«Я вернусь навсегда...» К 90-летию Василия Шукшина

Когда-то, читая Шукшина, мы остро чувствовали его современность. Он касался самых потаённых струн русской души. Он знал про наших соотечественников «тайное тайных» и раскрывал это с необыкновенной проникновенностью и неожиданной деликатностью, касался самых болевых точек русской натуры. Он любил своего соплеменника, сострадал ему и хотел, чтобы тот становился умнее, сильнее, чище.

Шукшин был, в сущности, подвижником, готовым порадеть за человека, но так, чтобы в глазах народа не выглядеть моралистом, законником, учителем жизни, понимая, что человек может вернее дойти до истины сам — через книгу, через фильм. И так прочнее, надёжнее станет обладание истиной. Потому-то дороги были Шукшину оба избранных дела: литература и кино. Кинематограф — самое массовое из искусств — должен был, по его убеждению, донести глубочайшие нравственные истины до всех и каждого. А сделать это было совсем не просто: под влиянием зарубежных поделок, хлынувших на наши экраны, у зрителя вырабатывался стереотип отношения ко всякому фильму как к развлечению. Шукшин не только страдал от такой девальвации искусства, но всерьёз задумывался, почему это происходило, кто управлял этим процессом и зачем это было нужно.

Как бы страдал он сегодня, видя, во что превращаются кино и телевидение, утратившие всякую связь с жизнью, оборачиваясь оголтелой антикультурой, унижающей человека.

СЕГОДНЯ просто невозможно представить себе Шукшина в нашей нынешней жизни. Ни ему, ни его беспокойным, уязвлённым всякой несправедливостью героям нет в ней места. Где ты, чудик, резонирующий от каждого грубого слова, то тихо, то яростно отстаивающий своё понимание справедливости и своё человеческое достоинство? В прежние времена можно было постоять за свои убеждения, порадоваться человеческому теплу, помечтать о несбыточном, которое нет-нет да и сбывается.

Как теперь выяснилось, жизнь-то была хорошая, надо было только её надстраивать и укреплять: об этом и пеклись шукшинские герои — подчас выламываясь из размеренной обывательской жизни, забрасывая разные инстанции своими просьбами и жалобами. Глядишь, вспомнят когда-нибудь про этих «психопатов», тогда и в самом деле построят лифт до Луны или пророют подземку до Владивостока. В самом деле, каких чудес мог бы натворить человек, если бы не растрачивал себя на ерунду, на перепевы давно известного, которые Шукшин определял как «мелочишку суффиксов и флексий», наконец, просто на безделье. Что бы сказал Шукшин, увидев, как третье поколение молодых, полных сил людей «отдыхает», играя в компьютерные игры или убивает время в переписке с «одноклассниками»?

Странная постановка вопроса, не так ли? Ведь и Шукшин понимал, что человек не робот и не может удовлетвориться только своей работой — результатом своего труда. Ибо знает: всё проходит, и сам он пройдёт подобно всем. У Шукшина самые поразительные, самые драматичные рассказы посвящены людям, изверившимся во благе жизни, а всё-таки продолжающим «полюблять» жизнь — причём проявляется это в самых неожиданных формах, как у тихого Алёши Бесконвойного или буйного «танцующего Шивы».

Так ушёл ли из нашей жизни герой Шукшина? И да, и нет.

События новейшей истории сильно ударили по нашей стране: изменился социальный строй, изменился и человек — опора и движущая сила государства. Шукшин чаще всего искал своего героя в глубинке — там человек первозданнее, там жизнь развивается по своим естественным и непреложным законам. Сегодня, когда страна почти целиком опутана Всемирной паутиной, не приходится искать самобытных краёв и нетронутых людей. Человек изменился вместе со страной. В нём уже нет доверчивости, открытости, мечтательности — этих замечательных свойств русской натуры. Он загнал в глубь души свою чувствительность, свою природную доброту. Его столько раз обманывали, обирали, насиловали, над ним столько «экспериментировали» за последние тридцать лет, что он ушёл в себя и живёт своей душевной жизнью только благодаря милостям природы: щедрости солнца, дождя и зелёной травы. Шукшин понимал, что такое может случиться, показывая это в своих рассказах и фильмах, опосредованно призывая тех, от кого зависят судьбы людские, быть внимательнее, бережнее друг к другу. В ту пору, когда он жил и творил, его слышали.

Шукшин пытался осмыслить процесс ожесточения человека. Он видел, что его отчуждение от истиной ценности существования — любви к жизни и своему ближнему — происходит тем вернее, чем больше в миру равнодушия и жестокости.

Народ — как океан, вечно обновляется, и сколько бы грязи ни сливали в этот океан, его спасает самоочищение. Но порой кажется, что этому феноменальному явлению — народу-океану — грозит небывалая экологическая катастрофа. И тогда начинается великая очистительная работа солнца. Сквозь века пылают светочи русской литературы. Сегодня их изгоняют из школьных программ. Но они упорно пробиваются к читателю. Всю жизнь вспоминал Шукшин о той школьной учительнице, которая составила ему первый список художественной литературы для внеклассного чтения: список обрастал именами, скоро в него вошли Пушкин и Гоголь, Некрасов и Тургенев, Толстой и Чехов.

Теперь в таком списке по праву стоит имя самого Василия Макаровича Шукшина. Он просто необходим нашему современнику именно потому, что сумел в уже отдалённом прошлом угадать, где начинается зона бедствия, грозящая погибелью его соплеменникам. Шукшин современен, хотя чуть не полвека отделяет нас от его героев.

ТВОРЧЕСТВО любого художника невозможно оторвать от его эпохи. Творческая зрелость Шукшина — наиболее интересный и содержательный период его стремительного роста — приходится на сложное время двойных стандартов и двойной морали. Надо понимать, что небывалый в мировой истории политический строй, утвердившийся в СССР, не только подвергался натиску извне, но и раскачивался изнутри: отсюда и двойные стандарты, двойная мораль, вернее — отсутствие всякой морали у многих влиятельных лиц, пробравшихся на высокие государственные посты. Шукшин, как многие его современники, чувствовал это и страдал от этой двойственности, от невозможности противостоять ей. Ведь, казалось, у всех была одна и та же идеология: как же бить в свои ворота? Шукшин видел, что двойная мораль с неизбежностью проникает в общество и становится пагубной для народа. И до последнего своего дня боролся за душу человека, как мог — живым доходчивым словом. Он видел противоядие в душевном здоровье, нравственной прочности. Он приветствовал социальный строй, который высоко ценил и поднимал человеческий труд: он стал партийцем не по расчёту, а по убеждению.

Труд был для него главной опорой человека. Другим необходимым условием становления личности он считал самовоспитание, взыскательность к себе. Так и писал: «Критическое отношение к себе — вот что делает человека по-настоящему умным. Так же и в искусстве, и в литературе — сознаёшь свою долю честно — будет толк».

Он имел право на такую взыскательность в силу жесточайшей требовательности к самому себе. Осознав своё писательское призвание, он шёл по этой стезе с невероятным мужеством и упорством. Связав свою судьбу с кинематографом — можно сказать произвольно, в силу счастливых обстоятельств, — он, конечно, не мог не увлечься этим ярким динамичным искусством и, отдав ему много сил и времени, добился успеха.

Но писательство всегда было для Шукшина наиглавнейшим делом. Он и во ВГИК — элитарный институт кинематографии — поступил благодаря своим рассказам. С этими рассказами, а точнее зарисовками, поступал на сценарный факультет. А ему неожиданно предложили попробовать свои силы на режиссёрском. Начиналась новая кинематографическая эпоха: от кинематографа потребовалась правда жизни и характеров. В первых набросках будущего писателя угадывался живой, самобытный характер, который надо было вернуть на экран. Шукшин кинулся в режиссуру, как в омут, с головой, — он понятия не имел об этой профессии. Не подозревал он о даре лицедейства, который жил в нём: однокурсники сразу начали занимать его в своих этюдах. Сложилось так, что тайнами киноискусства он овладевал на практике почти всю дальнейшую жизнь, снимаясь в кино, сочиняя сценарии и ставя по ним фильмы. И как его только хватало на литературное творчество!

«Я не позволил себе жить расслабленно, развалившись, — писал он в зрелые годы. — Вечно напряжён и собран. И хорошо, и плохо. Хорошо — не позволил сшибить себя, плохо — начинаю дёргаться, сплю с зажатыми кулаками».

А «сшибить» его хотели бы многие: уж слишком быстро с некоторых пор он начал подниматься. Даже серьёзные и доброжелательные ко всякому литературному таланту профессиональные критики подчас огорчались: «Почему популярность сопутствует именно Шукшину? Есть же другие яркие писатели-народники, и среди них Распутин, Абрамов, Носов. Может быть, всё дело в количестве тиражей?»

ДЕЙСТВИТЕЛЬНО, тиражи сборников Шукшина от года к году росли, он был особо востребован народом потому, что доходил своими рассказами до сердца каждого читателя. Шукшин продолжил дело Чехова и Зощенко: он приобщил нечитающего человека к подлинной литературе, заговорил с ним на том литературном языке, который был нечитающему понятен и близок. Отсюда и любовь-признательность, которую далеко не всем писателям дарят народные массы; отсюда интерес к самому Шукшину, его творчеству, личности, биографии. Дополнительный интерес к этому писателю вызывало то, что он играл в кино и сам ставил фильмы. Он был художником уникальным, единственным в своём роде. Кино и литература были тесно связаны для этого одарённого многими талантами человека. По его словам, он и писать-то начал всерьёз, когда проучился несколько лет кинорежиссуре. Прибавим: не только писать, но и печататься во многих журналах.

Но если литературный язык, доступный широким массам — близкий к живой разговорной речи, ни у кого не заимствованный, чисто шукшинский язык, — был дан ему изначально, то кинематографическим языком он овладевал долго и упорно. Два разных искусства были одинаково дороги и необходимы ему. «Кто из писателей откажется выступить со своей программой перед многомиллионной аудиторией? — говорил он. — Какой писатель откажется войти в самый тесный контакт с публикой, которая тут же, не сходя с места, даст ему доказательства одобрения и сочувствия? Или наоборот — неудовольствия, возмущения? Художнику очень важно взглянуть на себя со стороны требовательными, испытующими глазами многочисленной аудитории».

Это очень в характере Шукшина, бесконечно требовательного к себе. Он знал успех, знал и поражения. Язык кино не похож на язык литературы. Мало найти интересный персонаж, мало найти для него сюжет — надо ещё подать этого человека и эту историю чрезвычайно зримым, лаконичным и вместе с тем выразительным способом. В единицу времени вложить максимум образности. Язык кино — не догма; он может меняться, приспосабливаться к запросам публики и самого художника; он может даже идти от противного, утверждая приоритеты слова над изображением. Но всегда он стремится к одному: воплотить идею в зримом образе.

Вышесказанное очень важно для оценки творческой деятельности Шукшина: он много сделал для взаимодействия этих искусств, для перевода литературного языка в кинематографический. Отсюда и успех фильма «Калина красная», снятого им по своей одноимённой повести. В нём проявилось нечто новое, несвойственное творческой манере Шукшина — яркая зрелищность. Это было требование самого киноискусства, меняющегося вместе со временем. Шукшин был чуток к новым запросам и веяниям, подходил к ним творчески: исследовал, чем они могут обогатить его идею.

Он готовился к большой, давно уже вымечтанной работе — многосерийной экранизации своего романа о Степане Разине «Я пришёл дать вам волю». Он думал о ней, свыше десяти лет работая с историческими источниками, отбирая материал, созидая своего Степана Разина, народного заступника, легендарного героя. Пятьсот страниц огнедышащей прозы предстояло переплавить в зрелище, столь же насыщенное действием, сколь и чувством, мыслью.

Он не любил объяснять, зачем ему, современному художнику, понадобился Степан Разин. А приходилось это делать в разных инстанциях, от которых зависело кинопроизводство. Не мог он коротко и внятно объяснить им, почему народ двести лет поёт о Степане Разине. Что в этой песне такого доходчивого, духоподъёмного? Наоборот, оторопь берёт: взял атаман и утопил ни за что ни про что пленную красавицу-княжну. Но ведь как поют! С сердцем, с каким-то непонятным подъёмом. Разин для народа — это символ самопожертвования и верности могучему братству защитников всех угнетённых. С детства волновал Шукшина этот образ, и теперь он хотел по-своему осмыслить его жизненный путь, его беспримерный гражданский подвиг.

Каким был бы Разин в фильме Шукшина? Возможно, он подарил бы ему свой облик. Но что стояло бы за этим обликом, мы только пытаемся понять, читая и перечитывая роман и сценарий. Думается, много бы дополнялось и переосмыслялось в процессе работы над фильмом — в поисках ответов на вопросы, которые ставила эта труднейшая задача. Не только собственной внешностью наделил бы Шукшин народного героя, но и своей внутренней энергией, своей силой и собранностью — словом, самой своей сутью, как бы присутствуя в Разине. Может, это и был самый верный путь к успеху: народ любил Шукшина и с восторгом принял бы такого Разина. Впрочем, не исключено, что художник пошёл бы по пути полного перевоплощения — кто теперь узнает? Годы стирают не только печатное слово, но и слова, вырубленные на граните.

ДЕВЯНОСТО ЛЕТ исполнилось со дня рождения Василия Макаровича Шукшина; 45 лет минет скоро со дня его смерти. Он избыл только половину земного срока, который мог бы стать сроком его земной жизни. Смерть эта в разгар съёмок фильма Сергея Бондарчука «Они сражались за Родину», где Шукшин играл одну из главных ролей, потрясла всех. Уж очень внезапно и пугающе тихо это произошло. Казалось, только вчера он был в самом пекле съёмок, а вечером к борту судна, на котором жила съёмочная группа, причаливала моторная лодка и рулевой просил: «Василий Макарович, мы тут на бережку, у костра. У мужиков много вопросов. Надо бы поговорить «за жизнь». И Шукшин без лишних слов садился в лодку и отплывал к далёкому огоньку.

«Поговорить с людьми» — вот что было для него хлебом насущным. С ним делились самым наболевшим. «Исповедником народным» называли его близкие. Его авторитет в массах рос от года к году. Моментально расходились огромные тиражи его новых сборников. Лучшим фильмом 1974 года была признана его кинокартина «Калина красная». Ожидаемый запуск фильма «Степан Разин» несомненно стал бы событием для всех будущих зрителей. Тут был важен не только результат, которого надо ждать годы, но и сам процесс. Такой всеобщий интерес к съёмочному процессу отмечен был в истории советского кино всего один раз: когда Сергей Герасимов снимал «Тихий Дон». Без преувеличения сказать, в ту пору к Шукшину были обращены думы и чувства миллионов наших граждан.

А он надеялся, воплотив на экране свою мечту о Степане Разине, вернуться в родные Сростки и всецело отдаться писательству. Обещал матери: «Я вернусь навсегда». И вернулся — бронзовым памятником на горе Пикет.

Лариса ЯГУНКОВА