В центре внимания – человек. К 115-летию со дня рождения Павла Нилина
Будет неверным считать, что замечательного русского советского писателя Павла Нилина напрочь забыли. К счастью, нет. И прошедший совсем недавно 115-летний его юбилей тому подтверждение, так как даже в центральной прессе в те дни появились некоторые публикации о нем и его незаурядном творчестве. Но все ж никак не получается назвать этого писателя хорошо известным сегодняшнему, в первую очередь молодом читателю.
Увы, интерес ко многим советским, некогда широко известным авторам в обществе невелик, да и общество наше современное российское, самая работоспособная часть которого стала заложником вездесущего интернет-пространства, давно уже не самое читающее в мире…
О писателе, какими бы увлекательными и интригующими не были перипетии его земной жизни, прежде всего, говорят его книги. Собственно, к тому обязывает само высокое писательское звание, ведь описывать жизнь, вникая в ее самые потаенные глубины, распознавая в них самые что ни на есть неизвестные стороны и закоулки, дано, согласитесь, не каждому. Тем более, если это проникновение в жизненные дали выполнено художественно, индивидуальным почерком творца, да еще и хорошим, добротным языком.
Посему, говоря сегодня о Павле Нилине, пришедшим в литературу, как и многие представители его бурного времени конца 20-х – начала 30-х годов прошлого столетия, из журналистики, следует сразу сказать, что художником он был самобытным и взыскательным, особенно с годами. Тем паче, что ему пришлось столкнуться и с популярностью, даже славой, и с некоторым что ли нахождением в тени, когда о нем практически не вспоминали.
Что же, такое в писательской жизни бывает, и сам Нилин ко всему им пережитому в литературе относился философски, без надрывных сожалений об упущенных возможностях и без поиска виновных извне, тех, кто когда-либо переходил ему дорогу. А такие, бесспорно, были, хотя писатель и не считал необходимым, даже в последние годы жизни, о них распространяться, предпочтя сему жесткий самоанализ.
Последний же подсказывал ему, что во всех своих просчетах и недоработках виноват он сам. Так, за пару лет до смерти Нилин в одном из интервью назвал себя писателем-неудачником: «Я сделал меньше, чем мог и хотел. Это, разумеется, в плане качества. Количественно я написал на доброе собрание сочинений». И тут же поспешил упредить какое бы то ни было сочувствие в свой адрес: «Глупый все в жизни сваливает на обстоятельства, а умный считает виноватым только себя. Мне б не хотелось считаться глупым».
Да, Нилин не кривил душой и в последние годы жизни он на многие свои вещи смотрел критично. Но, справедливости ради, Павел Филиппович все же оставил советской литературе такие замечательные, гражданственные произведения, как «Жестокость», «Испытательный срок», «Через кладбище», а также незаконченную повесть о знаменитом хирурге Н.Н. Бурденко «Интересная жизнь», рассказы «Последняя кража», «Знаменитый Павлюк», «Модистка из Красноярска», «Дом господина Эшке в городе Венёве», «Знакомство с Тишковым», «Осень в Жухарях», «Дурь», «Тромб», «Впервые замужем», более ранние, отмеченные печатью «бесконфликтности» романы «Человек идет в гору», «Поездка в Москву», пьесу «На белом свете» и др.
Тут, следуя выше озвученной мысли писателя, возникает вопрос: как оценивать все им написанное в плане качества? Но, позвольте, а сможем ли мы сегодня, при совершенно ином общественно-политическом строе дать такие оценки? Не будут ли они чрезмерно субъективными? Убежден, непременно будут.
Оттого-то, куда интереснее обратиться к мнению современников писателя. Вот, к примеру, высказывание Ф. Абрамова, восторгавшегося нилинской «Жестокостью», но, как известно, бывшего достаточно скупым на похвалы и тогда, когда выступал как критик, и в то время, когда сам творил свою неповторимую прозу: «Я считаю, что его «Жестокость» – выдающееся произведение, которое можно считать какой-то отсчетной меркой в нашей литературе. Вся послевоенная городская психологическая литература с обостренным подходом к нравственным вопросам, с оценкой тех или иных периодов истории, на мой взгляд, пошла от Нилина, и прежде всего от такой великолепной книги, как «Жестокость».
Сам же Нилин до последних дней жизни к похвале в свой адрес, и уж тем более, исходившей от коллег по писательскому цеху, относился сдержанно. А на своем 70-летнем юбилее к сему добавил и такое: «Мне неудобно говорить о своих сочинениях, и вообще я терпеть не могу, когда писатель говорит о себе: «мое творчество», «мои произведения», как-то стыдно становится, когда такое читаешь. Это все равно, что написать о себе: «я – гениальный», «я – красивый».
На счет красоты и гениальности с писателем не поспоришь. А вот в отношении всего остального, вопрос спорный. Но в том-то и дело, что Нилин, начавший писать рано, имел свой устоявшийся, практически неколебимый взгляд на литературу.
Так, беседуя однажды с молодыми авторами, Нилин подчеркнет: «Нет ничего трагичнее человеческой жизни, если иметь в виду неизбежное ее завершение в каждом конкретном индивиде». И тут же приподнимет проблему на более высокую ступень диалектической траектории: «…Но, по-моему, литература должна утверждать раньше всего добрые чувства, должна рассказывать, как упоительна жизнь при всей ее контрастности. Литература должна утверждать, как интересна жизнь на земле. Проповедь эта, разумеется, не должна быть лобовой».
Однако, оставаясь убежденным правдолюбцем и строго следуя методу социалистического реализма, Нилин отчетливо понимал и то, что не все в жизни прекрасно и бесконфликтных ситуаций фактически не бывает. Потому и его картины наполнялись определенными сюжетными линиями, требовавшими конфликтных завязок, драматических коллизий, трагических разрешений и развязок. Но и они, при всей своей жгучей реалистичности, не носили штампа безысходности. Не было в них и всепоглощающей мрачности, уныния, каких-то апокалиптических сентенций, не дающих оснований для ростков новой жизни или изменения героев в лучшую сторону. Нет, такой односторонний пессимизм Нилину был чужд, что убедительно просматривается даже в завершающей главе его лучшей повести «Жестокость», повествующей, в том числе, о прощании с Венькой Малышевым.
Ну разве не мог Нилин напустить слезливой грусти и нарисовать картину полную возвышенных сцен, показывающих, допустим, безмерную скорбь по Малышеву со стороны его товарищей-комсомольцев? Мог, да еще и как. Ан нет, он рисует картину диаметрально противоположную: «Хоронили Малышева в ненастный день. <…>
Впереди шагал духовой оркестр. За ним шли лучшие лошади из конного резерва милиции, запряженные в беговые дрожки, на которых возвышался гроб. <…>
Гимназисты стрелялись, юнкера стрелялись, барышни какие-то травились уксусной эссенцией. Все это было. Но мы же говорили, что это старый мир, а мы – комсомольцы. <…>
Я вспомнил, как Венька любил говорить, что мы отвечаем за все, что было при нас. Нет, наверно, мы должны отвечать и за то, что будет после нас, если мы хотим быть настоящими коммунистами.
Венька Малышев лежал в гробу, чуть повернув голову, чтобы скрыть то место, в которое вошла пуля. Он лежал, как живой, крепко сжав губы, как делал всегда, обдумывая что-нибудь. В таких случаях, я помню, он закрывал глаза.
И я готов был поверить, что и сейчас он вдруг встанет, сердито посмотрит на всех и скажет, что это все ерунда, что он никогда не умирал и не умрет».
Но и на этом эпизоде, преподнесенном рассказчиком – другом и сослуживцем Малышева, Нилин точку в повествовании не ставит. И дабы усилить психологический фон происходящего, писатель словами молодого демагога корреспондента Узелкова, по сути начетчика, привыкшего громкой, почти революционной фразой маскировать суть разворачивавшихся в том дальнем сибирском селении событий, говорит: «Таким образом, в основе этого печального факта лежит грубая политическая ошибка, я бы даже сказал, политическая бестактность. И это мы не можем простить Малышеву. Мы обязаны смотреть правде в глаза».
Правда, конечно, если ею манипулируют люди непорядочные, карьеристы и приспособленцы, причем неважно, в каком они возрасте и при какой должности, может использоваться ими по собственному разумению. Так произойдет и в повести «Жестокость», необычайно созвучной и нашему неспокойному времени, хотя и описываются в ней события столетней давности.
Эту повесть Нилин завершил в октябре 1956 года, а годом ранее он написал во многом созвучную этому произведению, также широко известную повесть «Испытательный срок», которые, по существу, и стали лучшими в его творческом багаже. Обе они, кстати, были и удачно экранизированы. Причем в фильме В. Скуйбина «Жестокость», Нилин выступит и в качестве сценариста.
О фильмах «Жестокость» и «Испытательный срок» (режиссер – В. Герасимов), снятых на «Мосфильме» в 1959 и 1960 годах соответственно, следовало бы сказать отдельно. Но ввиду того, что вопрос экранизации произведений Нилина не является темой данных заметок, ограничусь лишь констатацией, что фильмы эти имели определенный успех и в них снималось целое созвездие советских актеров. А именно: Г. Юматов (Венька Малышев), Б. Андреев (Лазарь Баукин), Н. Крючков (Ефрем Ефремович, начальник уголовного розыска), В. Андреев (Яков Узелков); О. Ефремов (Ульян Жур), О. Табаков (Саша Егоров), В. Невинный (Сергей Зайцев), Е. Урбанский (Курычёв, начальник УГРО), Т. Лаврова (Варя) и др.
Вообще же, обязательно следует сказать и о том, что Нилин в мире искусства был известен и как талантливый сценарист. И Сталинской премии второй степени в 1941 году он был удостоен как раз-таки за сценарий первой серии известнейшего фильма Л. Лукова «Большая жизнь», ставшего лидером кинопроката 1940 года и основой для которого стал его собственный роман «Человек идет в гору», увидевший свет в 1936 году.
А в дальнейшем он напишет сценарий для второй серии «Большой жизни», а также сценарии для фильма И. Пырьева «Любимая девушка» и сценарии к фильмам по собственным произведениям «Две жизни» (режиссер – К. Воинов), «Через кладбище» (режиссер – В. Туров), «Единственная…», «Впервые замужем» (режиссер – И. Хейфиц).
Как уже было сказано выше, и «Испытательный срок», и «Жестокость» Нилин создавал, что называется на одном дыхании. И быстрота написания этих вещей говорит, в первую очередь, не о работоспособности писателя. Дело, разумеется, в другом. Здесь на лицо давно созревшее, выношенное идейно-тематическое начало, которое, можно сказать, рвалось наружу, не давая писателю возможности не вывести все задуманное на бумагу, что он удачно и осуществит.
Перечитывая сегодня эти повести, повествующие о событиях, разворачивавшихся век назад и внутреннее единство которых при сем не вызывает сомнений, еще более убеждаешься в том, каким большим и подлинным гуманистом был их автор. И ведь при всей динамичности сюжетов, при некотором неизбежном детективном, приключенческом налете, в центре внимания Нилина был человек, молодой, формирующийся в новом, лишь строящемся обществе человек, стремящийся к честной, открытой, справедливой, гуманной жизни.
Человек, говорит нам Нилин, вот то главное, ради чего следует бороться и строить общество социальной справедливости. И не стоит его воспринимать буквально и категорично, а наоборот, к нему необходимо присмотреться, поговорить с ним, попытаться его понять, как это делает совсем молодой работник уголовного розыска Венька Малышев по отношению к взрослому, повидавшему жизнь участнику Первой мировой, Георгиевскому кавалеру Лазарю Баукину, заблудившемуся в ней и ставшему, в силу реальных житейских обстоятельств, на неверный путь.
Почему же так привлекателен Вениамин Малышев, почему Нилин рисует его идеальным, духовно возвышенным, кристально честным, идейным, стремящимся к всеобщей справедливости и готовым за нее отдать жизнь? Не был ли тут перебор?
Возможно, вспоминая свое прошлое, уроженец Иркутска, сын ссыльного поселенца, выходца из крестьян Саратовской губернии, Павел Нилин, с детства работавший подручным в кузне, а с четырнадцати лет познавший тяжкий труд в мехмастерских, на лесопилке и других производствах, став комсомольцем и придя в угрозыск таежного городка Тулуна, действительно хотел показать тот юношеский максимализм, который и был ему тогда присущ. Не исключено, что Нилин, как автор, где-то оставался и под воздействием своей журналистской работы, предшествовавшей литературному поприщу, когда он колесил по Самаре, Донбассу, Шахтах, а затем сотрудничал уже в «Гудке», «Известиях», «Наших достижениях», выискивая положительных героев, массово формировавшихся в то время самой действительностью, кипучей и звавшей только вперед.
И все же склоняюсь к мысли о том, что Малышева Нилин создавал исключительно положительным героем не только под воздействием вышеназванных обстоятельств, подчерпнутых из личной биографии. Тут, очевидно, писателю требовался своеобразный идеал, призванный, вроде бы, из недалекого прошлого, но ориентированный в будущее. И, думается, с этой задачей Нилин справился.
Венька Малышев, вне всякого сомнения, это герой на все времена. Давайте взглянем на эпизод, когда потрясенный разговором с начальником угрозыска, пожелавшим все оформить так, что, дескать это он, вместе с подчиненными, а не вчерашний неудачливый бандит Баукин, повязали бандитского главаря Воронцова, Венька говорит: «Мне сейчас стыдно перед Лазарем так, что у меня прямо уши горят и все внутри переворачивается! <…> Выходит, что я трепался перед ними, как… как я не знаю кто! Выходит, что я обманул их! Обманул от имени Советской власти! какими собачьими глазами я буду теперь на них смотреть? А начальник говорит, что этого требует высшая политика… <…> какая это политика, и для чего, и кому она нужна, такая политика, если мы боремся, не жалея сил и даже самой жизни, за правду! А потом позволяем себе вранье и обман. Он говорит: «Я тебя представлю к награде и всех представлю», – а иначе нас, мол, не за что награждать. А я ему говорю: «Нет, вы лучше выдайте мне другие, хотя бы собачьи глаза, чтобы я мог смотреть и на вас и на все и не стыдиться…» После этого он начал меня ругать по-всячески и даже погрозился посадить. Вроде как за соучастие с бандитами. И лучше бы уж он меня посадил, чем так вот здесь я пиво пью и закусываю. А там, в нашей каталажке, люди, которые мне доверяли и считали, что у меня есть совесть… <…> А начальник уже всем в городе раззвонил, что мы сделали это дело, что это он сам лично сделал. Он для этого и конную милицию вызывал на тракт. И Узелкову все рассказал в своих красках. Узелков все это опишет на всю губернию. Нам дадут награды, а Лазаря и других выведут в расход. Пусть Лазарь был бандит, но ведь он же тогда еще не понимал, какая может быть жизнь. Он был еще сырой. А потом он мне лечил плечо брусничным листом, спал со мной под одним тулупом, укрывал меня от холода и от всего и говорил, что я первый настоящий коммунист, которого он встретил в своей жизни. хотя я еще и не состою в партии…»
Неужели такая искренность, такая девственная чистота могли остаться в прошлом? Нет, не могли. И если бы Нилин тогда, в середине 50-х годов задумал писать не повесть, а большое эпическое полотно, растянув сюжет хотя б до военного лихолетья, то его Венька Малышев должен был обязательно пройти через трудности предвоенных лет и геройски погибнуть на полях сражений Великой Отечественной, так как именно такие как он, свято верившие в Советскую власть и становились настоящими героями, отчаянно шедшими в бой и не представлявшими себе каких-либо компромиссов с личной совестью, звавшей их биться за родную землю до конца…
Было время, когда повести Нилина «Жесткость» и «Испытательный срок» в обязательном порядке включали в перечень художественной литературы о комсомоле и комсомольцах, рекомендованной для прочтения тем, кто вступал и работал затем в организациях ВЛКСМ. И, в первую очередь, «Жестокость» соседствовала с такими известными произведениями о комсомоле и советской молодежи, как бессмертный роман Н. Островского «Как закалялась сталь», а также с «Сердцем Бонивура» Д. Нагишкина, «Великими голодранцами» Ф. Наседкина, «Время, вперед!» В. Катаева, «Мужеством» В. Кетлинской, «Чайкой» Н. Бирюкова, «Молодой гвардией» А. Фадеева и др.
Увы, но сегодняшние комсомольцы, в своей массе, нилинской «Жестокости», не утратившей своей актуальности и художественной свежести, не знают. Потому и не могут они сравнивать Веньку Малышева со своими нынешними вожаками, людьми, естественно, абсолютно иной формации, но, тем не менее, комсомольцами, то бишь теми, кто готов на решительные и отчаянные действия, если того потребуют интересы дела… Комсомольского дела.
В рамках этих заметок их автор попытался, на примере главного произведения Павла Нилина – повести «Жестокость», только лишь приоткрыть, никогда, по большому счету, и не закрывавшуюся дверь в большой мир его художественных творений, которые он, с переменным успехом, создавал на протяжении своей практически полувековой писательской судьбы, непростой, во многом противоречивой, но честной, открытой, отвергавшей фальшь, как перед самим собой, так и перед читателями. Для которых, безусловно, он и жил, размышлял, писал, сопереживал, пытаясь сделать их жизнь добрее, гуманнее, нравственнее, чище…
Руслан СЕМЯШКИН, г. Симферополь
