«А знаешь, все еще будет!..» К 110-летию со дня рождения Вероники Тушновой

Вспоминаются замечательные песни композитора Марка Минкова «Не отрекаются любя» и «А знаешь, все еще будет», прекрасно исполнявшиеся Аллой Пугачевой и ставшие настоящим украшением ее богатого репертуара 70-80-х годов минувшего столетия, благодаря которому она и стала народной любимицей. Впрочем, так уж сложилось, что и композитора, и автора слов этих песен знают куда как меньше, чем певицу, их исполнявшую. По сути, песни эти в народе ассоциируют как раз с именем «примадонны», но никак ни с именами композитора и поэтессы, написавшей стихи, причем написавшей давно и не услышавшей их тогда в музыкальном обрамлении, когда они стали известными и популярными.

А написала эти стихи замечательная русская советская поэтесса Вероника Михайловна Тушнова, 110-летие со дня рождения которой приходится на эти мартовские дни.

Лиричность ее стихов, необычайно светлых, искренних, берущих за душу и написанных на рубеже 40-х – середины 60-х годов XX века, удивляет и сегодня. Благо и то, что само имя поэтессы не растворилось в бесконечных анналах памяти. Его помнят, особенно те, кто с давних лет ценит подлинную поэзию и не расстается с нею никогда. И дай то бог, чтобы память эта жила и впредь, обрастая новыми читателями, кто уже в наше непростое время станет открывать для себя эту потрясающую поэтессу, знакомясь с ее никогда не стареющим творчеством.

Обозначив в начале очерка два, пожалуй, самых известных стихотворения Тушновой, не могу, разумеется, их не процитировать:

Не отрекаются любя.

Ведь жизнь кончается не завтра.

Я перестану ждать тебя,

а ты придешь совсем внезапно.

А ты придешь, когда темно,

когда в стекло ударит вьюга,

когда припомнишь, как давно

не согревали мы друг друга.

И так захочешь теплоты,

не полюбившейся когда-то,

что переждать не сможешь ты

трех человек у автомата.

И будет, как назло, ползти

трамвай, метро, не знаю что там…

И вьюга заметет пути

на дальних подступах к воротам…

А в доме будет грусть и тишь,

хрип счетчика и шорох книжки,

когда ты в двери постучишь,

взбежав наверх без передышки.

За это можно все отдать,

и до того я в это верю,

что трудно мне тебя не ждать,

весь день не отходя от двери.

Разве могут эти стихи не волновать? Можно ли, пропуская их через сознание и сердце, не взгрустнуть и не задуматься над тем, как велико притяжение любви, за которое «можно все отдать»? Думается, ответ на эти невольно возникшие вопросы очевиден. И сколько бы не прошло времени, да и в каком бы обществе мы с вами не жили, даже и в сегодняшнем, подверженным влиянию антикультуры и бездуховности, где, к великому сожалению, попираются человеческие честь и достоинство, подменяемые вседозволенностью и безнравственностью, а, подлинное, возвышенное чувство, тем не менее, непременно будет жить, трогать тонкие душевные струны и настраивать на веру в святость любви, без которой, как известно, люди существовать на этой многострадальной земле не имеют возможности.

А знаешь, все еще будет!

Южный ветер еще подует,

и весну еще наколдует,

и память перелистает,

и встретиться нас заставит,

и еще меня на рассвете

губы твои разбудят.

Понимаешь, все еще будет!

В сто концов убегают рельсы,

самолеты уходят в рейсы,

корабли снимаются с якоря…

Если б помнили это люди,

чаще думали бы о чуде,

реже бы люди плакали.

Счастье – что оно? Та же птица:

упустишь и не поймаешь.

А в клетке ему томиться

тоже ведь не годится,

трудно с ним, понимаешь?

Я его не запру безжалостно,

крыльев не искалечу.

Улетаешь?

Лети, пожалуйста…

Знаешь, как отпразднуем

встречу!

Имелась в арсенале Пугачевой и еще одна прекрасная песня на стихи Тушновой, созданная композитором Константином Орбеляном. Да, речь о песне «Сто часов счастья», несколько подзабытой сейчас. А слова там, при сем не только интересные, красочные, но и глубокие, что называется, вневременные, не ограниченные какими-либо-рамками, не мнимые и наигранные.

Сто часов счастья…

Разве этого мало?

Я его, как песок золотой,

намывала,

собирала любовно, неутомимо,

по крупице, по капле,

по искре, по блестке,

создавала его из тумана и дыма,

принимала в подарок

от каждой звезды и березки…

Сколько дней проводила

за счастьем в погоне

на продрогшем перроне,

в гремящем вагоне,

в час отлета его настигала

на аэродроме,

обнимала его, согревала

в нетопленом доме.

Ворожила над ним, колдовала…

Случалось, бывало,

что из горького горя

я счастье свое добывала.

Это зря говорится,

что надо счастливой родиться.

Нужно только, чтоб сердце,

не стыдилось над сердцем трудиться,

чтобы не было сердце

лениво, спесиво,

чтоб за малую малость

оно говорило «спасибо».

К поэтическому слову Тушнова относилась взыскательно, так как считала, что поэзия не может быть бессмысленной и безыдейной. В статье «Молодым – о поэзии» она довольно подробно высказалась о своем понимании творчества, пришедшем к ней не сразу, а только лишь после того, когда обозначились те темы, которые она и разрабатывала как самобытный поэт, тяготевший к чувственному слову, овеянному светлой грустью и неизбывной верой в человека и в то, что он обязательно должен быть счастливым.

«Мысль не должна назойливо выпирать из каждой строки – писала поэтесса в этой небольшой публикации, – иногда в хороших стихах на первый взгляд она вообще отсутствует. Но это только на первый взгляд. Мысль существует, как говорится, в «подтексте». Читатель настолько проникается настроением, мироощущением автора, что сам делает необходимый и единственно возможный вывод, то есть мысль рождается за пределами стихотворения, и читатель становится как бы соавтором поэта. <…> Одно только недопустимо – это чтобы мысль была назойлива, чтобы она плавала на поверхности, а не вытекала органически из всей ткани поэтического произведения.

Если нет в стихотворении поэтической мысли, вокруг которой группируются поэтические образы, последние начинают рассыпаться, многие из них при всей своей яркости оказываются лишними, немыми. Нет в таких стихах своего выраженного отношения автора к изображенным фактам и событиям, стихи получаются безыдейными.

Настоящая поэзия не может быть безыдейной. Пейзажные стихи, заставляющие читателя еще раз с еще большей остротой почувствовать, как он любит родные поля и леса, – это глубоко идейные стихи. Стихи, написанные о важнейших стройках, о героических делах, если они написаны не горячим сердцем поэта, а холодной рукой ремесленника, – безыдейны и вредны!

Чувства и мысли – вот что такое стихи. И, конечно, мастерство, потому что оно позволяет полнее и свежее выразить и чувства и мысли».

О том же, как поэтесса могла любить родные края, Россию, ее необъятные просторы и маленькие городки, людей и их добрые дела, говорят стихи Тушновой. Так, в стихотворении «Утро в Кашине» она тепло описывает небольшой русский город, олицетворяющий собою исконную вековечную Россию:

Мимо спящих снежных пашен

Мчится по ветру гудок…

С добрым утром, город Кашин,

Тихий русский городок!

За морозной далью дальней

Рдеет ленточка зари,

И на площади вокзальной

Утро гасит фонари. <…>

Снег зажегся блеском ртутным,

Первый луч на крыши лег…

С добрым утром, с добрым утром,

Кашин, тихий горок!

А вот уже Россия поэтессе видится в образе матери. Причем она обращает особое внимание на материнские руки, натруженные, не привыкшие без дела лежать на коленях, всегда творящие, создающие, согревающие и обихаживающие.

Вот говорят: Россия…

Реченьки да березки…

А я твои руки вижу,

узловатые руки,

жесткие.

Руки, от стирки сморщенные,

слезами горькими смоченные,

качавшие, пеленавшие,

на победу благословлявшие. <…>

Отдохнуть бы,

да нет привычки

на коленях лежать им праздно…

Я куплю тебе рукавички,

хочешь – синие, хочешь – красные?

Не говори «не надо», –

мол, на что красота старухе?

Я на сердце согреть бы рада

натруженные твои руки.

Как спасенье свое держу их,

волнения не осиля.

Добрые твои руки,

прекрасные твои руки,

матерь моя, Россия!

Земная жизнь поэтессы была до обидного коротка. Ей и было то всего 54 года, когда весной 1965 года у нее диагностировали онкологическое заболевание. Последние дни, проведенные в больнице, стали для Тушновой мучительными, она испытывала страшную физическую боль, не менее терзали ее и душевные переживания. В те дни ее постоянно навещал Александр Яшин, возлюбленный поэтессы, известный поэт и прозаик, лауреат Сталинской премии, кстати, по злой иронии, ушедший из жизни буквально через три года, и также от рака. Тогда же его посещения помогали больной, ей становилось легче. Но коварная болезнь брала свое… расставание с жизнью приближалось с каждым новым, тягостным днем. Неизбежный уход стал очевидным и для Вероники Михайловны…

Уроженка Казани, дочь ученого, микробиолога, профессора Казанского ветеринарного института и выпускницы высших Бестужевских курсов, Вероника была одаренным ребенком. Она хорошо училась в школе, ей легко давались языки и к моменту получения школьного аттестата в 1928 году, девушка отлично владела английским и французским языками. Интересовала ее и литература, неплохо писала она школьные сочинения, отмечавшиеся учителями. Любила юная Вероника и поэзию, и живопись, ее стихи и рисунки украшали школьную стенгазету.

Но, несмотря на тяготение к гуманитарным наукам и любовь к литературному творчеству, Тушнова, по настоянию отца, отличавшегося властным характером, поступает на медицинский факультет Казанского университета.

Доучиваться же ей пришлось в Ленинграде, куда семья Вероники, в связи с назначением отца на ответственную должность во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ), переберется в 1931 году. А вскоре их семья окажется уже и в Москве, где Тушнова продолжит обучение в аспирантуре при кафедре гистологии ВИЭМ.

Однако, увлечения юности, Вероника также оставлять не собиралась. Она продолжает заниматься живописью и стихосложением, а в 1941 году, прислушавшись к мнению известной русской советской поэтессы Веры Инбер, читавшей ее стихи, Тушнова становится студенткой Литературного института имени А.М. Горького. Но Великая Отечественная война внесет в ее планы свои коррективы.

С ее началом Тушнова переезжает обратно в Казань и устраивается работать в военный госпиталь палатным врачом. Тогда же, в непростых условиях военного времени, начнет оттачиваться и ее поэтическое мастерство. «Доктором с тетрадкой», называли Тушнову в то время, научившуюся на ходу записывать рождавшиеся в ее сознании строки, наполненные болью и страданиями советских граждан.

В 1944 году в журнале «Новый мир» появляется стихотворение Тушновой «Хирург», посвященное опытному старшему коллеге Н.Л. Чистякову, а «Комсомольская правда» печатает ее поэтический цикл «Стихи о дочери», сразу же нашедшего своего читателя.

Эти стихи и сегодня не растеряли своей привлекательности и смысловой нагрузки. Сопереживая старому хирургу, самоотверженно выполняющему свой военный и гражданский долг, Тушнова рассказывает читателям о его нелегкой доле:

Порой он был ворчливым оттого,

что полшага до старости осталось.

Что, верно, часто мучила его

нелегкая военная усталость.

Но молодой и беспокойный жар

его хранил от мыслей одиноких –

он столько жизней бережно держал

в своих ладонях, умных и широких. <…>

Своей тоски ничем не выдавал он,

никто не знает, как случилось это, –

в какое утро был он извещен

о смерти сына под Одессой где-то…

Не в то ли утро, с ветром и пургой,

когда, немного бледный и усталый,

он паренька с раздробленной ногой

сынком назвал, совсем не по уставу.

Есть у Тушновой и такие грустные строки, всецело напоминающие о войне и ее жертвах:

Сколько милых ровесников

в братских могилах лежит.

Узловатая липа

родительский сон сторожит.

Все беднее теперь я,

бесплотнее день ото дня,

все меньше на свете меня.

Черноглазый ребенок…

Давно его, глупого, нет.

Вместо худенькой девушки –

плоский бумажный портрет.

Вместо женщины юной

осталась усталая мать.

Надлежит ей исчезнуть…

Но я не хочу исчезать!

О том же, как стала поэтом, Тушнова откровенно высказалась в статье «Молодым – о поэзии»: «Меня часто спрашивают: «А когда вы начали писать стихи?» И мне всегда бывает трудно ответить на этот вопрос. Что понимать под словами «писать стихи»? Складывать фразы в правильно чередующиеся, зарифмованные строки и строфы? Если так, то я начала писать в самом раннем детстве, лет в шесть-семь…

…Солнышко светит и греет,

птичек слышны голоса…

Стихи у меня получались такими же гладкими и аккуратными, как многие из тех, которые я читала в детских книжках. И слова в них те же, и писать их было очень просто и легко. Я иногда брала тетрадку и говорила себе: а теперь я запишу про зиму. А теперь про весну. И это всегда удавалось.

Своим умением писать стихи я гордилась, но мысль о том, что, став взрослой, я буду продолжать это увлекательное, но отнюдь не серьезное занятие, мне и в голову не приходила. Повторяю – писать мне было очень легко».

Затем юная Вероника, учась в старших классах, ощутит в себе «необходимость написать замечательные стихи о любви». И напишет. А через некоторое время оценит их критично и посчитает неудачными. «Стихи-то опять были не мои! Их наполняли грезы, слезы, луна, страдания. В них были удачные рифмы и редко-редко проскальзывала живая строка, согретая живым и подлинным чувством. И о любви, и о страданиях я писала чисто отвлеченно, а поэзия этого не прощает».

Напишет восприимчивая к жизненным удачам и коллизиям Тушнова стихи и тогда, когда испытает настоящую любовь, а вместе с ней и горе, и разочарование. И опять ей стихи покажутся неудачными. «В них говорилось о чувствах и переживаниях – вспоминала поэтесса годы спустя, – сотни раз описанных до меня, и ничего нового нельзя было в этих стихах обнаружить. В них не было мыслей. А ведь мысль – это тот стержень, на котором держится все стихотворение».

В молодые годы Тушновой казалось, что она пишет «плохие стихи». Собственно, ничего удивительного в такой авторской оценке и нет. Самокритичность – ценное качество для любого художника, вот только обладают им далеко не все. В случае же с нашей героиней именно это первостепенное качество и заставляло ее делать определенные выводы, требовавшие кардинального пересмотра самих творческих замыслов, как и стиля, манеры письма. Она не хотела повторяться и идти в своем творчестве по тропам, ранее проторенным другими поэтами. Потому и думала о том, «что бы такое оригинальное сказать».

«Думаю, что по-настоящему я стала писать во время войны – писала Вероника Михайловна в автобиографичной статье «Молодым – о поэзии». – Я работала в госпитале с утра до ночи и очень редко бралась за карандаш. Но сколько я передумала и перечувствовала за это время! И что самое удивительное, у меня появилось новое, никогда еще не испытанное мною чувство: мне вдруг захотелось, чтобы стихи мои узнали, прочли, мне хотелось своими стихами вмешаться в жизнь, что-то изменить в ней. Я понимала, как это трудно и ответственно, и все-таки эта мысль меня не покидала».

Первые стихи, которые уже не огорчали Тушнову, были собраны в цикл под названием «Стихи о дочери» и в 1944 году опубликованы в «Комсомольской правде». «Я написала их действительно о своей маленькой дочке, и они мне казались слишком личными. Но их напечатали, и я была этим обрадована и встревожена».

Стихи эти читателям понравились. Поэтесса получила на них немало добрых отзывов. Шли к ней и письма с штемпелями полевой почты. Бойцы благодарили ее, их по-настоящему тронули стихи о детях. «…во всех этих письмах – писала поэтесса, став знаменитой, – в тех или иных словах, говорилось одно: «Хорошо, что вы написали о наших детях!» Каким счастьем было для меня читать слово «наших»!

Значит, что же получилось? Я писала стихи о своей девочке, о своей Наташе, а они – бойцы, приславшие мне свои письма, считают, что я писала про их детей! Это была такая удача, о которой я не могла и мечтать».

Фактически же, дебют Тушновой в литературе состоится в 1945 году, когда она выпустит сборник «Первая книга», редактировать и составлять который ей поможет крупный русский советский поэт, лауреат Сталинской премии Павел Антокольский.

Успех Тушновой был значительным. Стихи ее понравятся, в том числе и многим известным всей стране людям, таким, например, как народный артист СССР, лауреат Сталинской премии Василий Качалов.

И все же, не так-то и гладко складывался ее литературный путь. При том, что Тушнову печатали в периодических изданиях, вторая книга ее стихов увидит свет лишь в 1954 году. В некотором роде на этот временной разрыв повлияет и то, что произведения Тушновой, как рядом читателей, а в особенности, – критиками, воспринимались не совсем однозначно. По их мнению, ее стихи были чрезмерно грустными, манерными, камерными и совсем не духоподъемными, что, по большому счету, в общем-то не противоречило и истине, если, конечно, сознательно отбросить манерность, наличие которой в поэзии Тушновой было преувеличено.

Критиковали Тушнову и в более поздние годы, когда выходили ее последующие книги, заявляя о том, что она «не обрела свое творческое лицо, не имеет своего голоса». Хотя и голос, и поэтическое лицо, и постоянная тематика у нее были. Присутствовало у Тушновой и большое желание писать, не останавливаясь на достигнутом. С удовольствием она выдвигалась и в путь. Поездки по стране ее вдохновляли и способствовали написанию новых произведений.

Сегодня поэтессу принято представлять, как мастера любовной лирики, подчеркивая при сем ее аполитичность и то, что она, как пишут многие поклонники ее творчества, «никогда не прославляла власть имущих, не воспевала советский режим», а писала всем понятные, грустные стихи о любви, стихи-раздумья. Что ж, справедливости ради, безоговорочно соглашаясь с тем, что Тушнова в русской советской поэзии навсегда останется непревзойденным художником, воспевавшим любовь и создававшим подлинные шедевры об этом основополагающем чувстве, скажу и о том, что насчет отношения к «советскому режиму» и «прославления власти» дело обстояло далеко не так, как кому-то хотелось бы представить.

Возьмем стихотворение поэтессы «Крепость счастья», малоизвестное в наши дни, да и ранее, после определенных событий, произошедших в СССР во второй половине 50-х годов, естественно, не публиковавшееся.

Еще на Красной площади пустынно –

Парад начнется через два часа…

Светлеет небо над стеной стариной,

И на брусчатке сизая роса… <…>

Мы не одни!

В Софии, в Бухаресте,

На площадях Берлина в этот час

Потоки толп ликуют с нами вместе

И солнце светит в миллионах глаз!

В предместьях Рима, в гаврских переулках,

Где вечное пристанище нужды,

Без громких песен, без оркестров гулких

Рабочие построились в ряды…

Незримые, они у стен кремлевских

С безбрежною сливаются рекой,

И сам великий Сталин по-отцовски

Поток колонн приветствует рукой.

Перед Вождем неколебимым строем

Проходит вся огромная страна:

Клубит знамена ветер новостроек,

У ног донская плещется волна.

Куда ни взглянешь, – радость и согласье,

Порыв труда, любви живой огонь,

Моя страна родная – крепость счастья –

Твердым-тверда!

Никто ее не тронь!

В день Первомая, в солнечное утро,

Своей неотвратимостью грозна,

Перед лицом мудрейшего из мудрых

Проходит человечества весна!

Приведенное стихотворение, воспевавшее вождя, не говорит о том, что Тушнова была поэтом, создававшим произведения гражданственные и сугубо патриотичные. Хотя, безусловно, и патриотизм в ее стихах также присутствовал. Здесь же речь о другом. Да, поэтесса не являлась членом партии, не писала о ней, не вспоминала в стихах Советскую власть, но и противником этой общественно-политической системы она не была. И не чуралась она ее, так как при ней росла, взрослела, обретала свой голос и почерк, миропонимание и взгляды на жизнь. А они, без сомнения, не шли в разрез с теми настроениями, которые преобладали в советском обществе, составной частицей которого была и Тушнова, человек с особым видением мира и своего в нем участия.

Вчитываюсь в стихи Тушновой, пытаюсь понять ее переживания, а порою, осознать их, в полной мере, никак не могу. Что, к примеру, тревожило тогда поэтессу, когда у нее рождались такие слова:

Человек живет совсем немного –

несколько десятков лет и зим,

каждый шаг отмеривая строго

сердцем человеческим своим.

Льются реки, плещут волны света,

облака похожи на ягнят…

Травы, шелестящие от ветра,

полчищами поймы полонят.

Выбегает из побегов хилых

сильная блестящая листва,

плачут и смеются на могилах

новые живые существа.

Вспыхивают и сгорают маки.

Истлевает дочерна трава…

В мертвых книгах

крохотные знаки

собраны в бессмертные слова.

Впрочем, так, наверное, и должно быть, – загадка, составленная для нас художником, остается не разгаданной. А если точнее, то каждый из нас, соприкасаясь с произведениями Тушновой воспринимает их по-своему и ключ к их пониманию подбирает тот, с которым лишь одному ему и станет возможным обращаться. И это, на самом деле, верный подход, позволяющий задумываться над ее стихами, их глубинными смыслами и над тем, что есть в нашей жизни понятия незыблемые, неподчиняющиеся сиюминутным вызовам времени.

Завершить же эти заметки об одной из самых проникновенных русских советских поэтесс мне бы хотелось такими ее словами:

Почему говорится: «Его не стало»,

если мы ощущаем его непрестанно,

если любим его, вспоминаем,

если – это мир, это мы для него исчезли.

Неужели исчезнут и эти ели,

и этот снег навсегда растает?

Люди любимые, неужели

вас у меня не станет?

К нашей радости, ни снег, ни ели, никуда, конечно, не исчезли. Не растворилось в памяти и имя Вероники Тушновой. Его по-прежнему «непрестанно» вспоминают, вновь и вновь обращаясь к ее удивительной поэзии. Переиздаются и книги поэтессы. А значит продолжает жить и поэтическое слово этой женщины-лирика, жившей в особом мире любви, грез, надежд и переживаний, о которых она всем нам на протяжении своего короткого творческого пути и рассказывала, – искренне, трогательно, без прикрас и фальши.

Руслан СЕМЯШКИН, г. Симферополь