«Густой пчелиный мёд поэзии русского гения». Сочинения А. С. Пушкина в поливариантных переводах на болгарский язык
Более 170 лет тому назад, в 1852 году, в Бухаресте были опубликованы первые переводы из А.С. Пушкина на болгарском языке в переложениях П. Славейкова: «Не пой, красавица, при мне...», «Погасло дневное светило» и др. [1]. С тех пор в болгарском литературоведении появилось о Пушкине более 150 различных материалов, среди авторов критических работ – известные писатели (А. Константинов, И. Вазов, К. Величков, П. Славейков, К. Христов и др.), которые одновременно являются переводчиками его творчества [2].
Болгарская пушкинистика примечательна поливариантными переводами произведений Пушкина: так, А. Миланов сообщал об уникальном случае в мировой переводческой практике – наличии 10 вариантов «Евгения Онегина» на болгарском языке: «Подчеркиваю, что в десятый раз гениальный роман Пушкина переведен в стихах, потому что есть три перевода и в прозе, что еще полвека тому назад было частой практикой» [3]. Этот десятый (1997) – результат 17-летнего труда Г. Талева. Начиная же с 1914 г., роман был переведен в прозе Г. Бакаловым, Н. Вранчевым и Г. Жечевым, а в стихах – Р. Деловым, М. Ковачевым, Н. Хрелковым, П. Ивановым, Г. Левинсоном, М. Исаевым, Д. Петричевым, Г. Ленковым, Л. Любеновым [4], что свидетельствует о важнейшей роли переводов в формировании общекультурного болгарско-русского пространства.
В частности, говоря о специфике переложения стихотворного романа А.С. Пушкина Г. Ленковым, поэт Блага Димитрова пишет: «Достигнуто почти невозможное: без насилия над языком, сохраняя первообраз, не поддаваясь переводческим шаблонам, Г. Ленков смог в «узкие», как соты, стихи онегинской строфы вместить густой пчелиный мёд поэзии русского гения. Таким образом он остался верен высшей мере искусства автора этой поэмы-чуда. <...> Наряду с удачным преодолением отдельных «невозможностей» и блестящими попаданиями в цель, переводчик достиг органической целостности и единства произведения, он как будто спел его, не переводя дыхания, не повторяясь в решениях ритма и в остальной инструментовке» [5].
Покажем красоту ритмомелодики и добротной семантической соотнесенности перевода с оригиналом в переложении Г. Ленкова [6] на примере первой строфы VII главы – «Гонимы вешними лучами...»:
От пролетта подгонен вече, Весной гонимый уже
Снегът по хълми, стръмнини Снег по холмам, склонам
На мътни ручеи потече Мутными ручьями потек
И равнините наводни. И равнины потопил.
Природата с усмивка ведра Природа с улыбкой свежей
Посреща свойта утрин щедра; Встречает свое утро щедрое;
Блести дълбока синева. Блестит глубокая синева.
Подобно пух, едва-едва, Подобно пуху, едва-едва
Лесът прозрачен зеленее. Лес прозрачный зеленеет
Пчелата литва на простор Пчела летит в простор
От своя восъчен затвор. Из своей восковой темницы
Полето съхне и пестрее; Поле сохнет и пестреет
Стада шумят и славей пак Стада шумят и соловей опять
Запява в стихналия мрак. Поет в притихших сумерках.
(подстроч. пер. с болг. Н. Ивановой) [7]
Г. Ленков воспроизводит структуру онегинской строфы из 14 строк, которые в оригинале «группируются в три катрена – перекрестной, смежной и охватной рифмовки – и заключительную двустишную коду…» [8]. Ср. в переводе: 1–3 строки (вече – потече); 2–4 (стремнини – наводни); 5–6 (ведра – щедра); 7–8 (синева – едва-едва); 10–11 (простор – затвор); 9–12 (зеленее – пестрее); 13–14 (пак – мрак). Г. Ленков сохраняет точную рифмовку. В его переложении «метрический рисунок онегинской строфы обеспечивает наиболее гибкий 4-стопный ямб, с альтернансом женских и мужских клаузул внутри и на границах ее подразделений: AbAb| CCdd| EffE| gg» [9].
<...> Подобно пух, едва-едва, / - ! / - ! / - - / - !/
Лесът прозрачен зеленее. / - ! / - ! / - - / - !/ -
Пчелата литва на простор / - ! / - ! / - - / - !/
От своя восъчен затвор. / - ! / - ! / - - / - !/
Полето съхне и пестрее... / - ! / - ! / - - / - !/ -
В данной строфе четырехстопный ямбический размер оригинала четко выдерживается в сочетании с обязательной облегченной стопой внутри каждого стиха. Но если Пушкин использует пиррихий строго на третьей позиции ямбического ряда, то Г. Ленков в ряде случаев несколько свободно варьирует местоположение облегченной стопы, отводя ей место либо на второй (строки 5-я и 6-я), либо на третьей позиции стиха. Вместе с тем при сопоставлении ритмической структуры обоих текстов двойной пиррихий (в зачине и на 3-й позиции 4-й строки) обнаруживается и у Пушкина, и у Ленкова:
<...> На потопленные луга. / -- / - ! / - - / - !/ (А.С. Пушкин)
<...> И равнините наводни. / - - / - ! / - - / - !/ (Г. Ленков)
По Ю.М. Лотману, с его «Комментариями» [10], это «собранье пестрых глав» представляет собой «органический художественный мир, части которого живут и получают смысл лишь в соотнесении с целым» [11]. Каждая отдельная строфа в соответствии с замыслом автора – мастера рифмы и лексической шифрограммы – существует латентно. О.И. Федотов заметил, что строфическая структура пушкинского романа «в отдельности, как в капле росы, отражает композиционную структуру произведения в целом: первый катрен – экспозицию, второй – развитие действия, третий – кульминационный момент, заключительное двустишие – своеобразный пуант, представляющий собой некий итог, вывод, разрешение эпического или лирического напряжения» [12]. И приведенная нами на болгарском языке пейзажная строфа показывает, как Ленков следует законам формально-содержательного структурирования текста, в чем ему и другим переводчикам помогает историческое сродство языков.
Между тем, о сложности восприятия синтаксической структуры романа для самих носителей русского языка писал В.В. Виноградов: о причудливом сочетании типов и видов присоединительных конструкций с экспрессивно-красочными приемами синтаксиса живой устной речи Он же приводил мнения современников («Атеней», 1928, ч. 1, № 4) о том, что у Пушкина «упрямство синтаксиса побеждено совершенно: стихотворная мера нимало не мешает естественному порядку слов» [13]. О непростой системе слога в структуре онегинской строфы писали Г.О. Винокур [14] и Ю.М. Лотман [15], говоря о своеобразии синтаксиса в строфической соразмерности пушкинского сочинения и демонстрируя, как ритмема и синтагма – в зависимости от лексического наполнения и содержательного замысла оригинала – претерпевают существенные изменения.
Заметим попутно, что сложнее обстоит дело с переводами романа на неродственные языки. Так, Гэ Баоцюань (КНР) отмечает, что «в силу лингвистических различий между русским и китайским языками невозможно в полной мере передать оттенки “онегинской строфы”» [16], вследствие чего китайские переводчики всегда большее внимание уделяли содержательной стороне романа.
Г. Ленков следует за А.С. Пушкиным и в стремлении «создать универсальную панораму весенней жизни природы и человека в главных чертах и особенных подробностях фенологического, ботанического, зоологического и психологического плана» [17], лексическими способами воспроизводя не только картины русской природы, но и глубинно-отдаленные во времени эмоциональные регистры, объединяющие пушкинский пейзаж с натурфилософскими воззрениями античности. Так, вслед за эпикурейцами, одушевлявшими окружающий мир, метафорическими средствами передается улыбающийся лик весенней природы: «Улыбкой ясною природа / Сквозь сон встречает утро года»; «Природата с усмивка ведра / Посреща свойта утрин щедра» (пер. с болг.: Природа с улыбкой свежей / Встречает свое утро щедрое), что наблюдаем и у других переводчиков (М. Исаева [18] и Л. Любенова [19]): «Природата с усмивка ясна / Посреща утринта прекрасна» (Природа с улыбкой ясной / Встречает утро прекрасное); «Природата с усмивка чиста / Посреща пролетта лъчиста» (Природа с улыбкой чистой / Встречает весну лучистую).
Образы вселенского масштаба – Земля, Солнце, Небеса – органично связаны с образами панорамно-земного ряда – леса, поля, горы, ручьи, снега – и живой природы – стадах домашних животных, пчеле, соловье. Как восклицал Е. Баратынский, «Какой слог – блестящий, точный, свободный! Это рисовка Рафаэля, живая и непринужденная кисть живописца из живописцев» [20].
Материализованный образный ряд завершается акцентом на собственно поэтическом начале – весенней трели соловья («...и соловей / Уж пел в безмолвии ночей» – «...и славей пак / Запява в стихналия мрак» (Ленков) = ...и соловей опять / Поет в притихших сумерках; «...и славей пей / Когато тиха нощ повей» (М. Исаев) = …и соловей поет / Когда тихая ночь настает. Образом певца-соловья, завершающим эпически-повествовательную первую строфу VII главы, Пушкин перебрасывает мостик к следующей строфе, где полноправное Я лирического героя отрицает эфемерную красоту весеннего пейзажа («Как грустно мне твое явленье, / Весна, весна! Пора любви!»). Мотив грусти усиливается в третьем фрагменте, где лексико-грамматически передается коллективное миросозерцание («…Мы помним горькую утрату, / Внимая новый шум лесов»).
Три названные пейзажно-лирические строфы наглядно демонстрируют специфику стилистической манеры Пушкина. Комментируя его слог (включая пристрастие к перечислениям предметов вещного мира), В. Виноградов в основе художественно-языковой стихии обнаруживает как новаторство – «структурность, принцип “соразмерности”, принцип “соображения” понятий и слов, упор не на творчество элементов, а на творчество новых форм и их комбинаций, их соединений, на творчество новых приемов выражения мыслей и чувств…» [21].
Т.Г. Мальчукова констатирует, что у Пушкина (вслед за Лукрецием) «природа едина во всех многоразличных своих существах и многообразных проявлениях. Отсюда сближения животного и растительного мира, живой и неживой природы в метафорах и сравнениях, которые <...> выражают <...> внутреннее родство» [22]. Покажем это на сопоставлении текстов. У Лукреция:
<...> травой всевозможной и зеленью свежей / Всюду покрыла земля изобильно холмы и равнины: зазеленели луга, сверкая цветущим покровом <…> / Как обрастают сперва пушком <…> / <…> птиц оперенные члены, / Так молодая земля травой и кустами сначала / Вся поросла… (V, 783–785, 788–791) [23].
У Пушкина и в переводах романа: «Еще прозрачные, леса / Как будто пухом зеленеют…» Тот же мотив почти дословно по-болгарски: «Подобно пух, едва-едва, / Лесът прозрачен зеленее» (Подобно пуху, едва-едва / Лес прозрачно зеленеет – Г. Ленков); «И сякаш цял от пух лесът, / Прозрачен още зеленее» (И, будто весь из пуха, лес / Прозрачный все еще зеленеет – Л. Любенов).
Согласно О.И. Федотову, третий катрен онегинской строфы отражает кульминационный момент микросюжета, проецирующегося на целостный содержательный ряд произведения. В нашем случае в фокусе внимания образ пчелы-труженицы, весьма поэтично трактуемый и Пушкиным («Пчела из кельи восковой / Летит за данью полевой»), и его переводчиками:
«Пчелата литва на простор / От своя восъчен затвор» (Г. Ленков)
Пчела летит на простор / Из своей восковой темницы (подстроч. пер.);
«Лети от кошера пчела / За прах по цветните поля» (М. Исаев)
Вылетает из улья пчела / За пыльцой на цветочные поля (подстроч. пер.);
«Пчелата литва на простор / За полска дан...» (Л. Любенов)
Пчела вылетает на простор / За полевой данью... (подстроч. пер.)
Собственно, труженица-пчела и соловей в контексте романа в стихах – символы поэтического мастерства. И поэт Б. Дмитриева, акцентируя внимание на «густом пчелином мёде поэзии русского гения», подчеркивает высокий профессионализм Г. Ленкова, а также и других болгарских переводчиков, сумевших в языковом плане выразить это адекватно.
Лексический состав пушкинского романа в стихах и его переложений Ленковым, Исаевым и Любеновым во многом идентичен. Переводчиками задействованы ресурсы синонимической полифонии родственно-славянских языков. В тоже время при переводе с одного славянского языка на другой возникает некая видимость языковой идентичности (особенно на лексическом уровне), что обусловлено давней традицией. Как считает И. Ликоманова [24], специфика во многом удачного славяно-славянского перевода заключается в потенциальной переводимости ряда дискурсивных моделей близкородственных языков, но любого переводчика (и читателя – носителя славянского наречия) подстерегают свои нюансы. Так, слова могут иметь схожее орфоэпическое звучание, но – в каждом языке – и свое полисемантическое наполнение. Важна роль валентных возможностей слов. От структуры же синтаксического построения в переложении может кардинально измениться общий эмоциональный тон.
Вот почему сопоставление многообразия славяноязычных художественных переводов с оригиналом позволяет специалистам исследовать не отдельно взятый лексический состав соотносимых языковых систем, но учитывать многообразие валентных связей языков на уровне словосочетания, предложения, наконец, всего текста, выявляя способы моделирования метафорики и иносказаний (подтекста) в своем и близкородственных языках. Такой подход открывает новые горизонты в постижении утонченной материи единого древнеславянского наречия.
Поливариантные переводы особенно благодатны для исследования вопросов теории и практики перевода. Они являются еще и примером владения «силой» и «ресурсами» родного языка. Вот как А. Миланов объясняет мотивацию приступить к последующему переводу: «В обычной переводческой практике к новому переводу приступают, если предыдущий перевод устарел или неудачный. Перевод каждой строфы, иногда и каждого стиха, претворение его в высокохудожественное произведение напоминает решение задач из высшей математики, где решение всегда не только одно. Разница в том, что в высшей математике все-таки одно из решений принимается как оптимальное, а при поэтическом переводе существует неограниченное число адекватных претворений, при этом ни одно из них не исключает существование остальных» [25].
Созвучны сказанному мысли П.М. Топера: «Художественный перевод – это создание новых культурных ценностей» [26]; «некоего “абсолютного” перевода на все времена существовать не может. Великое творение искусства вечно, неисчерпаемо и возможность его повторных переводов (интерпретаций) – одно из выражений этой неисчерпаемости <…> Перевод – не создание копий, а умножение духовных богатств. Более того, именно перевод придаёт <…> осязаемость понятию вечности, ибо в переводе произведение искусства продолжает жить, даже если умер язык, на котором оно было создано…» [27].
По существу, интерпретатор чужого языка и культурных стереотипов применяет прием адаптации, «при котором переводчик приспосабливает текст к условиям другой языковой культуры (в англоязычном переводоведении адаптацию иногда называют domestication – одомашниванием)» [28]. Можно согласиться с А. Нестеровым в том, что «перевод <…> совершается не с языка на язык, а с опыта автора на опыт переводчика. И это не только знания: оперативный массив задействованной информации <…> Это память тела, физическая проверка точности ощущений для каждой фразы тактильностью, нервами <…> Восприятие мира на двух языках – постоянное сравнение разнородного опыта…» [29].
Возвращаясь к мыслям П.М. Топера, перевод – «царство диалектики», ибо «на характер переводческой деятельности оказывают влияние многие факторы, и прежде всего, объект перевода, цель перевода, условия перевода <…> Языковая граница, или, точнее, область их соприкосновения, представляет собой всегда территорию неопределённости, переменчивости, разноголосицы. Здесь всё – относительно, привязано к двум разным системам координат…» [30].
Анализ формально-содержательной структуры инвариантных иноязычных текстов (с их разночтениями по отношению к оригиналу) позволяет говорить о культурном диалоге в рамках каждого заново воссозданного поэтического текста. Но вернемся к практике поливариантных переводов. На сегодня в Болгарии известны восемь версий пушкинского стихотворения «Я вас любил» (1829), которому посвящено много известных исследований: Р. Якобсона [31], В. Шкловского [32], А. Жолковского [33], В. Виноградова [34].
Восьмистишная строфа пушкинского текста подразделяется на два катрена. Стихотворение написано 5-стопным ямбом с двумя пиррихиями в 1, 3–7-й строках и спондеем в начале заключительного стиха. Женская клаузула в нечетных строках чередуется с мужской клаузулой в четных рядах. В каждом катрене обнаруживается перекрестная рифмовка. Рифма везде точная. В 1 и 3-м стихе рифма диссонирующая (может – тревожит); в остальных случаях перекрестная рифма строится на основе ассонанса (совсем – ничем, безнадежно – нежно, томим – другим). Начальная рифма-повтор наблюдается в 1, 5, 7-й строках («Я вас любил ...»).
Из восьми болгарских переводчиков этого стихотворения [35], трое – известные болгарские поэты Л. Стоянов, Д. Методиев и Г. Джагаров. Обратимся к особенностям, подчеркивающим разнообразие их переводов текста болгарский язык и создающих в каждом случае характерную экспрессию восприятия и воздействия.
«Аз ви обичах; / обичта ми може / да тлее в моята душа; / но нека вече тя не ви тревожи, /не искам с нищо да ви натъжа. / Обичах ви безмълвно, безнадеждно, / изгарях и от ревност, и от страст; / обичах ви тъй искрено, тъй нежно – / дано ви друг обикне както аз». Этот перевод Г. Джагарова (1984) среди болгарских читателей наиболее узнаваемый. Он отличается четкой ритмичной фразой, близостью к оригиналу, отсутствием привнесенных «украшательств». С точки зрения единства грамматики и смысла очень сильно начало – «Аз ви обичах» (Я вас любил). Вслед за Л. Стояновым (1947), первым переводчиком этого стихотворения на болгарский, Г. Джагаров использует прямой порядок слов, заполняя валентности глагола «обичах» (из рассмотренных в нашей работе переводных вариантов текста неинверсированное начало-обращение характерно только для этих двух). Употребление личного местоимения аз (согласно правилам болгарской грамматики необязательного в этом случае) не только выражает категоричность оценки чувств лирического героя, но создает атмосферу исповеди и глубоко переживаемого драматизма.
Однако затем в своем переложении Л. Стоянов широко использует инверсию: «Аз ви обичах: любовта ми може / в сърцето и до днеска да гори, / Но нека тя ви вече не тревожи, / не бих ви с нищо днеска укорил. – / Обичах Ви безмълвно, безнадеждно, / ту боязлив, ту дързък и ревнив. / Обичах ви тъй искрено и нежно, бог да даде друг тъй да ви цени». Этот прием позволяет ему создать особую динамику эмоциональных состояний лирического героя. В статье «Россия в моей жизни и творчестве» Л. Стоянов писал, что не сразу «постиг величие Пушкина, его поэтическое ваятельство», долго «вынашивал» стихи, многократно повторял их про себя и перед своими друзьями. Он преклонялся перед Россией, русским народом, русской поэзией, перед гением Пушкина и сравнил его с безбрежной вселенной: «…как будто весь мир был в нем. Все звуки, все краски, вся гамма впечатлений, глубокая мысль, грусть и жизнерадостность, сожаления, надежды, неисчерпаемое богатство раскрылось передо мной и покорило меня. Это была поэзия, журчащая как ручей, неудержимая и стройная, поэзия мастера-художника, которая удивляет и пленяет» [36].
Л. Стоянов передает в своем переводе волнующий эмоциональный рассказ отвергнутого возлюбленного, в современном восприятии звучащий немного архаично из-за инверсированного порядка слов и книжно-церковного звучания фразы-заклинания в конце. 76 лет существования этого первого перевода показательны для фиксирования перемен в самом языке. Мы бы отметили употребление таких лексем как днеска, тъй, которые сегодня имеют разговорную окраску и не соответствуют пафосу оригинального стихотворения с преобладанием в нем книжной лексики (боязлив, дързък, укорил, бог да даде). Из всех последующих переводчиков только Стоянов позволяет себе отступления от оригинального текста и при помощи особых лексико-грамматических конструкций внесение в текст собственного понимания благородства лирического героя, который желает возлюбленной обрести такого же поклонника, который бы так же высоко, как он сам, ценил ее человеческое и женское достоинство: бог да даде друг тъй да ви цени.
Д. Методиев (1961) моделирует ситуацию грустного размышления и внушает состояние безысходности лирического героя – «обичах ви и сам не зная». Его перевод отличается своеобразным стилистическим рисунком – употреблен сокращенный разговорный глагол не ща (да ви печаля с нищо аз не ща). Эмоциональность тона повышается повтореними – от ревност мъчен, мъчен от тъга, а также препозицией глаголов.
Наибольшей переводческой свободой отличается текст К. Савова (1977), что проявляется в фамильярности обращения на ты – «обичах те» (я любил тебя) и в желании углубить безнадежность состояния лирического героя на фоне спокойных ночей его бывшей возлюбленной. Это достигается добавлениями на уровне лексики и синтаксиса, инверсией в порядке слов: «но нека днес спокойните ти нощи да не тревожи с нищо вече тя» (но пусть сегодня твои спокойные ночи не тревожит больше ничем она).
Драматизм чувств любви и ревности на основе сильной любовной страсти – таков смысловой акцент в переводе П. Велчева (1985): «Обичах Ви: страстта навярно може / В душата ми да трепне и сега ... / да ви обича пак – с такава страст» (Я Вас любил: страсть, наверное, сможет / в душе моей проснуться и сейчас ... любить вас с такой страстью).
Новейшие переложения почерпнуты нами из ресурсов интернета. Им свойственна сообразная нашему временем повышенная экспрессия. Стремление к оригинальности реализуется в лексических добавлениях, в стилистическом эффекте замены нейтральных глагольных форм, в смысловых акцентах через повторения и специальные выделения: «Обичах ви и любовта навярно, / в душата ми искрица съхрани» (Е. Соколов, 2005; Любил я вас и любовь, наверное, в душе моей искорку сохранила), «Не бих желал да страдате за мен» (Р. Андреева, 2008; Я бы не хотел, чтобы вы страдали обо мне), «Дай, Боже, да Ви люби тъй любим» (Н. Господинова, 2009; Даст Бог, Вас будет любить так любимый). В последнем варианте примечательно употребление однокоренных слов да ви люби тъй любим, подчеркивающих благородство и душевную щедрость лирического героя, который желает бывшей возлюбленной гармонии во взаимных чувствах с другим.
Наибольшее разнообразие переводов связано с передачей состояния отвергнутого влюбленного (кульминационный момент оригинала): «ту боязлив, ту дързък и ревнив» (Л. Стоянов: то робкий, то дерзкий и ревнивый), «от ревност мъчен, мъчен от тъга» (Д. Методиев: ревностью мучимый, мучимый печалью); «между възторг и ревност раздвоен» (К. Савов: между восторгом и ревностью раздвоенный); «изгарях и от ревност, и от страст» (Г. Джагаров: сгорал и от ревности, и от страсти); «и ту ревнив, ту плах треперех аз» (П. Велчев: и то ревнивый, то робкий дрожал я); «от страхове и ревност угнетен» (Е. Соколов: чувствами страха и ревностью угнетенный); «измъчван ту от ревност, ту от страх» (Р. Андреева: мучимый то ревностью, то страхом); «ту с ревност, ту със страх, необясним (Н. Господинова: то с ревностью, то со страхом необъяснимым / я любил вас – подстроч. пер. Н.И.).
Представляет интерес также грамматическая форма обращения лирического героя к возлюбленной: только Г. Джагаров и Л. Стоянов не прибегают к инверсии, используя полную фразу «Аз ви обичах», в остальных переводах Я опущено. Обращение на ты у К. Савова мы считаем некорректным: снижается этикетность куртуазных отношений, утонченно переданных в словесной ткани оригинала. Показательно, что именно этот вариант был воспринят студентами-филологами Бургасского университета как наиболее естественно звучащий сегодня, близкий их восприятию и наиболее эмоционально воздействующий на молодежную читательскую аудиторию (подтверждается анкетами респондентов).
Для понимания оригинального текста особенно важна последняя стиха, представляющая у А. Пушкина заклинание-восклицание. Каждый из болгарских переводчиков нашел свой способ для передачи условного будущего времени, продемонстрировав богатый потенциал родного языка:
Бог да даде друг тъй да ви цени. (Л. Стоянов)
Бог пусть даст, чтобы другой так вас ценил (подстроч. пер.);
Дано да ви обича друг така (Д. Методиев)
Пусть любит вас другой так (подстроч. пер.);
Обичана да бъдеш някой ден (К.Савов)
Любимой бла бы ты в некий день (подстроч. пер.);
Дано ви друг обикне както аз. (Г. Джагаров)
Пусть другой полюбит вас, как я (подстроч. пер.);
Да ви обича пак – с такава страст (П. Велчев)
...Вас будет любить – с такой страстью (подстроч. пер.);
Дано за Бога, друг Ви люби някой ден! (Е. Соколов)
Пусть, ради Бога, другой Вас полюбит в некий день! (подстроч. пер.);
Дай Боже друг така да Ви обича Вас! (Р. Андреева)
Дай Бог, другой так будет любить Вас (подстроч. пер.);
Дай, Боже, да ви люби тъй любим. (Н. Господинова)
Дай, Боже, Вас полюбит так любимый (подстроч. пер.)
Трепетность и искренность послания приобретают утонченные смысловые нюансы в разнообразии оформления предикативного центра фразы. Робкая надежда отвергнутого любимого передана глаголом совершенного вида (Дано ви друг обикне както аз – Г. Джагаров). Благородство пожелания любимой выражено через смысловой потенциал разнообразных глаголов несовершенного вида, передающих не только безграничность эмоции, но и ее содержание: теплоту (да ви обича – Д. Методиев, П. Велчев, Р. Андреева), любовь (да ви люби – Е. Соколов, Н. Господинова), страсть (да ви обича пак – с такава страст – П. Велчев), дружеское признание, оценку (друг тъй да ви цени – Л. Стоянов). Деликатность наблюдателя заключена в пассивной конструкции (обичана да бъдеш някой ден – К. Савов). Собственно, использование инверсии в порядке слов (да ви обича друг; да ви люби тъй любим), употребление однокоренных слов (люби, любим), повторение местоимений (да Ви обича Вас), наличие актуализаторов различных обстоятельственных пояснений времени, способа, сравнения (така, тъй (разг.), някой ден, както аз).
Применение стилистического разнообразия пожелательности (дано, дано за Бога, Дай Боже, Бог да даде) делают исповедь лирического героя о прекрасном и возвышенном чувстве русского поэта звучащей очень эмоционально и вдохновенно и на болгарском языке. Все авторы воспроизводят ритмомелодику стихотворения А. Пушкина, моделируя пятистопный ямб с пиррихиями в отдельных стихах. Увы, это многообразие переводов доступно восприятию только искушенного болгарского читателя. Широкая аудитория знает пушкинское стихотворение «Я вас любил...» только по хрестоматийной версии Г. Джагарова.
Вместе с тем, как отмечает Г. Германов, «А.С. Пушкин прочно присутствует в болгарской культурной жизни и оказывает на нее неизменно благотворное влияние. Это присутствие Пушкина не подвластно ни времени, ни конъюнктуре» [37]. Наглядный пример тому – появление в 1941–42 гг., в самый разгар гитлеровской агрессии против Советского Союза, первого 10-томного издания Пушкина на болгарском языке (перевод с памятного русского издания 1937 года). Этот «десятитомный болгарский Пушкин – один из самых значительных факторов культурной жизни Болгарии тех трудных и страшных лет» [38].
Исходя из накопленного болгарской и российской пушкинистикой за прошедшие 170 лет и учитывая наличие переводной пушкинианы в виде многотысячных книжных тиражей, а также в современных Интернет-ресурсах, можно говорить об активной востребованности русского художественного слова на Балканах и в новом веке тысячелетия.
Советский литературовед, создатель научной школы по изучению проблемы автора в художественной литературе Б.О. Корман (1922–1983) ставил перед собой и временем вопрос: «Как быть человеку в дисгармоническом мире: не романтически дисгармоническом?..» – и своим творчеством, всей своей жизнью он учил нас: «Чем сосредоточеннее человек на себе, тем безотраднее его взгляд на себя и мир. Чем сильнее и разнообразнее ощущаемая человеком связь с другими людьми, тем увереннее преодолевается трагический индивидуализм и вырабатывается эпическое мироотношение» [39]. В том убеждают и «даль свободная романа», и пушкинский шедевр «Я вас любил...» элегического содержания.
Примечания:
1. Германов Г. Болгарское бытие Пушкина // «От западных морей до самых врат восточных»: А.С. Пушкин за рубежом. К 200-летию со дня рождения / М.: Гос. ИРЯ им. А.С. Пушкина, 1999. С. 87.
2. Любенов Л. Литературната критика за българските преводи на творби на А.С. Пушкин. Съставители И. Петров, Л. Любенов. София: Академично издателство «М. Дринов», 2006. С. 4.
3. Миланов А. Десети превод на «Евгений Онегин» в стихове // Литературната критика за българските преводи на творби на А.С. Пушкин. София: Академично издателство «М. Дринов», 2006. С. 476.
4. См.: Михайлов М. Българските стихотворни преводи на «Евгений Онегин» // Там же. С. 274.
5. Димитрова Бл. Поет на преводаческото изкуство // Там же. С. 271–272.
6. Переводы Г. Ленкова цит. по след. изд.: Пушкин А.С. Избрани творби в 3 тома. Том ІІ. Евгений Онегин. Роман в стихове. София: Издателство „Народна култура”, 1989.
7. Здесь и далее подстрочные переводы с болгарского языка осуществлены Н.С. Ивановой.
8. Федотов О.И. Основы русского стихосложения. Теория и история русского стиха: В 2 кн. Кн. 2. Строфика. М.: Флинта: Наука, 2002. С. 425.
9. Федотов О.И. Там же. С 426.
10. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий. Л.: 1980.
11. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Кн. для учителя. М., 1988.С. 31.
12. Федотов О.И. Указ соч. С. 426.
13. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: Наука, 1999. С. 419.
14. См.: Лотман Ю.М. В школе поэтического слова... С. 70.
15. Лотман Ю.М. Там же. С. 71–74.
16. Гэ Баоцюань. «Евгений Онегин» в Китае: несколько переводов пушкинского шедевра // Пушкин и мир Востока. М.: Наука, 1999. С. 332.
17. Мальчукова Т.Г. Об античной традиции в изображении природы у А.С. Пушкина // Пушкин и античность. М.: Наследие, 2001. С. 44.
18. Переводы М. Исаева цит. по след. Изд.: Пушкин А.С. Евгений Онегин. Роман в стихове. VІ издание. София: Издателство „Народна култура”, 1967.
19. Переводы Л. Любенова цит. по след. изд.: Пушкин А. Евгений Онегин. София: Издателска къща „Нов Златорог”, 1993.
20. Виноградов В.В. Указ соч. С.289.
21. Там же. С.38–39.
22. Мальчукова Т.Г. Указ. соч. С. 46.
23. Цит. по: Лукреций. О природе вещей. М. 1983.
24. См.: Ликоманова И. Славяно-славянският превод. Лингвистичен подход към художествения текст. Университетска библиотека 463. София: Университетско издателство „Св. Климент Охридски”, 2006. С. 28–33.
25. Миланов А. Указ. соч. С. 477.
26. Топер П.М. Перевод в системе сравнительного литературоведения / ИМЛИ. М.: Наследие. С. 30.
27. Там же. С. 44.
28. Дадян М. Поэтическая адаптация, или Три сердца авторского перевода // Иностранная литература [Спецвыпуск: Парадоксы литературного перевода]. 2010. № 12. С. 136.
29. Нестеров А. Поэзия и стереометрия, или Перевод как воля и представление // Там же. С. 147–148.
30. Топер П.М. Указ. соч. С. 31.
31. См.: Якобсон Р. Поэзия грамматики и грамматика поэзии // Семиотика. Благовещенск, 1998. Т. 2. С. 496–499.
32. См.: Шкловский В. «Поэзия грамматики и грамматика поэзии» // Иностранная литература. 1969. № 6. С. 218–224.
33. См.: Жолковский А.К. Разбор стихотворения Пушкина «Я вас любил» // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т.36. 1977. № 3. С. 252–263.
34. Виноградов В.В. Указ. соч. С. 373.
35. Переводы стихотв. «Я вас любил» на болгарск. языке цит. по след. изд.: Пушкин А.С. Избрани стихотворения и поеми. Превод от руски. Второ издание. София: Народна култура. 1961. С. 95; Пушкин А. Стихотворения и поеми. Превод от руски. София: Народна култура. 1977. С. 57; Пушкин А.С. Избрани творби. Стихотворения и поеми. Повести. Превод от руски. Библиотека «Световна класика». София: Народна култура. 1984. С. 117; Пушкин А.С. Избрани стихотворения. Пророк. Превод от руски. София: Народна култура. 1985. С. 105; Пушкин А.С. Стихотворения и поеми. Превод от руски. София: Народна култура. 1988. Том първи. С. 171; Сайт за нова българска литература «Штъркел». Раздел «Преводи». А.С. Пушкин. «Я вас любил». 2008; «Буквите» – сайт за нова българска литература и култура. Фондация «Буквите». Раздел «Преводи». А.С. Пушкин. «Я Вас любил». 2009.
36. Стоянов Л. Избрани творби. Публицистика. Литературни статии. София: Издателство «Български писател», 1983. С. 398.
37. Германов Г. Указ. соч. С. 90.
38. Германов Г. Там же. С. 88.
39. Корман Б.О. Эпическое начало в романе А.С. Пушкина «Евгений Онегин» // Корман Б.О. История русской литературы: Избранные труды. Ижевск, 2008. С. 179.
***
Н.С. ИВАНОВА, доктор филологических наук, профессор, преподаватель русского языка Университета А. Златарова (г. Бургас, Болгария)
Н.В. ЛЕКОМЦЕВА, кандидат педагогических наук, доцент, член правления Удмуртской республиканской организации «Русский Лад» (Ижевск)
Статья публиковалась в издании: Кормановские чтения : cтатьи и материалы Межвузовской научной конференции (Ижевск, апрель, 2012) / ред.-сост. Д. И. Черашняя. Ижевск, 2012. Вып. 11. — 556 с. : ил.
