Путь восхождения к бессмертию. К 85-летию со дня рождения Ларисы Шепитько

Всем, кто знал эту необычайно красивую, стройную, высокую женщину лично, и тем, кто наблюдал за её уникальным творчеством по телевидению и через печатные средства массовой информации, она не могла не нравиться. Идеально сложенная, она поражала, конечно, не только внешней красотой, а и каким-то особым свечением, свечением добра, нравственности, духовности. И излучаемый ею свет был не просто чистым и ярким, но и притягательным, а вместе с тем неординарным, исходившим из самых потаённых уголков её души, трепетной, ранимой, но и способной обращаться к темам глубоким, трагическим, берущим за живое…

Казалось бы, ну откуда у неё было столько духовных и физических сил браться в кинорежиссуре за темы чрезвычайно сложные, и снимать психологические, социальные драмы, оставшиеся в отечественном кинематографе до сих пор непревзойдёнными? Ведь можно было бы, наверное, работать в других, более массовых жанрах, таких, например, как комедия, даже при том, что в этом жанре, в том числе, работал её муж-кинорежиссёр. Нет, нельзя, так как её всё время волновали проблемы глубокие, непреходящие, вневременные, присутствующие в человеческом социуме всегда. И обращение к ним было для неё не просто работой, пусть и любимой, а неким сущностным поиском и следованием по ранее неизвестным, однако, извилистым, непростым дорогам, возникавшим перед нею, как художником, решившим шестнадцатилетней девчонкой пойти служить искусству кино.

Лариса… Сведущий читатель, знакомый с советским кинематографом, после того, как мною было названо имя героини настоящего очерка, разумеется, сразу догадался – речь идет о Ларисе Шепитько.

Лариса… Так, без отчества, её звали в народе, и так, просто и без никому ненужных формальностей, говорили о ней в мире кино. «Кинематографисты понимают, – писал её муж Элем Климов, талантливый советский кинорежиссёр и сценарист, сыгравший, тем не менее, далеко не лучшую, благовидную роль, когда в перестроечные годы пару лет возглавлял Союз кинематографистов СССР, – кого имеют в виду, когда говорят сокращенно и уважительно: «Сергей Михалыч» – это Эйзенштейн, или ещё короче «Эйзен», «Михаил Ильич» – это Ромм, «Василь Макарыч» – Шукшин, «Марлен» – Хуциев, «Глеб» – Панфилов, «Гия» – Данелия», «Эльдар» – конечно же, Шенгелая.

А «Лариса» – это Лариса Шепитько. В рождественские дни наступившего 2023 года она, уроженка Артемовска Донецкой области, в настоящее время практически разрушенного в ходе ожесточённых боев за него с современными бандеровскими неофашистами, дочь учителей, пережившая тяготы эвакуации, голод и холод страшных лет Великой Отечественной войны, детство и отроческие годы которой прошли во Львове и Киеве, – могла бы встречать своё 85-летие… И, по всей видимости, встречала бы его как признанный мэтр советского и российского кино, так как работоспособности её можно было лишь позавидовать. А уж о творческих интересах Шепитько можно судить хотя бы по тем работам, которые она смогла за свою короткую жизнь реализовать и оставить будущим поколениям, ставшим, к сожалению, о ней и её фильмах забывать.

Лариса… Заканчивавшая десятый класс в Киеве, где её мама, Ефросинья Яновна Ткач училась тогда в Высшей партшколе при ЦК КПУ, однажды попавшая на съемки фильма по легендарному роману Э.Л. Войнич «Овод», завороженная волшебным миром кино, вдруг, во что до конца не верилось ни ей, ни её близким, становится студенткой режиссёрского факультета ВГИКа. Да ещё, к тому же, попадает в творческую мастерскую к самому Александру Довженко. «Мне было шестнадцать лет, когда я поступила в мастерскую Довженко, – скажет Шепитько в выступлении в Казанском молодёжном центре в конце января 1979 года. – Сам он говорил: «Я не думаю, что они (шесть девушек) станут режиссёрами, но в любом случае я постараюсь сделать из них интеллигентных, образованных людей».

Я была поражена тем, что поступила. Это было авансом молодости, но таким неожиданным, что он мог повлиять на психику. Этого не случилось, жизнь поставила всё на свои места.

Через полтора года умер Довженко, и я осиротела. Я была самая младшая на курсе, и он относился ко мне как к ребёнку. Бил больше других, но и опекал тоже больше. Для меня смерть Довженко была сильным ударом, я даже решила уйти из ВГИКа. <…>

Довженко был человеком возрожденческой широты. Его глазами мы увидели, что такое гармония, что эстетично, а что нет, где зло, а где добро. Он ввёл нас в искусство, как в храм, не терпел ханжества, двоедушия, лицемерия. После его смерти мы почувствовали, как невыносимо трудно жить так, как он признавал. Но – возможно, потому что он так жил. Жизнь каждый раз требует компромисса. И вроде бы не пойти на него ты не можешь, потому что – живой человек, а пойти – значит многое потерять в себе».

Лариса… Ворвавшаяся в кино в начале 60-х годов прошлого столетия и начавшая свой путь с картины «Зной», во всех отношениях сложной, требовавшей не только художнических открытий, так как взялась Шепитько за экранизацию известной повести популярного тогда Ч. Айтматова; а и больших физических сил, выносливости, самопожертвования, ведь работать ей приходилось в крайне сложных погодных и бытовых условиях, к которым она, как многим казалось, была никак не готова. Но разве могли её остановить тяготы быта, если она буквально рвалась творить, желая тем самым создавать что-то новое, неординарное и неповторимое в киноискусстве.

Сам же Чингиз Айтматов годы спустя рассказывал: «В 1961 году, когда она приехала к нам, наша Киргизская студия только возникала, только-только организовывалась, и мы, по существу, приступали к съемкам первого фильма. У нас ещё не было своих режиссёров. Лариса приехала в качестве дипломницы ВГИКа. По моей повести «Верблюжий глаз» она работала над фильмом «Зной». По сюжету полагалось снять это в совершенно голой, безводной степи. Речь в фильме шла о поднятии целины. В общем-то, я очень сомневался, думал: «Ну что может сделать такая юная, такая хрупкая девушка, хотя и умная, и деятельная?» <…>

Так вот, эта красивая девушка попала в такие жуткие условия, что, я думаю, не всякий бы мужчина сумел пройти через такие испытания.

Когда я приехал на съемки, я застал её в тяжелейшем состоянии. Невероятные условия работы и болезнь: она захворала желтухой. И вот, несмотря на всё это, она закончила картину, сняла фильм в обстановке, где, по сути дела, ничего, кроме кинокамеры и её воли, не было. Я думаю, именно это – её преданность искусству, я бы сказал неистовая преданность искусству – помогло ей состояться как режиссёру. Если бы, предположим, она тогда ушла, а она имела на это право, не закончив первую свою картину, не знаю, как бы дальше сложилась её творческая судьба.

А теперь я об этом думаю с благодарностью, с большим чувством уважения. Я преклоняюсь перед её светлой памятью».

Лариса… Создавшая, может быть, не так уж и много работ, но среди которых были и такие фильмы, как «Крылья», «Ты и я», ну, и, конечно, «Восхождение», буквально выдвинувшее её в круг кинорежиссёров с мировыми именами, приглашавших Ларису за рубеж и считавших Шепитько действительно выдающимся мастером.

О военной драме «Восхождение», снятой по повести Василя Быкова «Сотников», где Шепитько совместно с Юрием Клепиковым выступала ещё к тому ж автором сценария, было написано немало восторженных слов, статей, очерков, как профессиональными кинокритиками и собратьями по профессии, среди которых был и советский мэтр кино Сергей Герасимов, так и простыми гражданами, получившими от просмотра этой картины сильное, по сути неизгладимое впечатление.

А помог фильм, минуя руководство «Мосфильма» и Госкино, продвинуть во всесоюзный прокат лично первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии легендарный Пётр Машеров, жизненный финал которого окажется таким же, как и у Ларисы Шепитько…

Как вспоминал Элем Климов, Машеров, а дело было в Минске, пришёл на просмотр фильма в сопровождении всего руководства республики. Тогда, впрочем, так было принято. И он, один из признанных героев партизанского движения, мать которого казнили фашисты, все не мог себе представить, что режиссёром картины является молодая, красивая, хрупкая, высокая женщина, не казавшаяся ему маститым специалистом, способным на экранизацию трагической быковской повести.

«Лариса села в отдалении, за микшерский пульт. Я расположился рядом с Машеровым. Просмотр начался. Пётр Миронович был очень любезен, угощал меня сигаретами. Это продолжалось минут двадцать, тридцать. Потом он забыл обо мне, забыл обо всём. Где-то в середине фильма я почувствовал, что он плачет. Мы сами, Лариса и я, впервые видели окончательно готовую картину. В какой-то момент, кажется во время сцены казни, Пётр Миронович положил свою руку на мою, сжал её до боли и долго не отпускал. <…>

Зажегся свет. Пётр Миронович отпустил наконец мою руку и как-то странно, не узнавая, посмотрел на меня. Все молчали. Лариса тихо, глядя прямо перед собой, сидела за своим пультом. Нарушая все принятые в таких случаях ритуалы (руководитель завершает обсуждение, подводит итог), Пётр Миронович начал говорить первым. Говорил он долго, минут сорок. Если бы была возможность сохранить то, что он тогда сказал, в письменной или иной записи, мы были бы знакомы с самой вдохновенной рецензией на фильм «Восхождение».

Судьба картины решилась. Через несколько дней «Восхождение» было официально принято, принято без единой поправки».

Лариса… Создав «Восхождение», увы, в наше время порядком подзабытое, она обессмертила своё имя не только в отечественном, но и в мировом кинематографе.

О небывалом успехе «Восхождения» за рубежом рассказывала сама Шепитько: «Картина получила более десятка международных призов. Я много ездила с нею. Её купили около сорока стран мира. Об успехе говорили как враги, так и друзья. Успех этот был несколько неожиданным для нас. Фильм оказался сильным идеологическим зарядом, выпущенным в ту сторону. Я видела реакцию зала в разных аудиториях, была ею просто шокирована. Фильм воспринимался очень лично, не только как произведение искусства. На просмотрах было много эмигрантов. Я уходила с мокрыми плечами, потому что они устраивали массовые рыдания. Может быть, это ностальгия…

Долгое время реакционная критика не могла понять, как отнестись к этому фильму. И наконец решили, что это «красное кино». Образная структура этого фильма была необычной для них. Для них было неожиданным, что таким языком можно говорить о таких вещах. У них очень определенное мнение о социалистическом реализме.

Картина проходит везде со странным коммерческим успехом».

Лариса… Умевшая стойко переносить не только различные тяготы, но и спокойно, без суеты, а как-то мудро, возвышенно относившаяся к славе, к многочисленным престижным отечественным и иностранным премиям и призам, государством официально удостоенная звания «Заслуженный деятель искусств РСФСР» и Государственной премии СССР (посмертно), несмотря на всю серьёзность, психологизм, драматизм, философичность её работ, прекрасно понимавшая юмор, не чуравшаяся мирских радостей. Любившая мать, семью, мужа, сына, роды которого в 1973 году стали для неё очень тяжёлыми (во время беременности она упала, в результате чего получила сильное сотрясение мозга, травмировала позвоночник, а потом долгие недели была прикована к больничной кровати), людей, знакомых и незнакомых, но от этого для неё не менее дорогих.

Лариса… После ошеломляющего успеха «Восхождения» решившая экранизировать известнейшую повесть В. Распутина «Прощание с Матёрой». Рьяно, полная творческих сил, бодрости духа, взявшаяся за дело, подобравшая коллектив, отснявшая первый материал фильма «Матёра» …, завершить который было суждено уже её мужу, снявшему замечательную картину, получившую название «Прощание».

О том же, как Лариса смогла убедить автора в необходимости создания картины по его повести, сам Валентин Григорьевич позже вспоминал: «Хорошо помню, как Лариса Шепитько позвонила мне в один из моих приездов в Москву и осторожно сказала, что хотела бы снимать «Прощание с Матёрой». Мы договорились о встрече. Я шёл на эту встречу с двумя, так сказать задачами: во-первых, посмотреть на режиссёра Шепитько, буквально поразившую меня картиной «Восхождение», и, во-вторых, постараться не отдать свою «Матёру» в кино, даже и такому режиссёру, как Лариса Шепитько. Не стану задним числом говорить, что у меня уже и тогда были тревожные предчувствия (их, очевидно, не было), – просто мне хотелось оставить «Матёру» в своём собственном, родовом жанре, в прозе, оставить её лишь для читателя, который в силу своего положения читателя имеет возможность наедине с книгой лучше понять и принять нравственную правду книги, – когда, разумеется, таковая в книге присутствует.

Лариса убедила меня очень скоро. Вернее, она не убеждала, нисколько не убеждала, а стала рассказывать, каким представляет себе этот фильм, и говорила так живо и так горячо, взволнованно, что я и забыл, что хотел не отдавать «Матёру». Вот эта неистовость, самозабвение на начальных подступах к работе поразили меня тогда больше всего. <…> Убедило прежде всего не формальное, а творческое, художническое прочтение повести, желание выделить проблему ответственности не только общества в целом, но и каждого поколения в отдельности за всё, что мы делаем на земле.

Две вещи не переставали удивлять меня в Ларисе Шепитько за время нашего знакомства. Я пытался понять их, разгадать и не мог. Впрочем, объяснение тут может быть лишь одно: это было свойство натуры не только очень талантливой в своём деле, но и натуры особенной, выделенной среди многих и многих высокой, точно дарованной духовностью. Не знаю, много ли таких людей среди нас, – должно быть, очень мало. Как правило, судьба не дает им жить долго (они ее хорошо чувствуют), и в этом тоже какой-то свой смысл, который мы не можем или не хотим разгадать. Мы принимаем их за таких же, как мы, а они нечто иное. Они, похоже, и в мир-то приходят, чтобы показать, каким должен быть человек и какому пути он должен следовать, и уходят, не выдерживая нашей неверности: неверности долгу, идеалам, слову – вообще нашей неверности. Но память о них и помогает, должно быть, оставаться нашей совести. <…>

И еще одно качество трудно было не заметить в Ларисе. Это её светоносность. Именно светоносность, всякое другое слово окажется неверным. Она входила – и сразу становилось светлее и теплее в комнате. Она начинала говорить – и от первых же её слов наступало удовлетворение: вот о чём надо говорить… Она вся как бы излучала свет. При её деятельной, азартной натуре, пожалуй, он не был успокаивающим. Он был мягким, но и тревожным, приводящим к нешуточным размышлениям: где мы? что мы? что нам делать дальше?

Порой кажется, что она всё это знала и делала огромные усилия, чтобы не выдать себя».

Лариса… Ранним утром 2 июля 1979 года вместе со своей киносъёмочной командой выдвинувшаяся из Москвы на «Волге-пикапе» в путь к озеру Селигер. Но путь этот привел её тогда, в возрасте 41 года, в районе 187-го километра Ленинградского шоссе в бесконечную вечность…

Лариса… Украинка, ставшая выдающимся русским кинорежиссёром и сценаристом, дебютировавшая на киргизской земле, она затем лучшую свою картину о Белоруссии снимет вне её пределов и без белорусских актёров, а на роль главной героини задуманного ею фильма о трагедии села в Сибири пригласит выдающуюся белорусскую актрису Стефанию Станюту. Вот так незримо и переплетутся в ней крепкими нитями любовь к большой советской Отчизне и ко всем народам, её населявшим.

Впрочем, могло ли быть по-другому? Вряд ли, ведь в Ларисиной жизни всё было расписано как по нотам. Хорошее, строгое, правильное воспитание. Добросовестная учеба в школе и ВГИКе, постоянное горение, бесконечный поиск и работа над осуществлением всего задуманного. И даже не работа, как таковая, а служение, великое служение, наполненное радостями и горестями, признанием и невозможностью доведения некоторых работ до зрителя, отстаиванием собственного мнения и переживаниями за судьбу своих картин, дискуссиями и спорами о их достоинствах и недостатках, то бишь, всем тем, без чего оно, это каждодневное служение, так гармонично смотревшееся в ней: женщине, матери, – было бы каким-то неестественным, отдающим фальшью. Чего она, всё её трепетное, беспокойное, искреннее, всегда стремившееся к познанию потаённых человеческих глубин существо, само собой, допустить не могли.

Соглашательство, как и равнодушие, ей были чужды. А вместе с ними она, максималистка, требовавшая от себя всегда полной самоотдачи, не воспринимала и всего того, что к настоящему искусству не имело никакого отношения.

Лариса… Давно и навсегда восшествовавшая на пантеон бессмертия.

Руслан СЕМЯШКИН, г. Симферополь