П. Щапов родился 190 лет назад, 5 (17) октября 1831 года, в селе Анга – в то время Верхоленского уезда, ныне того же Качугского района Иркутской области. Афанасий происходил из среды духовенства, его отцом был сельский дьячок Прокопий Андреевич Щапов, матерью – крестьянка из бурят (по другой версии, из тунгусов-эвенков) по имени Марфа.

Земляком и, судя по всему, дальним родственником Афанасия Щапова был другой знаменитый уроженец Анги – исследователь Аляски, создатель письменности алеутского языка, основатель города Благовещенска, будущий митрополит Московский Иннокентий (Вениаминов). Как отмечает историк, один из крупнейших исследователей наследия Щапова А.С. Маджаров, «волею судеб просветители из Анги оказались на раз­ных полюсах общественного движения конца 50-х – начала 60-х гг. ХIХ в. А.П. Щапов — автор ряда работ о высокой просветительной роли Русской православной церкви в отечественной истории, после событий в Бездне, в начале 60-х гг., резко ее критиковал; cвт. Инно­кентий всю свою жизнь был примером священнослужителя, самоот­верженно работал на духовной ниве, укрепляя авторитет церкви». В то же время историк подчёркивает, что «А.П. Щапов осмыслял исторические истоки того движения на восток, которое в ХIХ в. осуществляли свт. Иннокентий и другие».

Как и положено сыновьям церковнослужителей, в 1841 году Афанасий поступил в Иркутское духовное училище – где, кстати, несколькими десятилетиями раньше учился и упомянутый Иван (будущий Иннокентий) Вениаминов. Успешно закончив его, А. Щапов поступил в духовную семинарию (1846), а после её окончания был от епархии отправлен в Казань (1852), где в 1857 году с отличием окончил Казанскую духовную академию. После этого молодой выпускник стал преподавателем этой же академии, а в 1860 г. занял место профессора кафедры русской истории в Казанском университете.

К тому времени определилась сфера научных интересов Щапова. Прежде всего, это была тема русского раскола, которому он посвятил свою магистерскую диссертацию в духовной академии, и в целом русская история до Петра I. Дело в том, что во время Крымской войны из-за опасности захвата Соловецких островов английским десантом многие старинные рукописи были перевезены оттуда в Казань, где Щапов и получил возможность их изучать.

Работа над историческими исследованиями привела к пробуждению интереса и к актуальным вопросам современности. От темы раскола как чисто религиозного явления историк шёл к теме русского народа, и прежде всего крестьянства, его образа жизни и мировоззрения.

В одной из лекций Щапов говорил: «Когда я изучал историю Устрялова и Карамзина, мне всегда казалось странным, отчего в их историях не видно нашей сельской Руси, истории масс… А почитайте летописи, исторические акты до XVIII века, – кто устроил, основал, заселил, обработал русскую землю из-под лесов и болот? Кто, как не селения, общины? Послушайте, целые века, начиная от IX и до XVIII века, акты исторические и юридические почти на каждой странице говорят о неутомимой, богатырской, страдальческой работе русского сельского народа, о движении его на все четыре стороны сквозь дремучие леса, болота, мхи непроходимые со своими заветными спутниками — топором, косой, сохой и бороной».

На основе диссертации в 1859 году Щаповым был выпущен труд «Русский раскол старообрядства». Это была новаторская по тем временам работа, исследующая раскол в его широком социальном и географическом контексте. В 1862 г. он опубликовал следующую работу на эту тему – «Земство и раскол». Щапов постепенно приходит к выводу, что старообрядчество представляло собой «могучую, страшную общинную оппозицию податного земства, массы народной против всего государственного строя – церковного и гражданского».

Военно-политическим выражением раскола стало, по Щапову, восстание Степана Разина: «Древнее астраханское царство Стенька Разин хотел сделать, в противоположность Москве, московскому государству, царством казачества и раскола». После же разгрома восстания, а особенно при Петре I, раскольники стали уходить в леса и тем самым продолжать традиционное для России освоение, колонизацию окраин. «Лесная скитская колонизация и культура раскольничья, – говорит историк, – совершалась точно так же, как в древней России шла колонизация и культура под влиянием монастырей».

Именно в работе над темой раскола вызревала земско-областная теория А.П. Щапова. Эта концепция делила русскую историю на два основных периода – «особно-областной» и «соединённо-областной», а основным её содержанием становилась борьба между государственной централизацией и самобытными регионами – областями. Базовой категорией этой теории являлся народ и его стремление к свободе, ведущее его на путь колонизации, освоения новых земель на периферии и создания таким образом новых самостоятельных областей.

Сейчас мы обычно употребляем слово «колонизация» как синоним покорения, превращения какой-либо страны в экономически и политически несамостоятельную, в сырьевой придаток и рынок сбыта для других государств. В этом смысле, например, сегодняшнюю Россию, встроенную в мировую капиталистическую систему, можно с некоторым основанием считать «колонией Запада».

Но во времена Щапова слова «колония» и «колонизация» подразумевали прежде всего заселение, освоение той или иной страны или территории. Собственно, это первоначальное, античное значение данного термина (вспомним древнегреческие колонии, в которые выселялся «излишек» населения Афин или Коринфа). Переселенческими были и колонии европейских держав в эпоху домонополистического капитализма – в Северной и Южной Америке, Австралии, Южной Африке. Для эпохи империализма характерны уже сырьевые, эксплуатируемые колонии, куда европейцы массово не переселялись, но при жизни Щапова и его современников переход к этому этапу только начинался.

Это надо учитывать при чтении работ авторов середины и второй половины XIX века (например, книги Н.М. Ядринцева «Сибирь как колония» и других «сибирских областников»). Под колонизацией понималось именно заселение и хозяйственное освоение данной территории. И для Щапова колонизация – свободное движение народа на необжитые территории, ведущее к формированию «федерации областей», в которой каждая область опирается на свою «естественно-историческую основу».

«Все великорусские области, – пишет историк, – первоначально образовывались путём славяно-русской колонизации по речным системам, волокам… Эта колонизационная, географическая и этнографическая основа областей была первоначальною, естественноисторическою основою, закладкою всего областного строя Великой России». В ходе этой колонизации русский народ вбирал в свой состав местные народы – финно-угров, тюрок и т.п.: «разные финские племена не исчезли, как обыкновенно говорится, а переродились в русских, обрусели, и таким образом в разных областях привносили в состав великорусской народности элементы областных особенностей».

С сегодняшних позиций «сибирское областничество» (и заодно Щапов, как его «предтеча») многими воспринимается как идеология сепаратистская и, конечно, вызывает отрицание. Но Щапов и в целом народники – а областничество было местной сибирской формой народничества – выступали против «государственной формы» и за «народное содержание». И отрицали они не государство как таковое, а именно государство эксплуататорского типа, становящееся на сторону меньшинства против эксплуатируемого большинства. Что же касается «народного содержания», то главным его элементом являлась крестьянская община, включающая в себя право каждого на землю, общинное владение ею и мирское самоуправление. По мнению Герцена, Огарёва и их единомышленников-народников (к которым в значительной мере можно отнести и Щапова), именно община должна была стать основой будущего русского социализма.

Поворотным событием в жизни А.П. Щапова стала «Куртинская панихида» 16 апреля 1861 года, организованная казанскими студентами в память жертв расправы с восставшими крестьянами села Бездна (для пишущего эти строки место не чужое – тут жили мои предки по материнской линии: возможно, что и они принимали участие в этих событиях). На панихиде Щапов выступил с речью, в которой сказал: «Други, за народ убитые! Земля, которую вы возделывали, плодами которой питали нас, которую теперь желали приобрести в собственность и которая приняла вас мучениками в свои недра, — эта земля воззовет народ к восстанию и свободе…»

Вскоре историк был арестован и отправлен для дачи показаний в Петербург, где и остался на несколько лет под надзором полиции. Здесь он сблизился с литературными кругами, его статьи стали появляться в «Отечественных записках» и других журналах. Более того, Щапов обратился с посланием к императору, в котором призывал к созданию областных земских советов и другим реформам. Щапов вместе с Г.З. Елисеевым и В.С. Курочкиным попытался организовать и собственный печатный орган – журнал «Мирской толк», открытие которого, впрочем, не было разрешено.

Наконец, в 1864 году неблагонадежного историка и публициста отправляют в ссылку на его родину – в Иркутскую губернию, сначала в родное село Ангу, затем в Иркутск. На этом его мытарства не закончились: в 1865 году он был вызван в Омск и помещён под стражу по делу «сибирских областников», хотя сепаратистом, сторонником отделения Сибири от России Щапов никогда не был. Дело в том, что в бумагах одного из подследственных было найдено стихотворение явно «крамольного» содержания:

Услышь хоть ты, страна родная,

Страна невольного изгнанья,

Сибирь родная, золотая,

Услышь ты узника воззванье!

Пора провинциям вставать,

Оковы, цепи вековые

Централизации свергать,

Сзывать Советы областные.

Как выяснилось, в основе своей эти стихи действительно принадлежали Щапову, но строки о «свержении» были дописаны уже без его участия. В дальнейшем он оставался под подозрением и до конца жизни так и не получил разрешения вернуться в столицу – хотя хлопотал об этом.

Всё большее погружение Щапова в естественно-географическую тематику привело к тому, что земско-областная концепция стала уступать место новой теории, которую учёный охарактеризовал как «физико-антропологическую». Её появление ознаменовала статья «Естествознание и народная экономия» (1865-1866). Как отмечает А.С. Маджаров, «отказ А.П. Щапова от земско-областной теории не означал разрыва с демократической традицией». Щапов остался народником, приверженцем «построения справедливого общества через общину», и в целом система его взглядов не претерпела значительных изменений. В то же время от позиции «учиться у народа» историк склоняется к необходимости «учить народ», и прежде всего учить естественным наукам.

В этот период Щапов придаёт важное значение изучению не просто географического, территориального фактора, но конкретных условий – климата, почв, санитарно-гигиенических особенностей и т.д. Он чуть ли не первым в России обращается к экологической (в современной терминологии) тематике, изучая «истощение земли» как один из факторов колонизации, истребление пушного зверя, которое провело русских до Тихого океана. В сфере его внимания – развитие промыслов и горного дела. Таким образом, Щапов ставит важнейшие проблемы, которые до того времени оказывались на периферии исторической науки.

Внимание Щапова к географии, к природным особенностям каждой местности, в которой происходит развитие того или иного «областного типа», можно сопоставить с концепцией «месторазвития», предложенной П.Н. Савицким (1895-1968) – одним из теоретиков евразийства. Щапова как предшественника евразийства упоминал и сам Савицкий, и другой известный евразиец – П.М. Бицилли. Так или иначе, идеи Щапова вполне могут быть вписаны в историю цивилизационного подхода, особенно в его русской интерпретации (из более современных нам представителей – историк-географ Л.Н. Гумилёв), с её особым вниманием к географическим факторам. Так что Гумилёва и его коллег упрекали в «географическом детерминизме».

В сибирский период Щапов принимает активное участие в интеллектуальной жизни Иркутска, работает в Сибирском отделении Географического общества. В его статьях вновь поднимаются различные – как исторические, так и актуальные на тот момент – темы.

В работе «Сибирское общество до Сперанского» он резко критически отзывается о сибирских купцах. «Надобно заметить, – пишет он, – что в Сибири, как у татар, бурят, чукочей и других инородцев, так и у русских приобретательные, торговые наклонности, по-видимому, рано стали преобладать над изстаринными народными великорусскими привычками к земледелию. Целых два или более столетия привыкши торговать с ясачными, русские, не только промышленные люди, но и пашенные крестьяне естественно развили в себе эти буржуазные торговые наклонности». Это привело к стремлению к роскоши, к тому, что в «эксплуататорской хитрости» «стали видеть… признаки образованности, ума», а к земледелию стали относиться как к «грубому мужицкому занятию».

Особенно усилились сибирские купцы, торговавшие с Китаем и связанные с Российско-американской компанией. Помимо прочего, росту их влияния способствовало само правительство, которое «отличало именитых купцов особыми привилегиями». В итоге в руках купечества оказалось управление многими сибирскими городами. Своя «купеческая партия» сложилась и в Иркутске – «особенном средоточии купеческого владычества», и выражала эта партия отнюдь не общенародные, а частные коммерческие интересы.

«Мы утверждаем положительно, – делал вывод историк, – что никакое гражданское общество, основанное на капиталистической и семейно-родовой гегемонии купечества, буржуазной олигархии, не может иметь ни правильной организации равноправного общинного самоуправления, ни вообще истинного социального прогресса». И в этом отношении боровшаяся с купцами «чиновничья партия» была меньшим злом, хоть и отличалась стремлением к деспотизму. В частности, Щапов в целом положительно оценивает деятельность иркутского губернатора Н.И. Трескина, стремившегося подорвать господство «буржуазно-купеческой олигархии». Именно Трескин ввёл казенную монополию на закупку хлеба, принимал меры по благоустройству Иркутска, содействовал внедрению земледелия у бурят и даже пытался искоренить сельское кулачество. Губернатор был смещён со своего поста присланным из столицы генерал-губернатором Сперанским, вставшим, таким образом, на сторону «купеческой партии».

Отметим, что в нынешнее тридцатилетие «второго пришествия капитализма» в Иркутске (как и в других городах России) активно поднимаются на щит именно дореволюционные купцы, прославляемые как меценаты, строители и созидатели – а попутно прославляется и их покровитель Сперанский. Иркутск объявлен «исконно купеческим» городом. Понятно, что в этом заинтересованы «новые купцы», современные капиталисты, нуждающиеся в легитимации своей не всегда, мягко говоря, полезной и законной деятельности. Так что вспомнить характеристику купцов, которую дал их действительно выдающийся современник, совсем не лишне…

В Сибири А.П. Щапов участвовал в работе этнографических экспедиций (в частности, в Туруханский край) и внёс значительный вклад в исследование региона. Одновременно он предлагал проекты развития сельского общества через создание общинных училищ, библиотек, музеев, лабораторий, «наиболее приложимых к земледелию и скотоводству», сберегательных касс и т.д.

Рецензент «Русского Вестника» иронизировал: «Неужели кажется вам возможным видеть нечто серьёзное в этой курьёзной фантазии о “естественнонаучных” школах в каждом селе… И это будут, по проекту г. Щапова, не только школы в тесном смысле, но и лаборатории и кабинеты, где будут делаться открытия и исследования… Это ли не шутовство?» Кстати, здесь мы видим чуть ли не буквальное совпадение с идеями современника Щапова, русского философа-космиста Н.Ф. Фёдорова, который считал необходимым соединение школы, музея и научной лаборатории, причём именно в сельской местности.

Ещё одной важной темой, над которой Щапов работал в Иркутске, стал проект сибирского университета. Он предложил создание университета с 4 факультетами – медицинским, юридическим, естественнонаучным и историко-филологическим. На последнем изучались бы, в частности, языки сибирских народов, их эпос, экономические условия Сибири. Как известно, первый сибирский университет в Томске был открыт в 1888 году, а в Иркутске – только в 1918-м.

А.П. Щапов умер от чахотки в 1876 году в Иркутске, не дожив до 45 лет, и был похоронен на Знаменской горе (рядом с женой – Ольгой Жемчужниковой), где и ныне находится его надгробный памятник с надписью «Родина – писателю». Но даже извещение о смерти историка тогда не разрешено было напечатать в местных газетах.

Имя Щапова известно сегодня многим, его имя носят улицы в Иркутске, Казани и Ярославле. Но большая часть его сочинений ныне – библиографическая редкость, они недоступны широкому читателю. Малая часть представлена и в Интернете. Будем надеяться, что труды выдающегося русского историка будут переизданы в полном объёме: идеи Щапова и сегодня требуют дальнейшего изучения и осмысления. Да и рукотворного памятника – будь то в родном Иркутске, в Казани или даже Петербурге – мыслитель вполне достоин.

Павел ПЕТУХОВ