В. Катасонов. «Господа ташкентцы»
Кто в России не знает писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина (1826–1889)? Его трудно не знать, потому что ряд произведений писателя входит в школьную программу по литературе. По его произведениям поставлены театральные пьесы. В Санкт-Петербурге на Невском проспекте Государственная публичная библиотека названа именем писателя. В ряде городов есть памятники и бюсты писателя. И т.п.
Наиболее известны такие произведения Салтыкова-Щедрина, как сатирические сказки «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» (1869), «Дикий помещик» (1869), «Премудрый пискарь» (1883). Конечно, наиболее крупным и известным произведением писателя считается роман «История одного города» (1869–1870). Наиболее любознательным читателям также наверняка известны: роман «Господа Головлёвы» (1875–1880), пьеса «Смерть Пазухина» (1857), «Губернские очерки» (1856–1857). Впрочем, всего и не перечислишь из того творческого наследия писателя, что заслуживает интереса и действительно внимательно прочитывается его поклонниками. Творческое наследие Салтыкова-Щедрина весьма обширное, измеряется двадцатью томами (я имею в виду собрание сочинений, которое вышло в издательстве «Художественная литература» в 1965–1977 годах).
Но вот одно произведение писателя как-то оказалось на периферии внимания литературоведов и даже поклонников Салтыкова-Щедрина. Я имею в виду произведение «Господа ташкентцы» (с подзаголовком «Картины нравов»). По сути, это сборник очерков (писатель назвал их «этюдами»), которые писались Салтыковым-Щедриным и издавались в разные годы (вторая половина 1860-х – начало 1870-х годов). Писатель в 1872–1873 годах собрал их воедино, подверг определенной обработке с тем, чтобы увязать отдельные очерки в единое целое, и в 1873 году издал отдельной книгой. Я решил вспомнить «Господ ташкентцев» Салтыкова-Щедрина в связи с тем, что в этом году наступает круглая дата с момента рождения произведения – 150 лет.
Прошло полтора века со времени первого издания «Господ ташкентцев», а актуальность затрагиваемых в произведении вопросов ничуть не ослабла. Скорее, наоборот, книга стала еще более злободневной.
В ней в сатирической форме описываются события 60-х годов позапрошлого века, когда Россия в царствование Александра II встала на путь капитализма. Отмена крепостного права, которая происходила без наделения крестьян землей, фактически дала толчок превращению бывших крепостных в наемных работников. Финансовая реформа выразилась в создании центрального банка (Госбанка Российской империи), учреждении коммерческих банков, акционерных обществ и бирж, появлении в стране разных иностранных авантюристов (сегодня их назвали бы «иностранными инвесторами»). Были также реформы: судебная, земская, военная, в сфере образования и т.п. Все они рушили патриархальный строй России, утверждали власть капитала, причем не только отечественного, но и иностранного. Преобразования происходили в духе экономического либерализма, привнесенного в Россию из Европы. Возникла питательная почва для разного рода мошенничеств, «панам», казнокрадства.
Драматические события этого времени (фактически буржуазная революция) оказались в поле зрения писателей того времени. Например, о них очень убедительно и с болью в сердце писал Федор Михайлович Достоевский в своих романах «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы». А также в известном «Дневнике писателя».
Михаил Евграфович также немалую часть своего творчества посвятил описанию трагического перехода России к капитализму. И «Господа ташкентцы» в остро сатирической форме показывают те метаморфозы, которые происходили в России в тот переломный момент русской истории.
Причем, как всегда, Салтыков-Щедрин акцентирует внимание на российском чиновничестве. Чиновничество на Руси всегда было предрасположено к казнокрадству и прочим злоупотреблениям, но в 60-е годы XIX века эти его способности и предрасположенности расцвели особо пышным цветом.
Как утверждают литературоведы, «Господа ташкентцы» представляют собой сатирический цикл, жанр, родственный более ранним произведениям: «Помпадурам и помпадуршам» и «Дневнику провинциала в Петербурге». Поводом для появления одного из самых блестящих сатирических обобщений Салтыкова – типа «ташкентца» – послужили события, происшедшие после овладения Россией обширными территориями Средней Азии. Завоеванный в 1865 году Ташкент через два года стал центром нового Туркестанского генерал-губернаторства.
В своих более ранних произведениях писатель уже показывал время от времени различные типы чиновников-коррупционеров, которым он давал названия «шалуны», «легковесные», «хищники». И вот новое название – «ташкентец». Ташкентец – собирательный образ, чиновник с таким названием может служить не только в Ташкенте, но также в Москве, Петербурге и любом губернском городе Российской империи.
Салтыков-Щедрин иронично говорит, что «Ташкент» можно увидеть в любом городе России, стоит лишь повнимательнее присмотреться. Более того, о том, что творилось тогда в Ташкенте и Туркестане, Михаил Евграфович почти ничего не писал. В центре его внимания были герои, которые жили, учились, работали, вершили свои дела и делишки в местах, весьма далеких от Средней Азии. В предисловии «От автора», появившемся в 1873 году в первом отдельном издании книги, Салтыков высказывал желание написать следующую ее часть «Ташкентцы в действии», где в центре внимания должно было находиться действительно «ташкентское дело». Но она так и не была написана.
В книге достаточно много героев. Все они отрицательные, или антигерои, то есть сатирические образы. Причем Салтыков-Щедрин показывает историю этих героев, как говорится, с младых ногтей. Описывает их семейную среду, процесс обучения и воспитания, их знакомства в детстве, отрочестве и юности. Одним словом, он представляет эволюцию типов, показывает, откуда берутся эти самые «ташкентцы». В большинстве случаев «ташкентец» – это дворянский сын, образование его классическое, причем оно улетучивается после школы (иногда – университета).
«Ташкентец» готов уверенно и без промедления заниматься любым делом – юриспруденцией, финансами, образованием. Потому что любой вид занятий дает ему возможность красть, брать взятки и иным образом злоупотреблять своим служебным положением.
Видимо, «ташкентцев» в России всегда было много. Но им до поры до времени не очень-то давали ход. А вот начались «реформы» 1860-х годов, и ветер подул в их паруса.
Не стану пересказывать эту достаточно толстую книгу. Назову лишь имена некоторых важных «героев» – «ташкентцев». Это Nicolas (Коля Персианов) – сын Ольги Сергеевны Персиановой, интересной вдовы, упорхнувшей в Париж; Пьер Накатников; Павел Денисыч Мангушев; Хмылов (по прозвищу Палач); Голопятов (по прозвищу Агашка); Миша Нагорнов (поздний сын статского советника Семена Прокофьевича и его супруги Анны Михайловны); Перемолов; Поротоухов; Порфирий Велентьев.
Остановлюсь лишь на последнем из названных героев. Он является центральной фигурой последнего очерка «Параллель четвертая» (примерно 60 страниц). Мне показалась эта часть книги наиболее интересной. «Параллель четвертая» начинается так: «Никто не мог сказать определительно, каким образом Порфирий Велентьев сделался финансистом. Правда, что еще в 1853 году, пользуясь военными обстоятельствами того времени, он уже написал проект под названием: «Дешевейший способ продовольствия армии и флотов!! Или Колбаса из еловых шишек с примесью никуда негодных мясных обрезков!!», в котором, описывая питательность и долгосохраняемость изобретенного им продукта, требовал, чтобы ему отвели до ста тысяч десятин земли в плодороднейшей полосе России для устройства громадных размеров колбасной фабрики, взамен же того предлагал снабжать армию и флот изумительнейшею колбасою по баснословно дешевым ценам. Но увы! тогда время для проектов было тугое, и хотя некоторые помощники столоначальников того ведомства, в котором служил Велентьев, соглашались, что «хорошо бы, брат, разом этакой кус урвать», однако в высших сферах никто Порфирия за финансиста не признал и проектом его не соблазнился. Напротив того, ему было даже внушено, чтобы он «несвойственными дворянскому званию вымыслами впредь не занимался, под опасением высылки за пределы цивилизации».
Обратим внимание, что проект Порфирия Велентьева датируется 1853 годом. Начиналась Крымская война, царем был Николай I, при котором все было строго. Инициативы, подобные проекту Велентьева, не приветствовались, за них могли даже наказывать.
А вот что мы читаем чуть ниже: «Порфирий года четыре прожил смирно, состоя на службе в одном из департаментов министерства финансов… Наконец наступил 1857 год, который всем открыл глаза. Это был год, в который впервые покачнулось пресловутое русское единомыслие и уступило место не менее пресловутому русскому галдению. Это был год, когда выпорхнули целые рои либералов-пенкоснимателей и принялись усиленно нюхать, чем пахнет. Это был год, когда не было той скорбной головы, которая не попыталась бы хоть слегка поковырять в недрах русской земли, добродушно смешивая последнюю с русской казною».
Государь Николай I в 1855 году почил в бозе, на смену ему пришел император Александр II, которого у нас принято называть «освободителем» (он в 1861 году освободил крестьян от крепостной зависимости). Но правильнее его назвать «перестройщиком». С 1857 года он приступил к серьезным реформам всех сторон жизни российского общества, очень похожим на те, которые в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого века (времена Горбачева – Ельцина) называли «перестройкой». Правление Александра II ознаменовалось беспрецедентными по масштабу реформами, получившими в дореволюционной литературе название «великих реформ».
И тот проект Велентьева, который чуть не стоил нашему герою карьеры, неожиданно в 1857 году был принят на ура, а его инициатор Порфирий стал очень и очень уважаемым человеком не только в финансовом ведомстве, но и во всем Петербурге:
«Велентьев же вдруг извлек целую глыбу и поднес ее изумленной публике. Проект его был озаглавлен так: «О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления»… Перед величием этой концессии все сомнения относительно финансовых способностей Порфирия немедленно рассеялись. Все те, которые дотоле смотрели на Велентьева как на исполненную финансового бреда голову, должны были умолкнуть. Столоначальники и начальники отделений, встречаясь на Подьяческой, в восторге поздравляли друг друга с обретением истинного финансового человека минуты. Директоры департаментов задумывались; но в этой задумчивости проглядывал не скептицизм, а опасение, сумеют ли они встать на высоту положения, созданного Велентьевым».
Неожиданно столичные города Российской империи наполнились «гениями» типа Порфирия Велентьева: «Люди, которым дотоле присваивались презрительные наименования «соломенных голов», «гороховых шутов», «проходимцев» и даже «подлецов», вдруг оказались гениями, перед грандиозностию соображений которых слепли глаза у всех не посвященных в тайны жульничества».
Как нам тут не вспомнить «гениальных» финансистов и реформаторов недавнего прошлого, которые запускали в Российской Федерации еще более грандиозные проекты, чем Порфирий Велентьев. Таких «гениев» нашего времени, как Егор Гайдар и Анатолий Чубайс.
У них было много проектов: по либерализации цен, по ликвидации государственной монополии внешней торговли, по отмене ограничений на трансграничное движение капитала, по сворачиванию директивного планирования и т.п. Но самое главное их «достижение» – приватизация государственных предприятий, почти полное уничтожение госсектора экономики.
Во времена возвышения Порфирия Велентьева (60-е годы позапрошлого столетия) в экономике Российской империи происходили, как мы читаем в книге Михаила Евграфовича, следующие события: «Промышленная и акционерная горячка, после всеобщего затишья, вдруг очутилась на самом зените. Проекты сыпались за проектами; акционерные компании нарождались одна за другою, как грибы в мочливое время».
Впрочем, события 1860-х годов были лишь фоном, на котором Салтыковым-Щедриным читателю была представлена подробнейшая биография Порфирия Велентьева – с самых ранних лет, когда его еще звали «Порфиша». Пересказать все просто невозможно. Но кое-что из биографии Порфиши очень поучительно и весьма актуально для сегодняшнего дня. Порфишу (когда тому шел 14-й год) родители не без трудов устроили на учебу в одно из аристократических образовательных учреждений. На учебе Порфиша звезд с неба не хватал. Прямо скажем: учился через пень колоду. И вдруг с переходом в старший класс точно проснулся. Читаем: «Совершилось нечто чудесное, но чудо было вполне достойно той науки, которая его произвела. Наука эта называлась «политической экономией» и преподавалась воспитанникам заведения как венец тех знаний, с которыми они должны были явиться в свет. После первых же лекций Порфиша вдруг почувствовал себя свежим и бодрым…»
Порфиша не просто стал отличником по политической экономии. Он еще всех стал удивлять своим особым чувствованием тонкостей этой новой, мало еще известной старшему поколению науки. Читаем: «Сам директор был изумлен, когда однажды при нем Порфиша, бойко и без запинки, в каких-нибудь четверть часа, объяснил краткие правила к познанию биржевой игры. – Ну, Велентьев, не ожидал! – сказал он. – Судя по началу, я думал, что ты так и вырастешь дураком, а ты вон как развернулся!»
И далее кратко раскрывается тайна этой науки, называемой «политическая экономия»: «В заведении, о котором идет речь, преподавалась политическая экономия коротенькая. Законы, управляющие миром промышленности и труда, излагались в виде отдельных разбросанных групп, из которых каждая, в свою очередь, представлялась уму в форме детской игры, эластичностью своей напоминающей песню: «коли любишь — прикажи, а не любишь – откажи». Вот, милостивые государи, «спрос»; вот – «предложение»; вот – «кредит» и т.д. Той подкладки, сквозь которую слышался бы трепет действительной, конкретной жизни, с ее ликованиями и воплями, с ее сытостью и голодом, с ее излюбленными и обойденными – не было и в помине. Откуда явились и утвердились в жизни все эти хитросплетения, которым присваивалось название законов? правильно ли присвоено это название или неправильно? насколько они могут удовлетворять требованиям справедливости, присущей природе человека? – все это оставалось без разъяснения. Наука – пустой пузырь с наклеенными на нем бессмысленными этикетками; жизнь – арена, в которой регулятором человеческих действий является даже не борьба, а просто изворотливость, надувательство и бездельничество».
Если более подробно разбирать то, что преподавали Порфише на уроках политэкономии, то это учение англичанина Адама Смита. О том, что этот англичанин стал отцом-основателем экономической науки, стали говорить еще в конце XVIII века. И очень скоро политэкономия Адама Смита завладела умами российской аристократии. Этой «премудрости» стали учить дворянскую молодежь в первой половине XIX века почти во всех университетах и привилегированных лицеях. В этом году отмечали 300-летие со дня рождения Адама Смита, и почти все вспоминали англичанина как «гения». Недавно в «Столетии» была опубликована моя статья под названием «Основоположник религии капитализма. К 300-летию со дня рождения Адама Смита» В ней я как раз показал тлетворное влияние идей Адама Смита на духовно-нравственную и интеллектуальную атмосферу в России. Фактически под видом «науки» в Россию проникла идеология, которую я назвал «религией капитализма». Она сыграла немалую роль в подготовке тех реформ, которые происходили в России во времена царствования Александра II и которые поставили нашу страну на рельсы капитализма, а через полвека подвели к революции 1917 года.
И вот Салтыков-Щедрин в сатирической форме показал всю суть этой псевдонауки и ее разлагающее влияние на молодежь, которая, подобно Порфише Велентьеву, стала достаточно быстро продвигаться по службе и занимать ключевые посты во властных структурах.
Завершается очерк и вся книга следующим: «Один Менандр Семенович [отец Порфиши] с прежним недоверием относился к сыну… выслушивая его рассказы о самоновейших способах накопления богатств… Очевидно, он уже подозревал в Порфише реформатора, который придет, старый храм разрушит, нового не возведет и, насоривши, исчезнет, чтоб дать место другому реформатору, который также придет, насорит и уйдет…»
Можно лишь добавить, что за три с лишним десятилетия существования Российской Федерации перед нашими глазами уже прошло достаточно много таких «Порфиш-реформаторов». И многие из них прошли обучение по тем же учебникам экономики, по которым учился Порфиша Салтыкова-Щедрина. Современные Порфиши оказались успешными лишь в деле разрушения старого храма. Нового храма они не создали и создавать не собираются. А вот сору после себя оставляют предостаточно.
Валентин КАТАСОНОВ, профессор
Источник: «Советская Россия»
