Р. Семяшкин. У истоков советской литературной Ленинианы

В связи с приближением скорбной даты – 100-летия со дня ухода из жизни основателя Советского государства В.И. Ленина – предлагаем читателям нашего сайта очерк о советской литературной Лениниане. Его автор – хорошо знакомый нашим читателям лауреат фестиваля-конкурса «Русский Лад – 2021» в номинации «Публицистика» Руслан Семяшкин (г. Симферополь). В связи с крупным объёмом очерка мы разделили его на три самостоятельных части.

***

Пятьдесят три года тому назад, когда в Советском Союзе и во всем мире широко отмечалось столетие со дня рождения В.И. Ленина, советские литературные критики и литераторы, занимавшиеся изучением художественной литературы о вожде, не сомневались в том, что обширная отечественная литературная Лениниана будет не только объединена в единое и уникальное собрание произведений, но и в том, что ее ожидает долгая и большая жизнь. К сожалению, в силу известных причин этого не произошло.

Но сама советская литературная Лениниана – как уникальное и бесподобное явление, практически, за редким исключением, не имеющая своего продолжения в нынешнее время, вообще-то никуда не делась. Произведения ее цикла, при всей условности этого определения, живы. Они до сих пор присутствуют в библиотеках, в том числе и домашних. Вопрос лишь в том, а востребованы ли они читателем?

Не берусь делать категоричных заявлений, но по моим наблюдениям, сложившимся не в одночасье, а на протяжении длительного времени, художественная литература о Ленине сегодня мало кому интересна. Среднестатистический россиянин вряд ли назовет сейчас хотя бы пару имен авторов, рассказывавших в своих творениях о жизни и деятельности вождя революции. Кстати, приходилось мне встречать и немало молодых и среднего возраста коммунистов, также ничего из художественного наследия о Ленине никогда не читавших.

А посему, думается, разговор, в год столетия со дня памяти Владимира Ильича о советской литературной Лениниане будет вполне уместным, а возможно и полезным. Ведь мы, имею в виду все прогрессивно и патриотично мыслящие силы нашего общества, не вправе допускать того, чтобы богатейшее это достояние, над созданием которого блестяще работали такие авторитетные мастера межнациональной советской литературы, как М. Горький, В. Брюсов, Д. Гулиа, А. Толстой, В. Маяковский, С. Есенин, А. Лахути, Б. Кербабаев, Н. Тихонов, М. Шагинян, Б. Пастернак, К. Федин, К. Паустовский, В. Катаев, Л. Леонов, М. Шолохов, Н. Асеев, И. Сельвинский, М. Исаковский, М. Светлов, Н. Заболоцкий, М. Зощенко, Н. Погодин, А. Корнейчук, М. Бажан, П. Бровка, С. Вургун, Н. Зорьян, Г. Гулям, И. Искандеров, А. Бек, Э. Казакевич, А. Коптелов, М. Прилежаева, А. Токомбаев, А. Твардовский, Б. Полевой, С. Сартаков, З. Воскресенская, С. Дангулов, Г. Абашидзе, Х. Бекхожин, Ф. Абдулжалилов, А. Аджиев, М. Луконин, С. Капутикян, А. Вергелис, Э. Межелайтис, И. Шамякин, К. Кулиев, Р. Бабаджан, Р. Гамзатов, Ф. Алиева, В. Чикин, С. Есин, В. Фирсов и другие, продолжало находится в забытье, не находя новых читателей. Так, уверен, быть не должно. Лениниана, хочется верить, вновь будет волновать и радовать моих сограждан.

Что же подразумевалось под понятием – советская литературная Лениниана? А виделось литературоведам под ним абсолютно конкретное установление, заключавшееся в том, что Лениниана – это художественная и художественно-публицистическая литература различных родов и жанров о жизни и деятельности В.И. Ленина, о многообразных связях ленинских идей с жизнью современного общества, с прошлым и будущем человечества. При этом сразу же уточним то, что под современным обществом следует понимать общество советское. В нашей действительности, как известно, свои задумки и намерения сверять с гениальными мыслями Ленина большинству российских граждан, увы, не приходится.

Важно сразу же сказать и о том, что все советские литераторы, бравшиеся за образ Ленина в поэзии, прозе, драматургии, воспринимали вождя по-своему. Эту принципиальную черту советской литературной Ленинианы наиболее точно озвучил писатель и публицист Борис Агапов: «В моем воображении живет мой Ленин… которого я люблю. Я, конечно, никогда не решился бы навязывать именно такой, а не иной ленинский образ людям. Единственно, на что я имею право, это напомнить о тех или иных фактах или словах, связанных с Лениным и тем помочь другому человеку создать в себе или дополнить уже живущий в нем ленинский облик».

У всех авторов был свой Ленин. И каждый из них был свободен в изображении образа вождя в том ракурсе, который они считали возможным представить и на суд читателя.

Кстати, нельзя не сказать и об упомянутой творческой свободе, которой, по мнению сегодняшних либерально озабоченных подпевал и прожектеров, в советской литературе не было. Тем более, если, не дай бог, придерживаться их измышлений, не могло быть и никакой свободы в изображении основателя Коммунистической партии и Советского государства. Но в действительности все было наоборот.

Советская литературная Лениниана была явлением неоднородным. Были в ней как вполне удачные, раскрывающие те, или иные грани личности Ленина произведения, так и те, которые таковыми назвать никак нельзя. И само опубликование художественного произведения о Владимире Ильиче, тем более на начальном этапе существования советской литературы, не говорило о том, что оно обречено на успех и написавший его автор становится знаменитым и автоматически попадает в круг наиболее авторитетных и значимых писателей страны. В процессе появления новых художественных книг о Ленине были случаи, когда критике, подчеркну – свободной критике, порой безжалостной и бескомпромиссной, подвергались не только новички в литературе, но и достаточно маститые авторы, такие, например, как И. Сельвинский и Э. Казакевич.

При этом профессиональная критика всегда пыталась следовать не только исторической достоверности, но задавалась и вопросами: а раскрыт ли образ вождя, не представлен ли он односторонне, не превалирует ли субъективистское понимание конкретных фактов, искажать которые не следует? А потому вывод критиков, а если к нему еще и примешивались отклики историков и очевидцев, ставивших под сомнение то или иное сочинение о Ленине, всегда был однозначным: не каждый художник обладает возможностями и способностями, позволяющими запечатлеть, привнеся определенную новизну, образ вождя революции, воплотить его характерные черты, поднявшись тем самым на очередную ступень в раскрытии бессмертного ленинского дела.

Необходимо отметить и то, что к ленинской тематике, особенно в прозаических творениях, обращалось не так уж и много авторов, и прежде всего потому, что показ вождя в конкретных условиях и ситуациях требовал однозначного владения предметом повествования, которое, конечно же, имелось в наличие не у каждого. Но если же писатель все-таки брался за написание произведения о Ленине, то он должен был прекрасно понимать всю ответственность, ложащуюся на него при данном творческом выборе.

Более того – основной художественный поиск был устремлен к мыслям и характеру Ленина, ведь мыль его по определению писательницы Е. Драбкиной, «никогда не была сухой, холодной, безжизненной, развивающейся сама по себе; нет, она была полна чувства, страсти, действенности, огненного темперамента». Посему на первый план и выдвигался внутренний мир Ильича, следовательно, работа предстояла творческая, требовавшая передачи и собственных дум, настроений и чувств автора.

В итоге рождались, в большинстве своем, стоящие и дельные произведения, выполнявшие возложенную на них большую просветительскую миссию. Но для более детального разбора особенностей, удач и недостатков советской литературной Ленинианы, следует пристально всмотреться в большинство созданных в ее орбите произведений. Эта внушительная по объему и стоящая по своей идеологической заданности работа все же не может быть вмещена в рамки данного очерка. Возможно, в ближайшей перспективе появятся исследователи, которые смогут эту тему не только досконально раскрыть, но и придать ей новое звучание.

Нельзя не сказать и о некоторых перегибах, сводившихся, скорее всего не из злых побуждений, к определенному примитивизму в отображении Ленина в искусстве. Об этой опасной тенденции напоминал в статье 1967 года «Современность и проблемы прозы» один из руководителей Союза писателей СССР Георгий Марков: «Нам непременно стоит прислушаться к замечаниям партийной общественности по поводу трактовки образа Ильича. Не секрет, что иногда ленинскую простоту подменяют простоватостью, ленинский демократизм, его чуткость, человечность пытаются изображать в вульгарно-уравнительном и всеядно-мещанском смысле. Все это, конечно, приводит к досадным отступлениям от свойственных Ленину строгих и высоких норм истинно марксистского, партийного поведения».

О тех же несуразицах, подмеченных им еще в 60-е годы, говорил в статье «Если тебе дорога советская литература», напечатанной в 1987 году в газете «Советская культура», крупнейший русский советский писатель Федор Абрамов, к тому времени уже ушедший из жизни: «Ленин – ведь это же святое для нас. А что делается? Десятки мастеров во всех театрах изображают Ленина. Писатели изображают Ленина во всех ситуациях. На темы: ленинский смех, Ленин – кулинар, Ленин и дети (во всех мыслимых и не мыслимых вариантах), Ленин – шахматист, Ленин… Одним словом, происходит повсеместное опошление Ленина. …Пора положить этому конец». Конечно, мастер с присущей ему категоричностью краски сгустил, но само явление низкокачественных проб на ленинскую тему он распознал верно. Такое было, и не только в художественной литературе об Ильиче, которой, на общем фоне всего созданного в различных жанрах литературы в советское время, было не так уж и много.

Справедливости ради скажу, что, высвечивая при этом несколько иные аспекты, о вышеназванной проблематике в романе «Современники» (1966–1973) говорил и Семен Бабаевский, писатель, не работавший в освещении ленинской темы: «Нам трудно сегодня представить Ленина не только злым, а даже просто неласковым. Мы привыкли видеть в кино, на сцене, в книгах Ленина исключительно добрым, исключительно приветливым. Иные же деятели искусства рисуют Ленина не столько добрым, сколько добреньким. Ни в кино, ни в книгах он не злится, голоса не повышает. А ведь в нем, как, может быть, ни в ком другом, жила строжайшая непримиримость к людской непорядочности, к бездельникам, а тем более ко всякого рода преступлениям. И уж кто-кто, а Ленин умел и потребовать, и спросить…»

Неповторимость и уникальность советской литературной Ленинианы заключалась, прежде всего, в ее естественном появлении на свет. Собственно, первые поэтические обращения к образу Ленина, а именно поэзия была родоначальницей Ленинианы, появившиеся у В. Брюсова, С. Есенина, В. Маяковского, Н. Асеева, С. Обрадовича, Н. Полетаева, Н. Тихонова, Д. Бедного (последний о Ленине писал еще в предоктябрьские дни 1917 года в поэме «Про землю, про волю, про рабочую долю») не преследовали цели создания отдельного направления в молодой советской литературе, посвященного Ленину. Их стихи скорее следует воспринимать как лирические отклики на революцию и деятельность ее великого вождя. Ленин здесь символ революции, ее воля и необузданный порыв.

Те начальные, полные эмоционально-романтического содержания стихи, в которых Ленин ассоциировался с капитаном и рулевым, и стали основанием, своего рода фундаментом будущей Ленинианы. В стихотворении «Новая кремлевская стена» Николай Асеев так представит революционную роль вождя:

В злую глушь, в таежные селенья,

с вышки Октября сторожевой

подавал свой свежий голос Ленин,

всем понятный, четкий и живой.

Примечательны и строки из стихотворения Валерия Брюсова «Ленин»:

…Вождь, земной Вожатый

Народных воль, кем изменен

Путь человечества, кем сжаты

В один поток волны времен.

Вместе с символичностью в представлении образа Ленина уже тогда, на самом раннем этапе, таким авторам, как В. Маяковский, С. Есенин, Д. Бедный удалось придать образу гения революции черты индивидуальной неповторимости. К немногим подлинным удачам первоначальных проб советской Ленинианы следует отнести и поэму Н. Тихонова «Сами» (1920), в которой будущий крупнейший отечественный поэт и общественный деятель ярко, художественно цельно и определенно раскрывает интернациональный аспект ленинской темы.

Необычайным, вдохновленным Великой Октябрьской социалистической революцией, явлением того времени становится и многонациональная устная и иносказательная поэзия о Ленине, которого многие угнетенные и забитые царским самодержавием народы воспринимали не иначе, как пророка.

Еще при жизни Владимира Ильича о нем начали слагаться песни, сказания, легенды. «Меня очень интересовало всегда, – писала Н.К. Крупская, – как отражен Ильич в народном фольклоре времен гражданской войны. И вот что характерно: даже в самых глухих, отдаленных углах нашей родины массы не представляли себе борьбы и победы без Ленина. И те, кто не знали грамоты, не знали, что такое телеграф, не представляли себе, как можно руководить борьбой на расстоянии, сложили легенды о том, как в разгар борьбы с белыми появлялся Ленин и обеспечивал победу. На берегах Байкальского озера рыбаки рассказывали: шел бой с белыми, и белые стали побеждать, вдруг прилетел на аэроплане Ленин, встал в ряды наших бойцов, и белые были разбиты. Среди горцев Кавказа была легенда: белые одолевали уже, но Ленин конспиративно, переодевшись, пробрался к нашим, и мы победили».

С середины двадцатых годов прошлого столетия появляются народные стихи и песни, основанные на реальных фактах из биографии Ленина. В целом же в них вождь неизменно выступал в качестве высочайшего нравственно-эстетического идеала, живым воплощением вековых мечтаний о правде и справедливости. По этому поводу М. Горький с трибуны Первого Всесоюзного съезда советских писателей справедливо заметит, что «фольклор в наши дни возвел Владимира Ленина на высоту мифического героя древности, равного Прометею».

Немаловажно и то, что фольклор, испытывавший все растущее влияние письменной литературы, сам оказывал на нее заметное воздействие. Примерами могут служить «Мужицкий сказ о Ленине» Л. Сейфуллиной, написанные позже уральские сказы о Ленине П. Бажова, стихи и поэмы А. Лахути, Я. Ялкайна, С. Сейфуллина, А. Твардовского, А. Прокофьева, М. Миршакара, Р. Рзы.

Остановлюсь в этой связи на идеале нового человека, которого в 1923 году воплощал в образе Ленина зачинатель казахской советской литературы Сакен Сейфуллин:

Ленин! Ступень для лежащих в пыли.

Имя его – святыня нашего времени.

Ленин – величайший провидец земли.

Опора всех угнетенных – в Ленине.

Ленин – свобода, если ты батрак.

Ленин – бой: за равенство бой священен.

Ленин – знамя великих атак.

Твердая политика и мудрость – Ленин.

(перевод В. Виноградова)

Поэтическая перекличка, посвященная Ленину в те, первые годы советской власти, звучала по всему необъятному Советскому Союзу. Ленину были посвящены стихи армянина Акопа Акопяна (это ему принадлежат известные слова в переводе А. Тарковского: Лоб выпуклый – высокая скала,

Недосягаемое поле битв,

Взор пламенный – разящая стрела –

Врагам свободы гибелью грозит.) и белоруса Я. Купалы, татарина Х. Такташа и украинца В. Сосюры, казаха П. Джансугурова и якута П. Ойунского, абхазца П. Чанбы, грузина В. Гаприндашвили и десятков других поэтов и народных певцов-сказателей. Каждому из них этот образ был одинаково близок и дорог, в нем то и заключался единый жизненный идеал народов, раскрепощенных революцией. Да и вообще, целый ряд молодых национальных литератур, таких как киргизская, балкарская, марийская, начинался с произведений о Ленине. Об этом говорил и дагестанский поэт, прозаик и ученый Эффенди Капиев: «Если бы написать историю советской литературы народов Кавказа, она начиналась бы с песни о Ленине. Горцы, в большинстве своем не имевшие в прошлом письменной литературы, приобрели ее вместе с Советской властью, вместе с именем «Ленин».

Особый интерес к личности Ленина пробудится у советских авторов в первые годы после его смерти. А в скорбные дни, когда страна прощалась с Владимиром Ильичем, появятся такие, некогда хорошо известные советским гражданам лирические шедевры: «Мы не верим!» В. Маяковского, «Снежинки» Д. Бедного, «Партбилет № 224332» А. Безыменского, «21 января 1924 г.» С. Стальского, «Пять ночей и дней» В. Инбер, «Он» Е. Плужника.

Несколько позже увидят свет и стихотворения из так называемых «разговоров с Лениным»: «Над книгой Ленина» С. Щипачева, «Молодость Ленина» Н. Асеева и, наконец, «Разговор с товарищем Лениным» В. Маяковского, в котором пролетарский поэт в 1929 году красноречиво заявлял о своей сопричастности к личности и делу Ленина:

Товарищ Ленин, по фабрикам дымным,

по землям, покрытым и снегом, и жнивьем,

вашим, товарищ, сердцем и именем

думаем, дышим, боремся и живем!..

Воплощением революционной эпохи Ленин становится в стихотворных циклах В. Маяковского и Е. Чаренца, в поэме Г. Табидзе «Джон Рид». Все больше появлялось стихов, в которых Ленин показывался в повседневных делах и заботах. Всячески подчеркивалась и его простота, доступность в общении с простыми людьми, искренность и сердечность, о чем писал и Сергей Есенин («Ответ», «Анна Снегина», «Ленин»). Самыми же, пожалуй, известными являются его проникновенные слова:

Для нас условен стал герой,

Мы любим тех, кто в черных масках,

А он с сопливой детворой

Зимой катался на салазках.

И не носил он тех волос,

Что льют успех на женщин томных, –

Он с лысиною, как поднос.

Глядел скромней из самых скромных.

Застенчивый, простой и милый,

Он вроде сфинкса предо мной.

Я не пойму, какою силой

Сумел потрясть он шар земной?

Но он потряс…

О великой простоте Ленина писал и молодой Михаил Исаковский:

Его припомнит вам любой,

Расскажет тихими словами.

И Ленин – близкий и родной –

Как будто сядет рядом с вами.

Ленин – начало новой полнокровной жизни, новых свершений и побед. Так представлял Ильича крупнейший армянский поэт Егише Чаренц и его философский взгляд на вождя соприкасался с самыми основополагающими началами земной жизни, ставшей благодаря Ленину принципиально иной, наполненной радостью свободного труда и мирного строительства.

Ленин! Ленин – но не митинговый,

Не литавры марша, не плакат,

Ленин – как вершина, как обхват

И как построенье темы новой,

Зреющей в тебе не как трава,

А как сталь, как воля. Эта тема –

Как начало жизни, как поэма,

Созиданья первые слова…

(перевод М. Павловой)

В 1931 году к образу вождя обратится крупнейший украинский поэт Павло Тычина. В стихотворении «Ленин», а наброски его, по признанию поэта, он сделал еще в 1924 году, сразу после кончины вождя, он по сути клянется быть по-ленински непримиримым ко всем врагам социализма и не оставаться в стороне от происходящих в стране событий.

Ленин!

Одно только слово,

а мы уж как буря –

готово!

Наляжем всей грудью, усилим нажим,

и сразу глушим, и крошим, и крушим. <…>

И вот он умер. Стаей жадной

враги крадутся –

нэпачи.

Клянемся клятвой беспощадной,

что всех врагов зажмем в клещи.

(перевод П. Карабана)

Осмысливая в заключительных строфах своей поэмы «Высокая болезнь» впечатления от речи Ленина на IX съезде партии, Борис Пастернак пишет ставшие в последующие годы известные и символичные слова:

Он был, как выпад на рапире.

Гонясь за высказанным вслед,

Он гнул свое, пиджак топыря

И пяля передки штиблет.

Слова могли быть о мазуте,

Но корпуса его изгиб

Дышал полетом голой сути,

Прорвавшей глупый слой лузги.

И эта голая картавость

Отчитывалась вслух во всем,

Что кровью былей начерталось:

Он был их звуковым лицом. <…>

Столетий завистью завистлив,

Ревнив их ревностью одной,

Он управлял теченьем мыслей

И только потому – страной.

Восемь лет назад, в январе 2016 года слова Б. Пастернака о том, что Ленин «управлял теченьем мыслей, и только потому – страной», произнесенные на заседании президентского совета по науке и образованию руководителем Курчатовского института М. Ковальчуком, как известно, вызвали отрицательную реакцию у президента страны. В. Путин сказал тогда, что Ленин «заложил атомную бомбу под здание, которое называется Россией». Что ж, так в наше время воспринимается образ пролетарского вождя и основателя Советского государства, правопреемницей которого является современная Российская Федерация, первыми лицами страны.

Комментировать эту и подобные ей ситуации не буду, так как это не входит в замысел настоящего очерка. Но отрадно и то, что интеллигентные люди, воспитывавшиеся в советские годы, не забыли как самого В.И. Ленина, так и лучшие художественные произведения о нем.

Время не стояло на месте, страна стремительно развивалась и в этом колоссальном прорыве первого на планете государства рабочих и крестьян к своему подлинному величию, отчетливо просматривался и образ великого Ленина. Подмечает повсеместное в стране ленинское незримое присутствие также и армянский поэт Н. Зарьян, в 1936 году писавший:

Нет, ты не умер, не погас.

Ты – молодость у нас в крови,

Ты – пламя юношеских глаз,

Зов побеждающий любви. <…>

 

Ты – нескончаемая жизнь,

Ты – гул истории людской.

Ты с древних снеговых крутизн

Мчишь полноводною рекой.

 

Пока река бурлит и бьет,

Пока в ней не иссякнет мощь,

Пока история идет,

Ты будешь рядом с нами, вождь!

(перевод П. Антокольского)

Обращали на себя внимание и одни из первых прозаических проб о Ленине. Фактически это были эскизные зарисовки портрета вождя. Но та выразительность, искренность и душевность, с которыми о нем писали А. Луначарский, Н. Нариманов, М. Кольцов, И. Касаткин, А. Аросев, Е. Зозуля, В. Лидин и сегодня не вызывает сомнений. Очерки эти начинали дополняться и художественными рассказами, среди которых следует в первую очередь назвать «Нахаленок» М. Шолохова, «Письмо Ильичу» П. Замойского, «Ленин на охоте» М. Пришвина.

Не постигая натуру Ленина, не показывая граней его характера, все же тогда, одним из первых, писатель А. Тарасов-Родионов в романе-хронике «Февраль» вывел внешний, схожий с реальным и прижизненным, портрет Ильича: «Невысокий, сутулый и плотный человек средних лет, с огромной лысиной и какой-то выпуклой наперед, золотистой и упругой как шар головой. Упершись хитро поднятой бровью в коротенькие потные пальцы, он узенькими по-восточному, простодушно-прищуренными глазками шустро бегает по какой-то бумажке, низко надвигаясь к ней. Потом он поднял голову, погладил лысину ладонью, раскрыл из-под рыжеватых, подрубленных снизу усиков широкий крепкий рот над золотистым клинышком кургузой бородки, и, не глядя ни на кого, деловито, торопливой скороговоркой, как-то уверенно-крепко, в то же время картавя на некоторых звуках, стал как бы вскользь пояснять…»

И все же воссоздать грандиозную масштабность деятельности Ленина с наибольшей полнотой удалось тогда М. Горькому и В. Маяковскому. Их бесспорная заслуга в том, что, отказавшись рассматривать эпизодические картины из жизни Ленина, они подобрались, каждый в своей творческой манере, к личности вождя целиком, во всем его уникальном многообразии. Потому и становится их Ленин большим художественным открытием, концентрируя в себе глубокие раздумья и переживания за судьбу человечества.

Каждый из них шел к постижению личности Ленина своей дорогой. Конечно, великому пролетарскому писателю было в этом плане, наверное, по легче – слишком велик был его собственный багаж впечатлений, связанных с Лениным и основанный на их многолетних взаимоотношениях, прямо скажем – не всегда простых и безоблачных. Но и В. Маяковский брался за фигуру вождя, пытаясь рассматривать ее в условной историко-философской перспективе («Далеко давным, годов за двести, первые про Ленина восходят вести»). Оба, не зависимо друг от друга, раскрывали при этом характер Ленина в контексте конкретной исторической эпохи.

Внешне горьковский портрет Ленина был мозаичным и основывался на воспоминаниях о встречах с ним. Но пестрота впечатлений, почерпнутых в разных ситуациях, будь то заседание партийного съезда или беседа с каприйскими рыбаками, воспроизводят необычайную насыщенность ленинских будней, в которых гениальная его мысль, «точно стрелка компаса, всегда обращалась острием в сторону классовых интересов народа». У Горького Ленин прост, человечен, добр. Он предстает перед нами в своем величии и простоте. В этом, по всей видимости, и заключается то главное, что вкладывал писатель в образ вождя революции, садясь за написание этого небольшого по объему, но емкого по содержанию творения.

По Маяковскому, величие Ленина как личности в его индивидуальном характере, в мощи интеллекта, в стремлении осуществить на земле грандиозные преобразования. И сам поэт, следуя за Лениным, исповедуя его идеи, восхищаясь жизненным путем вождя и напоминая людям о сути его революционной деятельности, написал и такие, очень эмоциональные слова, бывшие известными в советское время большинству граждан:

Я себя под Лениным чищу,

чтобы плыть в революцию дальше.

И позднее М. Горький и В. Маяковский (поэма «Хорошо») будут обращаться к образу Ленина. Художественное завещание великого пролетарского писателя – роман «Жизнь Клима Самгина» будет буквально весь пронизан ленинской мыслью, в нем много раз поминается ленинское слово, идут споры о личности Ленина и смысле его работы, способствовавшей, по мнению Горького, одухотворению, очищению, гуманистическому преобразованию действительности.

Ленин у Горького – яркий носитель социалистической идеи и революционного разума, он «возводит случайный факт личного бытия человека на степень исторической необходимости… поэтизирует личное бытие и, насыщая единицу энергией коллективной, придает бытию индивидуальному глубокий, творческий смысл». В нем и были воплощены энергия и революционность народа. Эти качества вождя представлялись писателю наиболее существенными для понимания и восприятия ленинского характера. Символическое значение приобретал и задуманный, но, к сожалению, не осуществленный финал романа, в котором приезд Ленина в Петроград 1917 года совпадает с гибелью Самгина – этой, по определению Горького, пустой души.

В те первые годы советской власти к образу Ленина начинала подбираться и проза. И хотя это были еще совсем не произведения о его жизни и деятельности в полном и исчерпывающем понимании, но в тоже время присутствие упоминаний о Ленине в них имело большой идейный смысл. Вспоминается эпизод из повести Вс. Иванова «Бронепоезд 14-69» в котором писатель показывает, как дальневосточные мужики-партизаны допрашивали, а скорее беседовали, при обоюдном незнании языков общения, с американским интервентом:

«Американец подошел.

Мужики опять собрались, опять задышали хлебом, табаком.

– Ленин, – сказал твердо и громко Знобов и как-то нечаянно, словно оступясь, улыбнулся.

Американец вздрогнул всем телом, блеснул глазами и радостно ответил:

– There’s a chap!». В переводе с английского это означало – «Вот это парень!»

Интересен и самобытный очерк М. Пришвина «Ленин на охоте». В нем замечательный русский писатель показал близость Владимира Ильича к природе, естественность его чувств и переживаний как неотъемлемое свойство гармонической натуры революционера.

В романе «Скутаревский» (1932) к образу Ленина обращался и Л. Леонов. Эпизод, оформленный в отдельную главу, где мы видим спор вождя с главным героем повествования, крупным ученым-физиком, по коренным проблемам мироздания затрагивал серьезные и злободневные проблемы, актуальность которых просматривается и через призму дня сегодняшнего.

Знаковым событием становятся и «Рассказы о Ленине» М. Зощенко, написанные им в конце тридцатых годов минувшего столетия. Главное своеобразие их в том, что адресовались они малышам, тем кто только начинал знакомство с книгой. При этом новеллы его были основаны на строго документальном материале и раскрывали определенные черты характера Владимира Ильича. Как отмечал известный ленинградский прозаик М. Слонимский, рассказы эти выполнены «из чудесного словесного материала, очень целомудренно и очень выразительно» и Ленин представал в них добрым, задушевным и обаятельным.

Жаль, что в наши дни эту замечательную вещь Михаила Зощенко не переиздают и она, соответственно, не доходит до тех, кому и направлял ее автор. Оттого-то дети и не знают, кто такой Ленин, да и родители их, те, кто был рожден в первые годы капиталистической России, о Ленине также имеют смутное, как правило, основанное на уровне примитивной болтовни и домыслов, представление. И донести до них правду о Ленине, при том, что они ее не ждут, ох как непросто.

К образу Ленина обращался и С. Сергеев-Ценский. В этюде к эпопее «Преображение России» (1941) он показывает поронинские события августа 1914 года. Мы видим гения революции в кругу семьи и во время обыска, в одиночке и на допросе.

Опираясь на фольклорную образность, с живой сказовой интонацией, образ Ленина донес до читателя и П. Бажов в своих некогда знаменитых уральских сказах о вожде. Наиболее известный из них «Солнечный камень» (1942), повествующий о том, как старики-уральцы Максим Вахоня и Садык Сандугач принесли Ленину камни с Ильменских гор, и он «самоличным декретом объявил здешние места заповедными».

Но, бесспорно, самые значительные победы в советской Лениниане 30 – 40-х годов XX века связаны с достижениями драматургии и кинодраматургии, с художественными открытиями К. Тренева, А. Корнейчука, Н. Погодина, А. Каплера, С. Юткевича, М. Ромма, Б. Щукина, М. Штрауха.

Трудно было взять новый эстетический рубеж и ввести вождя не просто в круг действующих лиц, но и предоставить ему слово. И речь шла не о подборе цитат Ленина. Художникам, участвовавшим в конкурсе на лучшую пьесу к двадцатилетию Октября, было предложено дать возможность вождю говорить своими словами. Размах для подлинного творчества открывался значительный. Как красноречивый отголосок тех событий, сохранилось признание Н. Погодина: «Когда нам было предложено показать на сцене Ленина, то у меня просто волосы дыбом встали. Я просто не знал, как это сделать! Когда я думал, как я буду работать, и пробовал на бумаге написать, как это обычно делается в пьесах, имя «Ленин» и рядом его реплики, то у меня не поворачивалась рука. Вы понимаете, товарищи, что это значит, – выходит на сцену человек и говорит: «Я Ленин, дайте мне чаю» или еще что-то».

Примерно такие же мысли сопровождали и К. Тренева. На сей счет известна его такая запись: «…Взявши темой Октябрь, в Ленинграде, я не ставил себе задачей вывести Ленина на сцене как сквозное действующее лицо. Я слишком хорошо чувствовал, что задача прежде всего нам не по плечу… С другой стороны, немыслимо изображать Октябрьскую революцию без участия Ленина. Но нам казалось, что великая роль Ленина в мировой истории может быть изображена без сценического появления, без актера, играющего эту роль. Эту роль Ленина драматург может и должен показать, чтобы дух Ленина, гений Ленина чувствовался на сцене и без физического присутствия Ленина.

Такая задача казалась мне тоже огромной важности и огромного труда.

Однако возможность показать в пьесе Ленина была так захватывающа, что трудно было отказаться от этого. Я начал изучать личность Ленина по его произведениям, по воспоминаниям очевидцев… Нужно ли говорить о том, как захватила меня эта работа, как неотразимо влекло изображение Ленина…»

Не менее волнующие душевные переживания сопровождали тогда и многих сценаристов, кинорежиссеров, всех тех, кто создавал советское художественное кино, в числе которых и вышеназванные, будущие мэтры. Однако, останавливаться на их деятельности, успешной, имевшей потрясающие результаты, прославившие советский кинематограф, не буду, так как это тема для отдельного, обстоятельного разговора.

Первыми образ Ленина в драматургии воплощают К. Тренев в пьесе «На берегу Невы», А. Корнейчук в «Правде», Н. Погодин в «Человеке с ружьем». Владимир Ильич в них изображался трибуном и стратегом революции. Сами пьесы имели большой успех. Была в них и определенная схожесть, которую подметила Н.К. Крупская в статье «О пьесах, посвященных Октябрю», напечатанной в газете «Правда» от 13 декабря 1937 года: «Сейчас показываются на сцене пьеса Корнейчука «Правда» и пьеса Погодина «Человек с ружьем». Они имеют много общего. Обе написаны молодыми авторами. В обеих пьесах дан Ленин. Нельзя давать Октябрь без Ленина… На пьесе Корнейчука в Театре Революции и на пьесе Погодина в Театре им. Вахтангова публика реагирует на манер рабочих французского предместья на волнующую их пьесу: зрители аплодируют победам рабочих, успехам братанья, делают вслух замечания, восклицают – видно, переживают пьесу вместе с автором и артистами, ее играющими. Это, по-моему, очень большое достижение. Когда появляется Ленин, публика разражается громом аплодисментов».

Показать вождя социалистической революции в кульминационный момент Великого Октября как личность выдающуюся, отчетливо различающую перспективы и цели исторической борьбы, и одновременно как человека простого, демократичного, близкого и понятного людям, А. Корнейчуку было очень непросто. Ошеломление, растерянность и оторопь владели им от самой мысли о необходимости выведения Ленина на большую сцену. Не верили в такую возможность и актеры, уговаривая его изобразить Ильича в пьесе «без слов». И драматург, надо сказать, разделял актерскую тревогу.

Вопреки сему предубеждению категорично выступили рабочие-красногвардейцы, участвовавшие в штурме Зимнего дворца, с которыми драматург встретился в Ленинграде перед тем, как основательно взяться за работу. Узнав, что автор планирует вывести Ленина в пьесе безмолвствующим, они резко запротестовали. Сама мысль о том, что они не услышат ленинскую речь, была для них не допустимой.

Так и менялся сам подход к освоению этой доселе неприступной вершины. Нужно было изучить произведения Ленина, воспоминания его соратников, архивные и музейные материалы в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, мысленно представить картины Октября в Петрограде и на Украине, подыскивать и конкретный угол зрения, определять типичную ситуацию, выдумывать вымышленных героев, наделив их характерными для основной людской массы того времени чертами. Необходимо было тонко продумать и ленинский выход: что должен он сказать, какие мысли донести до зрителя?

Безусловно, путь, пройденный тогда А. Корнейчуком, был поистине новаторским. Не осталось не замеченным и то, что в пьесе отображена также украинская проблематика и на фоне высоко человечного Ленина в сатирически-гротескном виде были представлены политический авантюрист Керенский, меньшевистско-эсеровские глашатаи Дан и Гоц, их истеричное и продажное окружение. Контраст между этими временщиками и вождем революции огромен. И это авторское, не прямой направленности сопоставление, имело большое значение. Ленинский гений, благодаря этим приемам драматурга, мог восприниматься зрителем не в общих исторических аспектах, прямолинейно, а эмоционально, на подъемной ноте.

С тех пор Александр Евдокимович к ленинской теме обращался постоянно, с чувством искреннего благоговения, понимая ее широко, придавая особое значение важности осуществления и укоренения в жизни советского общества ленинских принципов демократии и интернационализма. В одном из последних интервью, он по данному вопросу говорил и такие, на взгляд автора этих строк, верные и бесспорные слова: «Ленинская тема не замыкается в произведении, где выведена фигура Владимира Ильича. Можно уверенно утверждать, что нет такой темы – современной или исторической, – которая не требовала бы от художника углубленного изучения ленинских идей, истинного следования заветам и учению Ленина».

Этого принципа, кстати, придерживался не только А. Корнейчук, но и многие подлинные советские мастера слова. Вдумчиво вчитывайтесь в их произведения, ищете в них не только основные сюжетные ходы, но и пристально следите за мыслью автора, именно в ней заложено главное, в ней же может быть и интересующий нас ленинский подтекст.

Наиболее же проникновенно в то время вывести образ Ленина получилось у Н. Погодина в пьесе «Человек с ружьем». Он смог подметить многие черты характера Владимира Ильича, позволявшие видеть Ленина на сцене в более широком плане. Придал он образу величайшего революционера и художественность, прекрасно осознавая необходимость ухода от схематичности и заскорузлого, лишенного живых импульсов подхода в изображении человеческого облика этой грандиозной личности. «Я понимал, что при всем высоком трепете перед личностью Ленина я должен обращаться с образом Ильича, как с любым другим литературным образом. Иначе ничего не получится: образ утратит свою жизненную непосредственность, на первый план вылезут цитаты, которые неизбежно будут выпадать из художественной ткани пьесы».

Этого понимания драматург будет строго придерживался и в своей последующей работе над раскрытием великого образа, создавая свою бессмертную ленинскую трилогию. Стало оно, это неписанное понимание, общепринятым и для других авторов. Да и не было, и не могло быть иного метода – Ленин, как объект творческого исследования, все более погружался в художественный мир со всеми его, не всегда предсказуемыми направлениями движения авторской мысли, зигзагами, способными, порою, показать главное и такое мелкое и вроде, не значительное, о чем даже и не думалось. Благо, фигура Ильича так многогранна и значительна, величава и всеобъемлюща, что сколько не обращайся к показу его образа, а тем не менее всегда найдется что-то новое, важное и существенное, что требует своего дальнейшего выхода к людям.

Неуемное стремление к переустройству мира, высокий полет ленинской мысли наблюдаем мы и в пьесе Н. Погодина «Кремлевские куранты». Особо пафосно звучат на сцене слова Владимира Ильича, обращенные к англичанину, с которым он ведет диалог и отвечает на вопрос о вере и мечтах: «…Вы скажете, что это обычная красная пропаганда. Я верю в рабочий класс, вы – нет. Я верю в русский народ, вас он ужасает. Вы верите в честность капиталистов, а я нет. Вы придумали чистенький, милый рождественский социализм, а я стою за диктатуру пролетариата. Диктатура – слово жестокое, тяжелое, кровавое, мучительное. Таких слов на ветер не бросают, но иначе нельзя мечтать об электрификации, социализме, коммунизме… История покажет, кто из нас прав».

В советской литературной Лениниане трилогия Николая Погодина о Ленине, удостоенная в 1959 году Ленинской премии, имеет огромное значение. Не придерживаясь строгой хронологии в том, как на свет появлялись произведения на ленинскую тему, и дабы завершить разбор погодинских произведений, остановлюсь и на его последней, заключающей трилогию драме «Третья, патетическая», которая по словам кинорежиссера С. Юткевича «не стала менее жизнеутверждающей и оптимистичной в самом высоком смысле этого слова от того, что он ее начинает с описания похорон Ленина».

Н. Погодин, назвав свою последнюю пьесу о вожде «трагедийным представлением», стремился тем не менее, строить ее как своего рода трагически-просветленную симфонию, в которой неизбежный трагический финал сочетался с жизнеутверждающим пафосом. Взаимосвязь этих двух вроде бы не схожих моментов – близкая неизбежность смерти Ленина и огромная сложность задач, которые требовали постановки по-ленински сложных задач и поиска на них революционных ответов, – и является основой сценического действия.

Ленин в «Третьей, патетической» показан гуманистом, носителем огромного нравственного чувства, всецело раскрываемого в сфере политики и государственного управления. Более того, принципиально отвергая мнимую сентиментальность, Погодин решительно вступал в прямую полемику с сложившейся и в общем-то укоренившейся манерой изображения Владимира Ильича исключительно добреньким, готовым всех простить, этаким идеальным верховным правителем. В пьесе присутствует на сей счет характерный эпизод, когда Ленин, вынужденный отказать одной из героинь –Ирине Сестрорецкой в помиловании брата, говорит очень точные по своему смысловому содержанию слова: «Обычно видят человека там, где он добрый, а если он не должен быть добрым, не может быть, тогда уж – каменное сердце. В таком случае, простите, все хлюпики есть люди-человеки, а люди с принципами уже не люди».

Для понимания образа Ленина в пьесе не менее важна и мысль, высказанная одним из героев: «Удивительно не то, что вы жизнь верно подмечаете. Мне удивительно то, что все свои заметки вы на политику поворачиваете». И политика эта была совершенно особого плана, основанная на вере в человека и осуществляемая для людей. Потому то и верит Ильич в рабочего паренька Прошку, которому возможно выпадет участь управлять государством: «Я ведь верю в нашего российского Прошку в тысячу раз больше, чем он сам верит в себя. Придет время, оно не за горами, когда Прошка осознает свое мировое значение, свое удивительное достоинство, когда он уже не станет называть себя рабской кличкой Прошки… О нет, я не предаюсь мечте, взятой с неба. Я уже теперь в невероятной бездне противоречий вижу людей завтрашнего дня… людей, которыми можно гордиться перед всем миром. Вот почему я бесконечно верю в Прошку. И без этой веры не было бы Октября и человечеству не светили бы бессмертные огни Смольного». Этой духоподъемной верой и пронизана вся пьеса, имевшая, как и ей предшествующие первые две погодинские пьесы из ленинской трилогии, грандиозный успех. Увы, в капиталистическое безвременье в театрах России их не ставят…

К образу пролетарского вождя драматург обратиться и в других произведениях. Ленина, беседующего с Михаилом Фрунзе, готовящегося к отправке на борьбу с Колчаком мы увидим в прологе пьесы Н. Погодина «Не померкнет никогда…» (1941 – 1959). Но, при всей задушевности ленинского появления на сцене, эпизод этот был все же чисто иллюстративным, он никак не повлияет на дальнейшие сюжетные коллизии пьесы.

Появляется Ленин и в пьесе Н. Погодина 1960 года «Цветы живые». И приходит он в мыслях к руководителю бригады коммунистического труда Николаю Бурятову, пытающемуся поведать Ильичу самое сокровенное, все то, что его волнует. Происходит условное оживление вождя, и он беседует с человеком совершенно иной эпохи. В этом вымышленном, не возможном в жизненных реалиях разговоре драматург вновь показывает лучшие человеческие качества вождя, его душевность, любовь к людям. Ленин современен всегда, говорит нам мастер. К нему следует обращаться с самыми непростыми вопросами и в любой, сверхсложной и неординарной ситуации. Ленин подскажет, у него есть что ответить всем тем, кто готов сверять с ним свои мысли, намерения, дела и поступки. Эта погодинская позиция, о которой он интересно рассуждал и в своих критических статьях, не подвержена времени. И нам, идущим с ленинским учением во главе на новые политические сражения века XXI, очевидно то, что новаторство Погодина не было наигранным. Его Ленин не появлялся на сцене просто так. Каждый его выход – это новый заряд жизнеутверждающей энергии, это возможность переосмыслить главное, существенное, это неизбывное стремление к построению справедливого общества, за которое и следует продолжать бороться.

Руслан СЕМЯШКИН

(Продолжение следует)