«Четыре шага» в бессмертие. 125 лет Алексею Суркову

13 октября исполняется 125 лет со дня рождения известного советского поэта-фронтовика Алексея Суркова. Дата, как видите, не такая «круглая», чтобы полноправно занимать сегодня внимание читателя подробным рассказом о большой судьбе мастера стихотворного слова, имевшего множество самых высоких наград и званий. Этому придёт час. А вот добавить к литературному портрету Алексея Александровича, к портрету той великой эпохи штрихов и оттенков, подмеченных им самим, его друзьями и близкими, теми, кого творчество поэта волнует и сейчас, — повод подходящий.

Перо Алексея Суркова особо заблистало в огне войны, став верным помощником нашему солдату. «Утром у нас во Внукове почему-то был выключен электрический ток, — вспоминал поэт первый день Великой Отечественной. — Радио молчало. Утро было тихое, росное, солнечное. Около двух часов дня я стоял на стремянке и прибивал к потолку электрический плафон. Снизу, с улицы, ошалелый крик деда: «Алёша! Немцы нам войну объявили!»

Этого ждали давно. Уже привыкли каждую весну настораживаться и ожидать. И всё же принесённая дедом весть свалилась как снег на голову. Давно жданное оказалось ошеломляюще неожиданным и щемящим сердце. Остановилось дыхание…

И, может быть, от растерянности появилась острая потребность в действии. Раз война — значит, в армию. Раз в армию — значит, в Москву. Без слов Софья пошла собирать солдатское «приданое» — обмундирование, сохранившееся со времён Финской войны. Алёшка полез за наганом, бабушка тихо всхлипывала. Только трёхлетняя Наташа, повинуясь счастью своего возраста, бегала и шумела, как будто ничего не случилось.

Ехать в Москву! Но с пустыми руками ехать нельзя. Ведь завтра надо выпускать первые военные номера газет. И я заставил себя сесть за машинку.

Я написал в один присест два стихотворения. Одно из них было напечатано в «Правде» 23 июня и называлось «Присягаем победой». Другим был текст «Песни смелых». И то, и другое были выражением сердечного волнения, которое охватило миллионы людей в нашей стране. «Песня смелых» была, очевидно, первой по счёту советской песней, родившейся в дни Великой Отечественной войны. Она была напечатана в «Правде» 25 июня 1941 года, перепечатана на плакатах, и на неё сразу написали музыку Виктор Белый и Сергей Прокофьев».

А совсем скоро встали в боевой строй и другие незабываемые строки Алексея Суркова.

— До сих пор звучит его «Землянка». До сих пор военные хоры поют «Марш защитников Москвы» («Мы не дрогнем в бою за столицу свою…»). Кое-кто не забыл и «Конармей-скую» («По военной дороге шёл в борьбе и тревоге…»). Да ещё многим памятно, что именно к нему обращался Константин Симонов: «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины…» Это немало. Хотя, кроме этого, Сурков написал в рифму тома и тома. Да, он был одним из самых советских поэтов. Мраморно советский, — убеждён писатель и публицист Арсений Замостьянов.

Позволим себе заметить, что этот сурковский «советский мрамор», несмотря на груду тогдашних дел на его плечах, был очень тёплым и отзывчивым. Помнится, в начале 1970-х у меня, составителя этих заметок, по соседству жила молодая семья Сурковых. К поэту пара никакого отношения не имела, знакомств с ним не водила — просто были однофамильцами. А когда у них родился сын, то, особо не раздумывая, назвали его Алексеем. И решила тут Галина Николаевна (это мама малыша, работавшая врачом-окулистом) написать поэту: так, мол, и так, уважаемый Алексей Александрович, есть теперь на свете ещё один маленький товарищ Сурков, дать имя которому нас с мужем вдохновил ваш большой талант. Вскоре семья получила совсем уж нежданное ответное письмо, написанное рукой автора «Землянки», что, дескать, безмерно тронут такой честью и желаю малышу расти крепким, а фамилию славить только добрыми делами… Так что души и внимания в «советском мраморе» хватало для каждого.

«Когда в деревне Середнево Алёша учился в школе, директор однажды подарил ему книгу стихов Николая Некрасова. Прочитав её, мальчик и решил стать поэтом, — рассказывают земляки-ярославцы в своих летописях о начале пути поэта. — Его семья жила бедно, и в двенадцать лет Алёша отправился на заработки в Санкт-Петербург. Трудился там рабочим в мебельном магазине, был конторщиком, учеником столяра, цинкографом в типографии, весовщиком в торговом порту. А первые стихи опубликовал только после революции в петроградской «Красной газете».

Но затем стало опять не до муз: Алексей ушёл на фронт биться с белогвардейцами. В 1922 году он вернулся в родную деревню Середнево, и на первых порах крестьянствовал.

Однако любовь к литературе взяла своё. И вскоре Алексей стал «избачом», то есть работником избы-читальни в соседнем Волково. Здесь он вёл большую общественную работу. Организовал деревенскую футбольную команду. Проводили ребята товарищеские матчи с командами других деревень не только своего сельсовета, но и с командами района.

Юношу заметили представители новой власти. Губерния очень нуждалась в грамотных управленцах. Так Алексей стал секретарём волисполкома, затем его перевели в уездный Политпросвет и вскоре избрали первым секретарём Рыбинской организации комсомола.

Однако поэзию не забыл, и в 1924 году стихи Суркова опубликовала «Правда».

Как раз в это время ярославская комсомольская организация задумала создать свой собственный печатный орган. До этого здесь уже была газета «Путь молодёжи», но выходила она урывками, а потому особым спросом у читателей не пользовалась. Поэтому 2 июня 1925 года бюро губернского комитета комсомола приняло решение издавать газету под названием «Северный комсомолец», которой, в отличие от предшественницы, дали и помещение, и телефон, и штатное расписание. Редактором еженедельника стал бывший ответственный секретарь газеты «Северный рабочий» Александр Афиногенов, известный к тому времени как автор ряда пролетарских пьес.

Комсомольской секретарь Алексей Сурков горячо приветствовал создание молодёжной газеты и поддерживал её работу. В то время для получения новостей широко использовались сообщения рабкоров и селькоров, то есть внешнатных корреспондентов, которые писали в газету с мест. И благодаря Суркову таких людей самого разного возраста появилось в Рыбинске немало. Когда он однажды решил сфотографироваться с ними на ступеньках бывшей городской хлебной биржи, все внештатные корреспонденты «Северного комсомольца» с трудом поместились в объектив.

Одновременно Алексей Сурков продолжал совершенствовать своё творчество. Он стал делегатом I Губернского съезда пролетарских писателей, состоявшегося в октябре 1925 года. А 7 марта года следующего он на пленуме Яргубкома РЛКСМ уже вновь говорил о том, как сделать интересней губернскую «молодёжку». И, что называется, «договорился». В конце 1926 года руководителя издания Александра Афиногенова отозвали в Москву заведовать литературной частью театра Пролеткульта, а новым главным редактором «Северного комсомольца» назначили Алексея Суркова.

За дело он взялся обстоятельно, и вскоре редакция уже переехала в более приспособленное помещение, а следом началась борьба за тираж. Дело в том, что за первый год существования он у газеты увеличился незначительно и составлял всего 2200 экземпляров. Сурков решил поднять тираж, мобилизовав на работу юнкоров — внештатных корреспондентов из числа учащейся молодёжи. Набежало их много, однако главный редактор в творческом плане был суров — регулярно устраивал авторам разносы прямо на страницах издания, где для переписки с ними была открыта новая рубрика.

«В основу фельетона должен быть положен факт, а у тебя его нет. Кроме того, нет «соли», «изюминки», на которой строится фельетон. Пиши заметки. Если есть стихи или рассказы — присылай. Свяжись с группой пролетписателей», — обращался он к юнкору Кустову. «Заметки твои не помещались, очевидно, потому, что не интересны читателям», — честно и откровенно отвечал Алексей на обиды ещё одного молодого автора.

Зато те, кто проходил сквозь «сито» редакторской критики, становились прекрасными корреспондентами, причём им полагались даже некоторые вольности в использовании псевдонимов. И на страницах комсомольского издания появлялись материалы с такими, например, подписями: «В. Красный», «В. Вольный», «Любимский», «Жук», «Клубный», «Киря Глазастый», «Первомайский», «Гонобоблев», «Болящий», «Альфа», «Комсомолка Вера», «Бурелом», «Пав. Забытый». Располагал к этому, наверное, и сам язык тех лет с его забавными оборотами. Вот, к примеру, названия поставленных редактором Сурковым в газетные номера статей: «Фабзайцы за работой», «Лыжная вылазка пионеров», «Броня не заполнена», «Канителят с разрядами» или «Три вопроса Губпрофобру»…

В любом случае, газета стала боевой, зубастой, и её тираж уже к концу января 1927 года подпрыгнул до 3900 экземпляров, а сам «Северный комсомолец» стал выходить дважды в неделю. Спустя два месяца у издания было уже 300 юнкоров, и приток новых продолжался.

При этом Алексей Сурков не забывал, конечно, и о поддержке поэтических дарований. Именно по его инициативе в газете появилась рубрика «Литературный уголок», ставшая позже «Литературной страницей», где публиковались стихи и рассказы читателей. Сам редактор продолжал придерживаться полной открытости и, «зарубив» неудачные стихи, тут же публично, со страниц газеты, объяснял причины в рубрике «Ответы начинающим». Например: «В. Смирнову. Стихи очень слабы и технически, и по содержанию. Не пиши о том, что самому тебе мало понятно. Избегай рифмовать глаголы: «несутся — попадутся» и т.д. Продолжай писать, но больше работай над стихом, а главное — читай произведения классиков и лучших пролетарских поэтов, и у них учись». Лучших молодых поэтов и прозаиков Алексей Сурков, напротив, внимательно отбирал и опекал. Для этого при редакции была создана литературная группа, собиравшаяся по воскресеньям.

Редакторство Суркова в газете продолжалось полтора года, за которые тираж «Северного комсомольца» достиг почти пяти тысяч экземпляров. А в мае 1928 года ярославские коллеги по перу делегировали Алексея на I Всесоюзный съезд пролетарских писателей, где москвичи, разглядев талантливого поэта, уже не «отпустили» его обратно. Так Алексей Александрович стал одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и членом Литературного объединения Красной Армии и Флота (ЛОКАФ).

В 1934 году он закончил литературный факультет Института красной профессуры и следующие пять лет проработал в журнале «Литературная учёба», где был непосредственным помощником редактора Максима Горького.

Одновременно Алексей Сурков много писал: в тридцатых годах вышли сборники его стихов «Запев», «Последняя война», «Родина мужественных», «Путём песни» и «Так мы росли». Устроилась и личная жизнь: в литературных кругах он встретил красавицу Софью Антоновну Кревс, которая сразу покорила сердце поэта. Их притяжение было взаимным, и свадьба не заставила себя ждать. А в 1938 году Алексей уже с супругой побывал на родине, в рыбинской деревне Середнево.

В 1939-м труба вновь позвала в бой бывшего пулемётчика Гражданской войны. Сурков стал участником освободительного похода в Западную Белоруссию, об итогах которого уже летом рассказал ребятам из пионерского лагеря Рыбинского моторного завода в селе Глебово. А спустя полгода опять оказался уже в должности батальонного комиссара при проведении Финской кампании. Это, впрочем, не мешало Алексею Александровичу поддерживать бойцов силой своего таланта. В Рыбинском историческом музее сохранился интересный документ: выданное Суркову 10 февраля 1940 года удостоверение, гласящее, что батальонный комиссар одновременно является «поэтом редакции» красноармейской газеты «Героический поход». Вернувшись, Алексей Александрович выпустил «Декабрьский дневник», запечатлевший трудности суровой зимней кампании и «лица походных друзей».

В мае 1941 года поэт с женой отдыхали в Ялте. Потом приехали обратно в Москву, распаковали вещи, вышли на работу, и тут началась война…

Проводив жену с дочерью и сыном в эвакуацию, Алексей Александрович отсиживаться в столице не стал, и вскоре прибыл на передовую в качестве корреспондента газет «Красная звезда» и «Красноармейская правда». Работать ему пришлось в коллективе, где общим наставником считался знаменитый Илья Эренбург, а лучшим другом Суркова стал Константин Симонов.

Уже в августе 1941 года Алексей Александрович как корреспондент «Красноармейской правды» писал репортажи из-под Вязьмы, а в ноябре из села Купчино Ленинградской области…»

— Остался ли в истории литературы сурковский монумент? — ставит вопрос Арсений Замостьянов, и сам же на него отвечает: — Конечно, остался. И в истории страны тоже. Его невозможно упразднить — как войну, как память о павших и победивших… Его «Землянка» будет звучать всегда.

Бесспорно, что также будут с благодарностью помнить и её автора.

— Он относился к тем поэтам, звёздный час которых совпадает с самым трудным и трагическим часом в жизни народа и которым удаётся выразить то, чего в этот час особенно жаждет душа, — в индивидуальном выразить общее, — так считает Светлана Левагина, сотрудница Ярославской областной юношеской библиотека имени А.А. Суркова. — В спокойные времена такие поэты как будто теряют голос, но, словно по волшебству, обретают его в годину испытаний. И потому именно стихи Суркова, вырезанные из газеты, залитые кровью погибшего бойца, прислал в редакцию «Правды» политрук с передового рубежа Великой Отечественной, именно его песне «В землянке» поставлен неофициальный, самодеятельный памятник в деревне Кашино Истринского района Московской области.

«Многие из провинциалов, вознесённых на столичный олимп, забывали о своей малой Родине. Но не Сурков, — отмечается в одной из посвящённых поэту публикаций, размещённых на сайте администрации города Рыбинска. — Он очень часто бывал в Ярославской области, где встречался с жителями. Только Рыбинск поэт посещал в 1968, 1972 и 1974 годах. И каждый раз город приветствовал его цветами и полными залами желавших послушать его стихи. В 1976 году Алексею Александровичу было присвоено звание почётного гражданина Рыбинска. Кроме того, Сурков был избран делегатом от Ярославской области на XXV съезд КПСС, и много лет был бессменным председателем оргкомитета Некрасовского праздника поэзии в Карабихе.

В 1982 году Алексей Сурков последний раз посетил родной Ярославский край. Он приехал в Карабиху на Некрасовские чтения, где по многочисленным просьбам собравшихся прочёл своё бессмертное стихотворение «Землянка».

Часто бывал Алексей Александрович на своей малой родине в деревне Середнево, встречался с её жителями, тружениками колхоза «Заветы Ильича», делился с ними воспоминаниями.

«Песня «Бьётся в тесной печурке огонь», если я не ошибаюсь, — рассказывал Алексей Сурков, — была первой лирической песней, рождённой из пламени этой войны, безо-говорочно принятой и сердцем воюющего солдата, и сердцем тех, которые его ждали с войны. Возникло стихотворение, из которого родилась эта песня, случайно. Оно не собиралось быть песней. И даже не претендовало стать печатаемым стихотворением. Это были шестнадцать «домашних» строк из письма жене. Письмо было написано в конце ноября, после одного очень трудного для меня фронтового дня под Истрой, когда нам пришлось ночью, после тяжёлого боя, пробиваться из окружения со штабом одного из гвардейских полков.

Так бы и остались эти стихи частью письма, если бы уже где-то в феврале 1942 года не приехал из эвакуации композитор Константин Листов, не пришел в нашу фронтовую редакцию и не стал просить «что-нибудь, на что можно написать песню». «Чего-нибудь» не оказалось. И тут я, на счастье, вспомнил о стихах, написанных домой, разыскал их в блокноте и, переписав начисто, отдал Листову, будучи абсолютно уверенным в том, что хотя я свою товарищескую совесть и очистил, но песня из этого абсолютно лирического стихотворения не выйдет. Листов побегал глазами по строчкам. Промычал что-то неопределённое и ушёл. Ушёл, и всё забылось.

Но через неделю композитор вновь появился у нас в редакции, попросил у фотографа Савина гитару и под гитару спел новую песню «В землянке».

Все свободные от работы «в номер», затаив дыхание, прослушали песню. Всем показалось, что песня «вышла». Листов ушёл. А вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя себе на гитаре, спел новую песню. И сразу стало видно, что песня «пойдёт», если обыкновенный потребитель музыки запомнил мелодию с первого исполнения.

Песня действительно «пошла». По всем фронтам — от Севастополя до Ленинграда и Полярного. Некоторым блюстителям фронтовой нравственности показалось, что строки «до тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага» — упаднические, разоружающие. Просили и даже требовали про смерть вычеркнуть или отодвинуть её дальше от окопа. Но портить песню уже было поздно, она «пошла». А как известно, «из песни слова не выкинешь».

О том, что с песней мудрят, дознались воюющие люди. В моём беспорядочном армейском архиве есть письмо, подписанное шестью гвардейскими танкистами. Сказав несколько добрых слов по адресу песни и её авторов, танкисты пишут, что слышали, будто кому-то не нравится строчка «до смерти четыре шага».

«Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, — мы-то ведь знаем, сколько шагов до неё, до смерти».

Ещё во время войны Ольга Берггольц рассказала мне один случай. Пришла она в Ленинграде на крейсер «Киров». В кают-компании собрались офицеры крейсера и слушали радиопередачу; когда по радио была исполнена «В землянке» с «улучшенным» вариантом текста, раздались возгласы гневного протеста, и люди, выключив репродукторы, демонстративно спели песню в её подлинном тексте».

Об этой подлинности военной поэзии Алексея Суркова, которую ничем не подменишь, свидетельствует военный корреспондент, писатель Константин Симонов: «Вижу Суркова топающим по непролазной грязи, в обход многокилометровых пробок, в пилотке, с вещмешком за плечами. Он говорил в своих стихах от имени солдат, и к этому небесполезно добавить, что он и вёл себя на войне по-солдатски, не околачивался в штабах, не лез под крылышко к начальству, чаще многих других из нас ездил на попутных и мерял десятки километров пешком своим привычным, ходким солдатским шагом, но зато уж именно, говоря по-журналистски, брал свой материал на передовой, и, пожалуй, в большинстве случаев только там и брал его, поэтому и стихи его — по праву солдатские стихи».

Блестящую оценку дал Симонов циклу стихов «Это было на севере», вышедших из-под пера Суркова после Финской войны: «…Да, вот так и надо писать о войне, без барабанов, литавр и козьмакрючковщины, писать по-честному, как о жестоком, тяжком и страшном труде, без которого «не прорваться к победе». Мне, к тому времени видевшему своими глазами небольшой кусочек войны в Монголии, на Халхин-Голе, тоже так казалось и виделось, но за стихами Суркова я почувствовал более трудный личный опыт, больше знаний войны, более глубокое понимание войны, всей её тяжести для человека».

Это столь проникновенное понимание Сурковым войны подмечает и живущий сейчас в Приморье поэт Лев Баскин: «Уже с первых дней Алексей Сурков почувствовал — солдатское сердце ищет не только лозунга и призыва, но и ласкового, тихого слова, чтобы разрядиться от перегрузки всем тем страшным, что обрушила на него жестокая действительность».

Вот как о той действительности, в которой рождалась «Землянка», вспоминала дочь поэта Наталья Суркова: «Отец, военный корреспондент фронтовой газеты, приехал под Истру собирать очередной материал. Немецкие танки прорывались к Москве не там, где их ждали, — по Волоколамке, а именно здесь, по незащищённой дороге. Наши, несколько человек, включая отца, застряли в окружённом фашистами блиндаже. Три пулемёта били по ним в упор. Один из тех, кто был тогда вместе с отцом, сумел гранатами подавить пулемёты. Стали выбираться к нашим, отцу помогал кто-то из молодых, ему самому из-за возраста это было трудно... В год битвы под Москвой зима упала внезапно, закрыв снегом кровь и ошмётки искорёженного металла. Они пробирались через прозрачный лес по минному полю. На расстоянии четырёх шагов один от другого. Такое было правило, чтобы, если один подорвётся, у другого был шанс уцелеть. Отец тогда произнёс: «До смерти — четыре шага». Вся его шинель была иссечена осколками».

Память народная вновь поправила слова поэта, сделав эти «четыре шага» его шагами в бессмертие.

 

***

 Бьётся в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза.

И поёт мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

 

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой.

Я хочу, чтобы слышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

 

Ты сейчас далеко, далеко,

Между нами снега и снега...

До тебя мне дойти нелегко,

А до смерти — четыре шага.

 

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От моей негасимой любви.

 

Ноябрь, 1941 г.

 

***

По военной дороге

Шёл в борьбе и тревоге

Боевой восемнадцатый год.

Были сборы недолги,

От Кубани до Волги

Мы коней поднимали в поход.

 

Среди зноя и пыли

Мы с Будённым ходили

На рысях на большие дела.

По курганам горбатым,

По речным перекатам

Наша громкая слава прошла.

 

На Дону и в Замостье

Тлеют белые кости.

Над костями шумят ветерки.

Помнят псы-атаманы.

Помнят польские паны

Конармейские наши клинки.

 

Если в край наш спокойный

Хлынут новые войны

Проливным пулемётным дождём, —

По дорогам знакомым

За любимым наркомом

Мы коней боевых поведём.

 

1935 г.

 

***

 Видно, выписал писарь мне дальний билет,

Отправляя впервой на войну,

На четвёртой войне, с восемнадцати лет,

Я солдатскую лямку тяну.

Череда лихолетий текла надо мной,

От полночных пожаров красна.

Не видал я, как юность прошла стороной,

Как легла на виски седина.

И от пуль невредим, и жарой не палим,

Прохожу я по кромке огня.

Видно, мать непомерным страданьем своим

Откупила у смерти меня.

Испытало нас время свинцом и огнём,

Стали нервы железу под стать.

Победим. И вернёмся. И радость вернём,

И сумеем за всё наверстать.

Неспроста к нам приходят неясные сны

Про счастливый и солнечный край.

После долгих ненастий недружной весны

Ждёт и нас ослепительный май.

 

Сентябрь, 1942 г.

 

Солдат

 Стирая рукавом

Со лба густую кровь,

Перед бойницей вражеского дота,

Укрыт глубоким рвом,

Он целится и вновь

Сечёт разящей строчкой пулемёта.

 

Взрывается снаряд,

Земля летит вразброс.

Осколки рвут бугры промёрзлых кочек.

А пули всё летят.

Как будто в землю врос

Ожесточённый боем пулемётчик.

 

Смешался с кровью пот

Солдатского труда.

Несутся с лязгом танки по полянке.

Метелица метёт,

И красная звезда

Мерцает на заснеженной ушанке.

 

И динамит, и тол,

И воющий металл,

И злая лихорадка автомата...

Он в этот ад вошёл,

Он в пламени познал

Свой трудный долг пехотного солдата.

 

Ведя за годом год

Жестокую борьбу,

Он в громе исполинских наступлений

На сотни лет вперёд

Устраивал судьбу

Рождённых и грядущих поколений.

 

Для радости труда

Отвагою храним,

Он родине несёт победы дар чудесный.

Душа моя горда,

Что жил я рядом с ним,

Что помогал ему своей солдатской песней.

 

1944 год, Действующая армия.

 

Подготовил Александр САРАНЦЕВ

Источник: «Правда»