П. Чалый. Итальянская печаль

П. Чалый. Итальянская печаль

«И вот непривычная, но уже нескончаемая вереница подневольного люда того и другого пола омрачает этот прекраснейший город скифскими чертами лица и беспорядочным разбродом, словно мутный поток — чистейшую реку; не будь они своим покупателям милее, чем мне, не радуй они их глаз больше, чем мой, не тес­нилось бы бесславное племя по здешним узким переулкам, не печалило бы неприятными встречами приезжих, привыкших к лучшим картинам, но в глубине своей Скифии вместе с худою и бледною Нуждой среди каменистого поля, где её (Нужду ) поместил Назон, зубами и ногтями рвало бы скудные растения. Впрочем, об этом довольно». Петрарка. Из письма Квидо Сетте, архиепископу Генуи. Венеция (1367).

Так писал он за несколько лет

До священной грозы Куликова.

Как бы он поступил — не секрет,

Будь дана ему власть, а не слово.

Так писал он заветным стилом,

Гак глядел он на нашего брата,

Поросли б эти встречи быльём,

Что его омрачали когда-то.

Как-никак, шесть веков пронеслось

Над небесным и каменным сводом.

Но в душе гуманиста возрос

Смутный страх перед скифским разбродом.

Как магнит, потянул горизонт,

Где чужие горят палестины.

Он попал на Воронежский фронт

И бежал за дворы и овины.

В сорок третьем на лютом ветру

Итальянцы шатались, как тени,

Обдирая ногтями кору

Из-под снега со скудных растений.

Он бродил по тылам, словно дух,

И жевал прошлогодние листья.

Он выпрашивал снег у старух,

Он узнал эти скифские лица.

И никто от порога не гнал,

Хлеб и кров разделяя с поэтом.

Слишком поздно других он узнал.

Но узнал. И довольно об этом.

(Юрий Кузнецов)

***

В годы горбачёвской «перекройки» Отечества к нам на верхний Дон, в Рос­сошь и её окрестности, зачастили гости из Италии. Путешествовали они, как шутили между собой местные жители, «по местам боевой славы». Сюда их, старых и молодых, и людей средних лет, тянуло магнитом памяти. Им, навер­ное, казалось, что полевые ветры всё ещё разносят голоса друзей-товарищей, отцов и просто родичей, спящих вечным сном в этих степях чернозёмных с зи­мы сорок третьего года, поныне памятной многим в их далекой стране.

В «Икарусе» с итальянцами была ленинградская девушка-переводчица, мало что знавшая о здешних событиях Великой Отечественной войны. Попро­сили в проводники-экскурсоводы меня, журналиста воронежской областной газеты «Коммуна».

С главной дороги свернули на просёлочный асфальт, присыпанный слег­ка жёлтыми осенними листьями и свежей золотистой соломой. Как и просила переводчица, говорил я медленно и кратко. Рассказывал о том, что правый крутой берег Дона, с белых меловых гор которого на десяток километров про­сматривается заречная сторона, представлял собой сплошь хорошо укреплён­ную неприступную крепость. Да ещё река разделяла линию фронта. Её и дер­жали на расстоянии в двести семьдесят километров итальянцы с приданными к ним частями немцев и хорватов. На карте участок очерчивается примерно от воронежского городка Павловска вниз по течению Дона к Вёшенской - все­мирно известной казачьей станице.

Слушатели мои оживились. Можно было понять, что они пытались сказать по-русски: «О! Аксинья! Григорий! Шолохов!»

– Читали книгу «Тихий Дон»?

– Да! Да! – говорили большинство, поддакивая головой и жестикулируя руками.

– Скоро увидим Дон. – Все сразу прильнули к окнам автобуса. Но ожи­дание очарованья настоящей русской степью пришло чуть позже, когда пеш­ком поднялись на вершину Мироновой горы. Её меловой обрыв принимал на грудь утёса величавый водный поток, тихо и плавно поворачивал его круто с севера на восток, под прямым углом. Это же спокойствие царило окрест во все далёкие видимые стороны света под прозрачным синим небом в лугах и полях, в селениях. И живущим в них людям просто не мог не передаться в характер, в житейский уклад вечный и мудрый покой природы.

Не только гранёный штык обелиска, не только плиты с именами сотен ты­сяч павших воинов – уроженцев великого Советского Союза – напоминали о былых сражениях. Спустя полвека на омываемых ливнями склонах горы хоть горстями собирай ржавые снарядные осколки. Затравенели, но ещё не затя­нулись землёй траншеи, окопы, блиндажи – «опорные пункты» оккупантов.

«Наглядные пособия», наверное, добавляли впечатлений моему расска­зу, который я вёл тоже предметно. В той стороне, указывал рукой, – Сталин­град. Там окружили немцев, румын. На эти донские высоты, где сейчас сто­им, наши войска пошли в прорыв, чтобы расширить «коридор» окружения. Чтобы не дать врагу вырваться из «котла».

Гостей, понятно, больше интересовал здешний «Сталинград на Дону».

Указывал пальцем, называл видимые с холма и скрытые за горизонтом сёла, где в обороне стояли итальянские дивизии «Тридентина», «Виченца», «Кунеэнзе», «Юлия», «Равенна», «Коссерия»...

Лица слушателей вдруг стали скорбными. С печалью, но и неотрывным интересом они следили за движением моей руки, будто она открывала карти­ны прошлого.

По численности войск, орудий и миномётов, пулемётов, даже самолётов противник превосходил нас. К тому же, напомню, занимал очень укреплён­ные позиции. Но в том-то и сила военного искусства – побеждать меньшим числом! Наше командование сознательно незаметно оголило второстепенные участки фронта. Оставило там немногочисленные части, которые боевыми «уколами» лишь отвлекали внимание, создавали видимость наступления. Ос­новные же силы собрали-сосредоточили в трёх местах прорыва. Скрытно, в глубоких снегах, по бездорожью перебросили сюда части третьей танковой армии. Стоило это неимоверных трудов. В три «кулака» и ударили: на севе­ре – за Острогожском со Сторожевого, на юге – от Кантемировки близ стан­ции Пасеково, а посредине от донского села Щучьего. Взяли противника не в привычный уже «котёл», а с ходу рассекали его на части помельче. Не дали врагу опамятоваться и соединить силы. Окружение завершили в две недели, встретившись за Алексеевкой, Валуйками.

В ходе Острогожско-Россошанской боевой операции полностью разгро­мили противника, захватили в плен с 13 по 27 января больше восьмидесяти тысяч человек, а шести дивизиям нанесли серьёзное поражение.

Большая «дыра» во вражеской линии фронта, недавно казавшейся непре­одолимой, открывала Красной армии путь на Украину. Положение на Дону не минуло бесследно для Италии. Страна была выбита из войны как союзница фашистской Германии.

Хоть слушали меня вроде внимательно, гостей, оказалось, больше инте­ресовали конкретные подробности, а но общая история давних боёв. «Дале­ко ли кладбище у хутора Зелёный Яр»? «Нам отец из Белогорья прислал по­следнее письмо, в какой стороне селение?» «Неужели то Новая Мельница? Где же был мой блиндаж?»

Разом прервал расспросы зычный командный голос старшего в группе. Тихо разговоры продолжались в автобусе, пока с асфальта не свернули пря­мо на берег Дона. Кто-то кинулся на луг, стараясь не загнать в ладонь зано­зу, спешил нарвать букет по-своему симпатично красивых синих колючек. Плачущая женщина просила растолковать, где ей нужно искать могилу отца, если он отступал в другом направлении от Богучара на Ворошиловград-Луганск. Но опять же нас всех созвала «до кучи» прозвучавшая по-военному команда.

На прибрежном песчаном откосе стоял маленький человечек. Облачённый в мантию или иную церковную одежду, он враз из цивильного превратился в священника. Раскрыл молитвенник. А рядом бережно держали венок пытав­шиеся выглядеть стройнее старики в золёных альпийских шляпах с пером, на­верное, из крыла горного орла. Венок закачала донская волна. И поплыл он по течению, распустив муаровые ленты, на большую воду, капелька которой, возможно, преодолеет тысячекилометровые дали и омоет средиземномор­ское побережье итальянского «сапожка». Поплыл венок под песню трубача, мелодия которой напоминала нашу русскую «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны...»

На обратном пути я рассказывал спутникам, что сам хоть родом из после­военного поколения, но знаю о войне не только по воспоминаниям старших. В детстве слал под солдатским итальянским одеялом это вызвало улыбки, смех. А когда брякнул, что на итальянских оранжевых гранатах, приманчиво похожих на заморские фрукты, подорвалось насмерть, чаще покалечилось не­мало моих сельских сверстников, то сразу почувствовал какое-то отчуждение. Меня уже не слышали. А раз так, то я погодя незаметно оставил микрофон. Перебрался в конец салона, где на заднем сиденье охотно потеснился мо­ложавый мужчина. Он «розумел» что-то по-русски, как и я знал «по верхам» немецкий, так что столковались и быстро нашли общий язык. Особенно он обрадовался тому, что показал ему в заречной стороне хуторок Илюшевку. Сложил ладони перед собой и благоговейно поклонился трижды, всматрива­ясь в золотистые вишнёвые сады, осенним костром полыхнувшие на обрыве. Мой попутчик исполнил наказ отца, который запомнил степной хуторок, где его отогрела и подкормила крестьянская семья, благодаря ой он выстоял, уцелел в метельной кровавой сече.

Собеседник оказался сведущим в сельских делах. Когда прямо с обочины дороги изумрудом зеленели бескрайние озимые хлеба, когда чёрная пашня раскрывалась во всю ширь к самому небу, он не мог сдержаться. Воздевал кверху руки и восхищался: как же, мол, вы, славяне, богаты. Я его вразум­лял. Пшеница наша растет не под тёплым лазурным небосводом. Заморозки, засухи нередко сводят на нет тяжкие крестьянские труды. Каменные дворцы для коровы строим от нужды, в загоне-шалаше по-итальянски здесь она про­сто околеет зимой. Природа диктует нам затраты на продукты литания.

– Зона рискованного земледелия, – старательно выговаривал эти слова вслед за мной итальянец. И неверяще глядел в русские поля, вспоминая пес­ню пятидесятых годов, которую он слышал давно с граммофонной пластин­ки – чей-то подарок из России, с московского Всемирного фестиваля моло­дёжи. Напевал мелодию, но я в ней тоже ничего не мог расслышать. А когда утерянное вдруг выплыло в памяти, мой иностранец обнял меня за плечи и, повернув к окну, торжествующе выкрикнул:

– Родины просторы!..

***

Не знаю, до сих пор ли в ушах и в голове ему, старому писателю, живу­щему на севере Италии у подножия Альп в маленьком городке, отдаётся скрип русского снега под солдатскими ботинками? Все ещё слышит ли он, Марио Ригони Стерн, как «звенит овитая ветром сухая трава на берегах Дона»?

Я прочёл его книгу «Сержант в снегах», в которой он рассказал о себе и боевых друзьях, о трагическом для итальянцев походе на восток. Его по­весть как живое свидетельство непосредственного участника Острогожско-Россошанской операции, ставшей для союзников - немцев, итальянцев и венгров-мадьяр – своим Сталинградом.

Унтер-офицер Марио был бойцом на передовой. Он не озлобился, не очер­ствел душой. Через замёрзший, скованный льдом Дон альпиец (звание, схожее с нашим гвардейским) «смотрел на этих русских солдат дружелюбно, как смо­трит сосед на крестьянина, который разбрасывает в поле навоз».

Но у «соседей» в руках не вилы, а оружие. «Я вышел и вместе с часовыми смотрел на трупы русских солдат, оставшиеся на реке, и вот в лучах утренне­го солнца увидел, что двое не убиты, а прячутся неподалёку от нас на берегу за холмиком. Немного погодя они зашевелились. Один вдруг вскочил и бро­сился бежать к своему берегу. Я прицелился и выстрелил. Бегущий солдат рух­нул на снег. Его товарищ, который тоже было вскочил, снова спрятался за хол­миком. Я наблюдал в бинокль за русским, лежащим у берега. Почему же он не дождался ночи, чтобы вернуться к своим? Часовой тоже вёл наблюдение. Вдруг он крикнул:

– Он живой!

Мнимый убитый вскочил и как бешеный помчался к другому берегу. Перехитрил он меня! воскликнул я и весело засмеялся.

Но часовой схватил ручной пулемёт и, выпрямившись, дал очередь. Рус­ский солдат снова упал, но не так, как прежде. Он, извиваясь, прополз не­сколько метров, а потом застыл, протянув руки к уже близкому берегу...

Русские опять пошли в атаку, с ещё большей решимостью. Мы вновь от­крыли огонь. Но атакующие... не дрогнули и не повернули назад. Многие упали на снег возле холма, остальные с криком: “Ур-ра! Ур-ра!” упрямо шли вперёд. А вот добежать до проволочных заграждений удалось немногим. Я стрелял из своего верного карабина. Некоторые притворялись убитыми: ле­жали недвижно на льду реки, а когда мы переставали за ними следить, вска­кивали и вновь устремлялись к нашим позициям. Один из солдат прибегал к этой уловке раза три или четыре, пока возле нашей траншеи его в самом де­ле не сразила пуля. Он упал головой в снег...

Наверное, это очень страшно – форсировать реку, бежать по снегу под градом пуль и ручных гранат. Только русские способны на такое мужество, но наши позиции были слишком хорошо укреплены. Они прекратили атаки, и вновь настала тишина. Истоптанный снег на реке ещё больше покраснел от крови, ещё больше осталось на нём солдат, лежавших неподвижно...»

С нашей, русской стороны это был «отвлекающий» бой. Ударный прорыв готовился в другом месте, о чём, конечно, здесь не догадывались ни совет­ские воины, ни противник.

Шла война.

Итальянцы долго удивлялись, когда захватили в плен русских женщин, которые шли в атаку. Обеим лет под сорок. Поразило: обе в брюках. «Луч­ше бы сидели дома да обед готовили, а то воевать». Будущему писателю, его товарищам всё объяснила бы одна простая мысль, которая почему-то так и не пришла им в голову. А если бы они стояли с оружием не на берегах Дона? Сражались, скажем, у себя дома, в Италии, на родимой роке. Пошёл бы Ма­рио в атаку белым днём? Не позволил бы любимой девушке или сестре брать в руки оружие?..

Марио Ригони Стерн отличный стрелок, прошёл как инструктор хоро­шую закалку в военной горнолыжной школе. Это ему и помогло выйти в чис­ле немногих из окружения, остаться в живых.

Он сотворил честную книгу плач о товарищах, которые «спят среди этих бесконечных просторов». Но умолчал, не ответил самому себе на главный во­прос. Зачем они приходили за тысячи километров на Дон с оружием? Чтобы ощутить «необъятность России»?

***

Ответы на эти и иные вопросы по написанному итальянским писателем «лирическому документу» о сражениях итальянцев на Дону и тому, что было в суровой действительности, хотелось услышать от самого ветерана, унтер-офицера альпийского полка. Марио Ригони Стерн в 1988 году был в Россоши. Но встреча с ним не состоялась. Как я могу предполагать, мои тогдашние то­варищи поостереглись – вдруг «неудобными» расспросами испорчу впечатле­ния гостя о нашей стране.

Возможно, схожие чувства подвигли и переводчиков книги «Избранное» в московском издательстве «Прогресс» (1982) представить благородным ры­царем итальянского «сержанта в снегах». Чтобы читателю понятнее было, о чём речь, приглашаю сравнить отрывок из повести в дословном переводе на русский язык и в литературном переложении, увидевшем свет.

Январь 1943 года. Альпийским стрелкам из штаба корпуса поступил при­каз – оставить позиции, свой «опорный пункт» на Дону. Отступить на запад, чтобы не оказаться в окружении, «котле», как это только что случилось с луч­шей 6-й немецкой армией вермахта чуть южнее – в Сталинграде.

Читаем близкий к оригиналу дословный перевод, его ещё называют под­строчником:

«... Я был один. Слышал из траншеи шаги альпийцев, которые удалялись. Окопы были пустыми. В блиндаже-берлоге на соломе, которая когда-то по­крывала крышу избы, лежали грязные носки, пустые пачки от сигарет, ложки, мятые письма, а на опорных столбах были прибиты открытки с цветами, с изо­бражениями любимых, горными пейзажами и детьми. А все окопы были пус­тыми, пустыми, абсолютно пустыми, как и я. Я был один и смотрел в темноту ночи. Но думал ни о чём. Сжимал пулемёт всё сильнее. Нажал на курок и рас­стрелял весь магазин; потом расстрелял ещё один, и пока я стрелял, из моих глаз катились слёзы. Я спрыгнул в траншею, зашёл в блиндаж Пинтосси, что­бы взять рюкзак. Нашёл в нём ручные гранаты и бросил их в холодную печ­ку. У других гранат сорвал два предохранителя и осторожно положил их на пол траншеи. Я направился в сторону долины. Начинался снег. Я плакал и не понимал, что плачу, и в чёрной ночи я слышал только мои шаги в темно­те дороги. В моём блиндаже, прибитая к опорному столбу, оставалась рожде­ственская открытка, которую мне прислала девушка к Рождеству».

Опубликованный перевод на русский в книжных изданиях текст:

«... Я остался один в траншее. До меня доносились шаги исчезавших во тьме альпийских стрелков. Все берлоги опустели. На соломе, которая покрыва­ла прежде чью-то избу, валялись грязные носки, пустые пачки из-под сигарет, ложки, пожелтевшие письма, на опорных балках лисели открылки с цистами, горными деревушками, влюблёнными и ангелочками. Да, берлоги были пус­тые, совсем пустые, и такую же пустоту ощущал я в душе. Я всё вглядывался в ночную темень. Ни о чём не думал, лишь крепко сжимал ручной пулемёт. Нажал на спусковой крючок и выпустил весь заряд. Стрелял и плакал. Потом спрыгнул вниз и забежал в берлогу Пинтосси взять свой ранец, и медленно пошёл по направлению к долине. Начал падать снег. Я плакал, сам того не замечая, и в чёрной ночи слышал лишь свои шаги по тёмному ходу сообще­ния. В моей берлоге на опорной балке осталась висеть цветная открытка с яс­лями Христовыми, которую мне на Рождество прислала невеста».

В дословном переводе выделены опущенные подробности.

Сержант или унтер поступил совсем не по-офицерски. Ручные гранаты бросил в остывшую печку. У других гранат сорвал два предохранителя и бе­режно, чтобы самому не подорваться, положил их на пол траншеи.

Для чего сделал это защитник «тысячелетней западноевропейской циви­лизации от московского варварства»? Обнаружив покинутые окопы, укрытия на донских крутогорах, сюда поднимутся красноармейцы. Неосмотрительно заденут валяющиеся под ногами гранаты и до предстоящего наступления за­вершат свой земной путь.

В жизни чаще случалось иначе. Передовые советские части обычно спе­шили преследовать отступающего противника. А первыми во вражеские тран­шеи и блиндажи радостно прорывались любознательные сельские ребята. Они-то и становились жертвами вроде как бы уже ушедшей от порога отчего дома войны. Вот свидетельство тогдашнего мальчугана из донской Дерезовки, будущего русского писателя Василия Болокрылова: «Увидел вымытую из земли талыми водами маленькую красненькую итальянскую гранату. Решил бросить. Разорвалась недалеко. Осколок зацепил правый глаз, его я лишил­ся навсегда». Именно так, с гостинцами-игрушками военной поры в руках по­гибли, искалечились тысячи детей. Так что Марио Ригони Стерн талантливо увидел и описал типичный поступок свой или товарища из фашистского ста­на. А что поступки эти были обычным делом, подтверждают участники «крес­тового похода» на Советскую Россию в своих воспоминаниях.

Вот как написал о начале отступления, по сути, однополчанин писателя Албино Эихер Клере, альпийский стрелок батальона «Валь Киезе» 6-го полка дивизии «Тридентина»:

«17 января 1943 года около четырёх часов вечера, в то время как я пёк хлеб, пришёл лейтенант из командования дивизии, который сказал нам толь­ко несколько важных слов: “Получен приказ об отступлении".

Я знал, что делать: закрыл духовку, чтобы хлеб подгорел, разбро­сал мешки муки на пол, на снег, бросил в канаву оставшийся хлеб, оп­рыскивая его бензином.

Около пяти часов мы отправились в сторону Подгорного. Темнело. Это была адская ночь, метель невообразимая, и лёд везде... Мы шли всю ночь быстрым шагом и прибыли к командованию дивизии в Подгорном в семь ут­ра; нашли место в одной из изб и пытались уснуть, изнемогающие от устало­сти. В десять утра 18 января прозвучал сигнал сбора. Генерал Ревербери с крыши избы произнёс речь солдатам: “Альпийцы, мы окружены и закрыты в котле. Мы должны открыть себе дорогу боем, а за котлом найдём поезд, ко­торый отвезет нас обратно в Италию, к нашим матерям и нашим жёнам".

Со всех сторон поднялся крик, потому что мы думали, что нам придёт­ся ждать весны для продвижения к Волге и Уралу; нам даже отдалённо не думалось вернуться домой так скоро. Речь генерала возбудила всех, особенно меня, и с этого момента я думал только о возвращении домой.

Отступление началось во второй половине дня. Маршевая колонна была такой длинной, что, казалось, ей не было конца; она резко выделялась тём­ной змеёй на фоне заснеженной степи».

Оккупанты оставались оккупантами.

Мы же собственной рукой стёрли показавшиеся случайными привычные жестокие черты и – увидели прекрасного и страдающего рыцаря.

Это извечная черта славянской души – видеть мир прекрасным, особен­но если его олицетворяют гости из «цивилизованных» стран, к которым при­числена и Италия.

В 1965 году в Милане вышел антивоенный сборник «Послание», адресо­ванный итальянским детям, молодёжи и воспитателям. На его страницах есть рассказ-откровение «Спасиба» Марио Ригони Стерна.

«Чувствую страшный голод. Солнце близится к закату. Где-то совсем ря­дом со мной у забора просвистела пуля. Должно быть, русские держат нас по­стоянно под прицелом, не спускают глаз. Бегу пригнувшись. Останавливаюсь у избы. Стучу в дверь, переступаю порог... и там советские солдаты.

Да, да, советские солдаты. Может, военнопленные? Нет. Они вооружены. Красная звезда на шапках. У меня в руках автомат. Смотрю на них и просто окаменел. Сидят за столом и спокойно едят. Едят деревянными ложками из общего котелка. Медленно повернули головы в мою сторону, и их деревянные ложки как бы застыли у рта. В это мгновение у меня вырывается фраза: “Мне хочеца есть”. Вижу и женщин. Они жестом приглашают меня.

Одна из них берёт тарелку, наливает в неё молока, кладёт большим по­ловником пшённую кашу из общего казанка и протягивает мне. Делаю шаг вперёд. Сажусь и начинаю жадно есть. Время как бы не существует. Солда­ты с удивлением смотрят на меня. Женщины и дети тоже. На какое-то время в хате воцарилась тишина. Слышится лишь лёгкий стук от ударов моей ложки о тарелку. Быстро заглатываю пищу. “Спасиба", говорю, закончив эту не­обычную трапезу. Женщина берёт из моих рук пустую тарелку. “Пожалуй­ста”, – отвечает она просто. Солдаты смотрят, как я направляюсь к выходу. Никто из них даже не шевельнулся.

В сенях стоят ульи. Женщина, которая дала мне поесть, последовала за мной. Я набрался даже смелости попросить соты для моих голодных товари­щей. Жестами объяснил свою просьбу. Она дала мне баночку мёду, и я спо­койно ушёл.

Был такой факт. Кажется невероятным. Вспоминая сейчас и думая о нём, я совсем не считаю его необычным, странным. Подобное, конечно, очень редко, но случается между людьми в чрезвычайных обстоятельствах. После моего неожиданного вторжения, возникшего у всех удивления, все мои по­ступки затем были просты и естественны. Они вызвали у присутствующих чув­ства глубокого сострадания и жалости. Я со своей стороны не испытывал ни­какого страха, никакого желания нападать или защищаться. Всё было до пре­дела просто и естественно. И у русских были такие же чувства, как и у меня. Это чувствовалось по всему. В той избе неожиданно создалась между всеми нами какая-то общая человеческая гармония. Нет, это не было перемирие. Просто порой на войне возникает такое стечение обстоятельств, которое при­водит людей к тому, что они вдруг, даже невольно, становятся не врагами, а добрыми товарищами.

Кто знает, где теперь эти солдаты, эти добрые, милые русские женщины и их дети? Очень хочу надеяться, что война пощадила их, беда прошла сторо­ной в их нелёгкой судьбе. До тех пор, пока мы живы, будем всегда вспоми­нать русских людей только добрым словом. Все мы, кто был там, в России. Вспоминать, рассказывать о том, как вели себя в тех краях. Особенно надо напоминать и рассказывать о тех событиях детям, молодёжи. Если однажды случилось то, о чём я рассказал, то подобное может повториться. Может по­вториться – я хочу сказать – со многими другими людьми, стать привычкой, нормой поведения и жизни».

Услышали ли соотечественники своего писателя?

В наш воронежский городок среди полей и окрестные селения, кстати, с лёгкой руки и Марио Ригони, написавшего ужо в 1970-е о своём путешест­вии «Возвращение на Дон», на рубеже 1990-х годов хлынули караваны пили­гримов: живые участники восточного похода и родственники, близкие тех, чей прах покоился в донских степях. С понятной по-человечески благодарностью местными жителями и властями было принято желание альпийцев подарить городу детский садик. Тогда в речах звучало – «в знак покаяния и примире­ния, в знак дружбы народов».

Искренне, сердечно принимали строителей. Помогали им, чем могли. Изначально наши мастера убрали останки прежнего старинного дома, рыли котлован, выложили подвальную часть здания. Гостей окружили заботой. Ста­рались, чтобы им работалось и жилось, как дома.

В дни открытия детского садика, а особенно спустя десять и двадцать лет, в медовом привкусе дружбы появлялось больше и больше горечи и доса­ды. На торжественные юбилеи альпийцы прибывали в парадной форме с флагштоками и знамёнам, вымпелами частей, воевавших на Дону. Ораторы на митингах позабыли слова о примирении и покаянии. В полный голос они говорили о победоносном героизме «смелых альпийцев Восьмой итальянской армии». Под бой барабанного военного оркестра браво маршировали, как те­перь прояснилось, в сакральные, священные даты, а именно, в «круглые» го­ды 50-, 60-, 70-, 75-летия не горького поражения, а «победоносной битвы под Николаевкой», «победы» у исчезнувшего села в нынешней Белгородской области, где горсточке итальянцев удалось выйти из окружения, избежать плена и гибели.

Маршировали потомки «сержанта в снегах», как оказалось, тоже у сак­рального для итальянцев места.

Во-первых, детский садик в дар построили именно там, где вдруг неожи­данно в тёмной ночи сгорела старинная помещичья усадьба знаменитых во­ронежских Чертковых, в которой в оккупацию хозяином был штаб альпийско­го корпуса.

Во-вторых, в историко-краеведческом музее, расположенном в цоколь­ной подвальной части детсада есть теперь зал боевой славы альпийцев с пор­третом-приветом от “дуче фашизма” Бенито Муссолини, с вымпелами воевав­ших в России частей, с табличками - пояснительными текстами на итальян­ском языке.

В-третьих, гости, по сути, из прошлого, напомнили латинское присловье: бойтесь данайцев, дары приносящих. В годовщину 60-летия для нас «Сталин­града на Дону», а для альпийских ястребов в воинских шляпах-капеллах, из ко­торых торчит птичье перо «надменно, вызывающе и гордо», – «победоносного сражения под Николаевкой», избранные и посвящённые преподнесли Россоши памятный знак... И – скрытно схороненный в кирпичном пьедестале пластико­вый пакет с фрагментами останков – костей погибшего в давнем бою альпийца. Так в центре городка появилась тайная символическая могила фашиста-ок­купанта.

Архитектурно продуманно возвели её в сквере напротив парадного детса­довского крыльца. Над ней никелем сверкает нержавеющий силуэт ястреби­ной шляпы итальянского воина.

Официально – это памятный знак в честь строительства детского садика «Улыбка». Опять-таки для избранных и посвящённых – это мемориал «Почес­ти павшим».

Спустя десять лет, осенью 2013 года у альпийских «ястребов» вскружи­лась голова. О тайном знамении стало известно из уст его творцов в тексте на страницах изданной ими же в Италии книги к 70-летнему юбилею: «OPER- AZIONE SORRISO», «ВЕРНУТЬСЯ В РОССОШЬ», «1993-2013: ОСУЩЕСТВЛЕН­НАЯ МЕЧТА». В ней на географических картах, военных лет и современных, указано, где на степном вражеском могильном погосте взяты останки альпийца героической дивизии «Юлия». Адрес точен – окраина ныне исчезнувшего хуторка Зелёный Яр. На фотографиях достоверно запечатлены обнаруженные фрагменты костей и момент их вложения в нишу мемориала.

Неравнодушные горожане возмутились, при поддержке журналистов об­народовали эту подлую историю. Зато доморощенные как местные, так и столичные чиновники заедино с верхушкой итальянской ассоциацией аль­пийцев пытаются её скрывать. Броня у реваншистов ох, как крепка! И всё же – кости из тайной могилы убрали руками Следственного Комитета России. В музее иные люди, нет уже зала «боевой славы воинства Муссоли­ни». А вот сверкающая никелем шляпа альпийского стрелка пока ещё красу­ется на пьедестале.

...Жаль, никогда не узнаем, как бы принял случившееся итальянский пи­сатель, упокоившийся навечно не молодым унтер-офицером, как его сверст­ники на донском берегу, а мудрым 86-лстним старцем на кладбище в родных альпийских горах.

Умом нас, люди, не понять!

***

Позавидуешь: патриотизм для итальянцев не оплёванное понятие. Оче­редную годовщину трагических событий на Дону всегда стараются отметить пешим или лыжным походом по пути не «отступления», а «выхода альпийцев из окружения». О бесславном поражении можно, оказывается, говорить как о Великой Победе под белгородским селом в месте прорыва. Отсюда через степи к Дону они мечтают посадить-вырастить сплошную берёзовую аллею. Мечтают о новых помпезных мемориалах на русской земле в знак «уважения, благодарности, нетленной памяти наших павших, наших героев, смелой ита­льянской Восьмой армии».

Да, на том месте, где в Россоши квартировал штаб альпийского корпуса, стоит детский сад «Улыбка», внешне, кстати, очень похожий на форменную шляпу альпийца. Народная стройка Италии! Президент и председатель пра­вительства чуть ли не первыми вложили в неё личные деньги. А сооружали дом не только рядовые – офицеры, генералы из военного блока НАТО! Брали в руки лопату, мастерок, а то и метлу, невзирая на звания.

«Улыбка» втайне оказалась не просто альпийским подарком городку и его жителям, но и данью памяти павшим соотечественникам. А ещё – «улыбкой» от «дуче фашистов», итальянского фюрера Муссолини, от реваншистов, пере­сматривающих и переоценивающих итоги Второй мировой войны опять ради собственной корысти. Пишу об этом с чувством справедливой обиды. Ведь прекрасная Италия в который раз нас «пидманула, пидвела». А мы? Мы вот уж сколько лет смотрим, как не только зарубежные, но и доморощенные русско­язычные дёгтемазы чернят историю Отечества и его героев – весь народ. Не без успеха превращают нас в доверчивое и послушное население, в быд­ло. Об этом ведь мечтали Муссолини с Гитлером.

***

Встречались с итальянцами. Говорили о дружбе народов. Пели песни. Мило улыбались друг другу. Чего желать?..

Вдруг – читаю в одной из газет: уже до вступления Литвы в НАТО одну из бывших советских военных баз начали обживать... альпийские горные стрел­ки из Италии. До чего же приманчивы родины просторы... Моей родины!

Пётр ЧАЛЫЙ

«Наш современник», № 10, 2020

Читайте также

Казбек Тайсаев принял участие в XVI Ассамблее Русского мира Казбек Тайсаев принял участие в XVI Ассамблее Русского мира
2 ноября состоялась ХVI Ассамблея Русского мира – ежегодный форум соотечественников, преподавателей-русистов, русофилов, представителей общественных организаций. Главная тема XVI Ассамблеи – «Дух...
3 ноября 2024
В Болгарии снова прошли выборы – Россия должна работать над «невраждебностью» болгар В Болгарии снова прошли выборы – Россия должна работать над «невраждебностью» болгар
Выборы в Болгарии показали, что Россия может добиться в этой стране относительно неплохих результатов. Иллюзии о тесном братском союзе лучше отбросить сразу, но сделать из Болгарии подобие нынешних Ве...
3 ноября 2024
Село России — не «чёрная дыра» Село России — не «чёрная дыра»
Крестьянин — это кормилец, а деревня и село — это не «чёрная дыра», а уникальное явление, к которому нужно относиться с уважением. Здесь хранятся родники доброты, соборности, патриотизма и трудолюбия....
2 ноября 2024