С. Замлелова. Слышал музыку стихий…
15 марта отмечалось 100-летие со дня рождения великого русского писателя-патриота Юрия Бондарева, а сегодня, 29 марта, исполнилось 4 года со дня его ухода из жизни. Несколько посвящённых ему материалов уже было опубликовано на нашем сайте, но мы решили познакомить читателя также со статьёй писателя и литературного критика Светланы Замлеловой из дружественной «Русскому Ладу» газеты «Советская Россия».
***
В детстве почти все мечтают о том, кем станут повзрослев. Раньше дети хотели быть врачами, учеными, космонавтами. Сегодня всё чаще – блогерами, топ-менеджерами, бровистами, баристами или кавистами. Но сложно вообразить ребенка или подростка любой эпохи, мечтающего стать военным писателем – чтобы писать о войне, о человеке на войне, о разрушении и смерти, о том, как под воздействием чудовищных обстоятельств и событий распадается или, напротив, закаляется человеческая душа.
И только тот, кто прошел войну, кто познал ее на себе и постиг все ужасы, несомые войной, может объяснить, почему писать о ней просто необходимо. И дело вовсе не в страхе смерти и не в инстинкте самосохранения, как отмечал Юрий Бондарев. К сожалению, человечество не может жить без войны. Во всяком случае, за всю свою историю оно так и не научилось этому несложному, казалось бы, навыку.
Зато люди преуспели в искусстве уничтожения себе подобных, изощрились в мастерстве ведения войн. И вот уже многие их тех, против которых ведутся войны нового типа, даже не подозревают, что должны исчезнуть, потому что так решили сильные мира сего. Когда Посол мира ООН из Великобритании Джейн Гудолл – старушка-приматолог с добрыми глазами – время от времени появляется на Всемирном экономическом форуме и с загадочной улыбкой вещает о перенаселении планеты как о причине каких-то климатических проблем, это ли не объявление войны?..
Существует мнение, что война необходима роду людскому, как необходимы наказания или неприятности, чтобы человек задумывался над тем, как и для чего живет, чтобы в горниле войны либо сгорал, либо проходил очищение и закалку, чтобы учился ценить жизнь и самые простые ее проявления – улыбки, смех, запахи травы, майский дождь… Не будем вдаваться в рассуждения, отметим только, что Великая Отечественная породила в нашей стране новый литературный жанр. И те, кто разрабатывал, создавал его, были уверены, что величайшая ценность на этой планете – не приматы и не показатели углекислого газа, но сам человек. Они верили, что проявляя мужество, освобождаясь от власти приматологов, человек освобождается от страха и, главное, от того зла, что разъединяет людей, внушая им в разное время бредовые идеи ненависти – будь то превосходство одной нации (или даже части одной нации!) над другой или острая необходимость сократить число живущих на Земле.
Советские писатели, прошедшие войну, писали как раз во имя жизни на этой планете, во имя мирного будущего для всех народов. Это было поколение оставшихся в живых. Они вернулись из огня, чтобы сказать свое слово. Как писал Бондарев, они сохранили «лучезарный мир, веру и надежду», чтобы передать их другим поколениям. Своему поколению – и тем, кто прошел через огонь, и тем, кто сгорел в нем – посвятил Бондарев лучшие строки.
Поколение людей, ощущавших себя одновременно двадцатилетними и сорокалетними, повзрослевших раньше срока, но не успевших насладиться тем, что дает молодость. Они мечтали о самых простых вещах – вернуться домой; и в то же время о чем-то очень сложном и не всем понятном – чтобы трава была просто травой – зеленой и буйно растущей, а не фиолетовой и не черной как после танковых обстрелов. Им хотелось видеть вещи в их первозданном замысле, а не в качестве элементов фортификации. Они научились особой «обнаженной» любви к добру и особой жгучей ненависти к смерти и любому злу. Они хотели радоваться солнцу, но временами ненавидели его, потому что солнце означало летную погоду, а значит – атаки вражеских самолетов. А еще солнце беспощадно и равнодушно освещало и высвечивало недавние места боев, где оставались изувеченные тела товарищей – близких людей, с которыми совсем недавно о чем-то говорили. Всё в мире, даже самые прекрасные вещи, могло внушать ненависть и отторжение, как, например, цветы, на лепестках которых остались капли крови убитого друга. И потом, уже вернувшись с войны, и даже по прошествии многих лет, всё никак не получалось избавиться от внезапно находящих воспоминаний, когда скрежет трамвая или вспышка сварочного аппарата внезапно заставляли вспомнить скрежет орудий или гусениц танков, вспышки ракет и зарева пылающих городов.
Война перевернула их мир. И это не было какой-то фигурой речи, чем-то таким, что говорится для красного словца. Они входили в города без признаков жизни. В домах никто не жил, в окнах не загорался свет, по тротуару не стучали каблучки женских туфель, на улицах не слышны были голоса людей, лай собак, пение птиц, не пахло свежим хлебом и кофе. Зато в освобожденном Освенциме всё было иначе. Неистребляемый запах человеческого пепла застыл в воздухе, день и ночь работали печи – всюду ощущалось движение и своеобразный порядок.
Увиденное нужно было не просто принять и как-то сжиться с ним, нужно было не поддаваться тому, что видишь, не разучиться радоваться и вообще чувствовать. И, как ни странно, им помогала ненависть. Уже потом, став писателем и посвятив себя осмыслению своего страшного жизненного опыта, Бондарев понял, что только благодаря ненависти они могли радоваться. Причем так, как никогда ни до, ни после не радовались. Потому что ненависть звала их вперед и шептала, что чем скорее всё закончится, чем скорее падет зло, тем скорее они вернутся домой, к нормальной жизни. К той жизни, которую толком не успели познать и увидеть. Эта ненависть была порождена жестокостью незваных гостей, их наглостью и бесцеремонность. Закатанными по локоть рукавами на загорелых руках, пилотками, заткнутыми за ремни, звуками фанфар на немецком радио.
Бондарев писал о том, что познал сам: если постоянно вглядываться в лицо смерти, то все чувства обостряются – «всё сконцентрировано в человеческой душе». И с этой точки зрения он смотрел на человека, став писателем. Он говорил, что каждый прошедший войну носит с собой сотни сюжетов. И наверное, неспроста центральным в его творчестве стал роман «Горячий снег»: слишком огромен и многопланов сюжет Сталинграда.
Есть в жизни явления страшные, но в то же время – как это ни парадоксально, ни пугающе прозвучит – внутренне красивые и даже обладающие внутренней музыкой. Великие революции, битвы, стройки, переселения народов… Время тектонических сдвигов, всеобщего обновления, рождения нового и наново. Что может сравниться со Сталинградом за последние сто лет? Даже Победа, май 45-го не так грандиозны, как Сталинград. 9 мая стало ожидаемым итогом развития событий, конечной остановкой в целенаправленном движении, выстраданным, однако уже неизбежным отдыхом после тяжелой работы. Но Сталинград – это точка отсчета, разворот истории, момент истины, пик драматизма, начало конца.
Участник Сталинградской битвы, Бондарев обратился к этому сюжету и сумел передать его страшную музыку. Уже название, в котором заложен оксюморон, сообщает о некой раздвоенности, о неустойчивости, о противоречивости. Писатель так мастерски описывает мороз, что при чтении становится холодно. Ему подчинилась музыка этого боя – со страниц книги звучит морозный металлический звон, визг на морозе снега, грохот танков и артиллерии, гул «юнкерсов»…
Безразличие стихии, нечеловеческий холод в соединении со всей пролитой в те дни кровью и пожарами порождают невиданное явление – горячий снег. Лед становится раскаленным от человеческой крови, от огня, он обжигает, а значит – нарушен порядок и ход вещей.
В романе представлена не вся Сталинградская битва, но лишь эпизод, небольшая часть: бой советской дивизии против танков Манштейна, идущих на помощь фельдмаршалу Паулюсу. События показаны и крупным планом – с точки зрения генерала Бессонова; и на уровне деталей, внутреннего плана – с точки зрения лейтенанта Кузнецова. Раздвоенность, заданная названием, проходит через весь роман. Доблесть соседствует с трусостью и подлостью, равнодушие природы – с человеческим отчаянием… Но главное – царившая в Берлине уверенность, что война заканчивается на берегах Волги – с внезапными переменами, с переворотом всех представлений о мире и его закономерностях. «До предела сжатая пружина, – напишет Бондарев, – стала разжиматься с неудержимой разрушительной силой. Война вошла в новую свою фазу».
Много лет спустя Бондареву, приехавшему в Германию, предложили встретиться с Эрихом фон Манштейном. Писатель признавался, что не горел желанием встречи с немецким фельдмаршалом, потому что отношение к нему не переменил за все прошедшие годы. Но и сам Манштейн отказался от встречи, сославшись на хворь и разболевшееся горло. Как символично! Даже если фельдмаршал сказал неправду, наверняка его горло разболелось бы, доведись ему говорить с русским лейтенантом, стрелявшим по его танкам в сталинградских степях. Ведь «Горячий снег» – это роман и о Бондареве с Манштейном. Но писатель обратился к этому эпизоду великой битвы не потому, что сам в нем участвовал. «Только позже я понял, – признавался потом Бондарев, – что весь исход битвы на Волге, вся каннская операция трех наших фронтов, может быть, даже сроки окончания всей войны во многом зависели от успеха или неуспеха начатого в декабре Манштейном деблокирования…» То есть центральным в творчестве Бондарева произведением стал роман о решающем событии всей Великой Отечественной войны – не о Сталинградской битве как таковой, а о сражении против танков Манштейна, рвущихся на помощь Паулюсу. Интуиция, талант, опыт подсказали писателю то, что порой остается за пределами даже исторических изысканий.
Сегодня творчество Юрия Васильевича Бондарева и других военных писателей обретает особое значение и звучание. Россия вновь окунулась в войну. Пусть и не так уж глубоко, как это было восемьдесят лет назад. Но снова пожары и скрежет металла стали для кого-то повседневностью. Снова «погибшие молодые жизни, непрожитые биографии, несбывшиеся надежды, несовершившиеся открытия» стали нашей действительностью.
Это горький опыт, оплаченный дорогой ценой. Но этот опыт скажется не только на отдельно взятых людях, он должен стать свежим ветром, тем ветром перемен, который однажды, как поется в песне, прогонит ветра измен, развеет «ветра разлук, обид ветра». А еще – отделит ложь от правды, истину от подделки, противостанет пошлости и бездуховности, «жирной сытости» и «тупой наглости богатства». А иначе… Иначе всё было зря.
Светлана ЗАМЛЕЛОВА
Источник: «Советская Россия»
