«Нам ненависть залогом жизни стала». 115 лет со дня рождения Ольги Берггольц

Об Ольге Берггольц, чей 115-летний юбилей со дня рождения приходится на 16 мая, написано множество статей и книг. На протяжении более восьми десятилетий её имя неизменно присутствует во всех поэтических и литературных словарях, справочниках, энциклопедиях, в ежегодных календарях памятных дат, в которых прежде всего акцентируется внимание на её активнейшем участии в защите блокадного Ленинграда, мужественно сражавшегося с ненавистным врагом.

«В грязи, во мраке, в голоде, печали, где смерть, как тень, тащилась по пятам» Ольга Фёдоровна творила свои бессмертные произведения, давно ставшие национальным достоянием. Проходят годы, десятилетия, и где бы в России ни вспоминали о трагедии блокадного Ленинграда, о его беспримерном подвиге, о непоколебимой вере ленинградцев в победу, обязательно вспоминается имя поэтессы.

Когда звучит слово «блокада», то непременно слышится и фамилия Берггольц, а в памяти всплывает не только её светлый облик, её серьёзное, одухотворённое лицо, но и крылатая строка Ольги Фёдоровны, ставшая широко известной всей стране, высеченная на гранитной стене, расположенной позади монумента «Мать-Родина» на Пискарёвском мемориальном кладбище: «Никто не забыт, и ничто не забыто». Вспоминаются и сами эти вдохновенные стихи, увековеченные и в граните, и в памяти людской:

Здесь лежат ленинградцы.

Здесь горожане — мужчины,

женщины, дети.

Рядом с ними —

солдаты-красноармейцы.

Всею жизнью своею

Они защищали тебя, Ленинград,

Колыбель революции.

Их имён благородных мы всех

перечислить не сможем.

Так их много под вечной охраной

гранита,

Но знай, внимающий этим

камням,

Никто не забыт,

и ничто не забыто…

Да, ничто и никого забывать мы не имеем морального права! И в этом призыве, адресованном не только современникам, а и будущим поколениям, поэт сформулирует самую главную мысль о том, что суровая правда о Великой Отечественной войне, о её огромных людских потерях не подлежит забвению. Совсем непросто всех погибших на той войне назвать поимённо, но стремиться к этому необходимо и восемьдесят лет спустя после того, как отгремели последние салюты победного мая 1945 года.

Не забыто, разумеется, и то, как сама Берггольц боролась с врагом, как вела передачи по радио (куда была направлена Ленинградским горкомом партии), вдохновляя ленинградцев и воинов Красной Армии, а во время бомбёжек и обстрелов отправлялась вместе с другими ополченцами дежурить на крышах. Не забыты и её полная скорбной силы поэма «Февральский дневник», и гневная, суровая «Ленинградская поэма», и поэмы «Памяти защитников», «Твой путь», а также и такие стихи военных лет, как «Мы предчувствовали полыханье…», «Первый день», «Молодому добровольцу», «Песня о ленинградской матери», «Стихи о ленинградских большевиках», «Осень сорок первого», «К сердцу Родины руку тянет…», «Стихи о вооружённом народе», «Гвардейцы», «Армия», «29 января 1942 года», «Севастополю», «Подводная лодка уходит в поход…», «Ленинградская осень», «Сталинграду», «Морякам-ладожцам», «Моя медаль», «Победа», «День января», «Наш сад», «Ленинградский салют», «Молитва».

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.

На детских санках, узеньких, смешных,

в кастрюльках воду голубую возят,

дрова и скарб, умерших и больных… <…>

Скрипят полозья в городе, скрипят…

Как многих нам уже недосчитаться!

Но мы не плачем: правду говорят,

что слёзы вымерзли у ленинградцев.

Нет, мы не плачем.

Слёз для сердца мало.

Нам ненависть заплакать не даёт.

Нам ненависть залогом жизни  стала:

объединяет, греет и ведёт.

О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила,  как могу, —

ко мне взывает братская могила

на Охтинском, на правом берегу.

Эти строки из поэмы «Февральский дневник», написанной в январе — феврале 1942 года (Берггольц имела мужество написать об ужасах блокады сразу же, без какого-либо промедления во времени, в том грозном, израненном бомбёжками и артобстрелами январе, обжигающем и смертельно голодном феврале сорок второго), предельно выпукло и правдиво (чего стоит в данном контексте использование лишь этого страшного в своём восприятии эпитета «на детских санках, узеньких, смешных») передают и саму тяжелейшую обстановку, сложившуюся в Ленинграде, и те настроения, которые обуревали поэтессу, с началом Великой Отечественной войны сознательно отказавшуюся покидать родной и любимый город.

Почти через три десятилетия после начала войны, в феврале 1971 года, в небольшом очерке «Попытка автобиографии» Ольга Фёдоровна попытается рассказать и о том, как она воочию столкнулась с реалиями блокады, и о представлении своей писательской миссии в её нечеловеческих условиях, и о предыстории, о грустных жизненных событиях, случившихся с нею накануне Великой Отечественной: «…В начале 1937 года меня обвинили «в связи с врагами народа», арестовали, исключили из партии… Во второй половине 1939 года я была освобождена и полностью реабилитирована. Вернулась в пустой наш дом (обе доченьки мои умерли ещё до этой катастрофы). Душевная рана наша, моя и Николая (речь о втором муже поэтессы Николае Молчанове. — Р.С.), зияла и болела нестерпимо. Мы ещё не успели не только понять что-либо, но и ощутить во всей мере свои утраты и свою боль, как грянула Великая Отечественная война, начался штурм и затем блокада Ленинграда. Я пробыла в городе на Неве всю блокаду. Николай умер от голода в 1942 году…

То, что мы останемся в Ленинграде, как бы тяжело ни сложилась его судьба, — это мы решили твёрдо, с первых дней войны. Я должна была встретить испытание лицом к лицу. Я поняла: наступило моё время, когда я смогу отдать Родине всё — свой труд, свою поэзию. Ведь жили же мы для чего-то все предшествующие годы.

Мы предчувствовали полыханье

Этого трагического дня.

Он пришёл. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

Что означало быть писателем в годы войны и ленинградской блокады?

Означало за всё отвечать и не бояться ни смерти, ни германской виселицы. Горжусь тем, что принадлежу к советской интеллигенции, которая взяла на себя в те годы в Ленинграде всю сложнейшую идеологическую работу. Мы были пропагандистами. Мы откликались на события оперативно, мгновенно и — самостоятельно. Какая удивительная была тогда сверхмобилизованность духовных сил народа, и в особенности его творческой интеллигенции».

О духовных силах советского народа, колоссальных, неисчерпаемых, неподдающихся какому-либо точному объяснению, Берггольц знала предостаточно. Собственно, она их наблюдала каждодневно, о них она говорила в своих стихах, в радиовыступлениях, о них же она поведает и в документально-публицистической книге «Говорит Ленинград», состоявшей из знаменитых радиовыступлений и впервые опубликованной в 1946 году, а в 1947—1959 годах дополненной отдельными очерками «Вечно юный» и «Ленинский призыв».

Духовно сильной, не позволявшей себе унывать, отчаиваться, под каким-либо предлогом отказываться от исполнения своих профессиональных, гражданских, партийных и других обязанностей, убеждённой в коммунистических идеалах личностью всегда была и сама Ольга Фёдоровна.

Об этом совестливом и ответственном отношении к делу она впоследствии скупо поведает читателю: «…всю войну, еженедельно, точно к назначенному часу, я приходила на “Электросилу”, здесь я была пропагандистом в тридцатые годы и осталась им, когда началась война. В небольшом кружке я читала историю партии. Мы проходили её главу за главой и накануне войны остановились на теме “Народники”. И вот теперь, когда я приходила на завод, расположенный в четырёх километрах от фронта, к людям, которые дневали и ночевали здесь, охраняли “Электросилу” в голоде и холоде, когда встречалась со своим кружком, заметно таявшим в первую блокадную зиму, каюсь, я не могла прилежно продолжать довоенную программу, не могла говорить с этими голодными, героическими людьми только о прошлом. Я приходила на “Электросилу” прямо с радио, и мои слушатели обращались с вопросом: “Что нового на фронте?” Я рассказывала им только правду. Мы говорили о нынешних днях, в которых жили и боролись сами, о том, как одолеть гитлеровцев. И ещё — часто читали Льва Николаевича Толстого, те главы, те бессмертные строки из “Войны и мира”, где речь шла о том, что Россия обязательно победит армию Наполеона: не может не победить народ, охваченный и сплочённый единой идеей… Занятия прерывались сигналами воздушной тревоги. Мы выбегали вместе тушить зажигалки. А потом мне предстоял обратный путь в десять — пятнадцать километров, пешком, до центра города, до Радиокомитета на улице Пролеткульта».

Впечатления военных лет в жизни Берггольц окажутся самыми сильными. Их воздействие на её личность и творчество несомненно и очевидно. О них «Муза Ленинграда», «Мадонна блокады», «Трибун и символ Ленинграда», «Голос и совесть несдающегося врагу города» и просто «Наша Оля», как её называли в блокадном Ленинграде и далеко за его пределами, никогда не забывала. Помнила она также и о других событиях, пережитых в те трудные и судьбоносные годы. Так, Берггольц пришлось побывать и в только что освобождённом 9 мая 1944 года Севастополе, куда она ездила в командировку от Политуправления флота. «Я жила среди двух стен — третьей и четвёртой не было, — общалась с жителями города, с его воинами, «городскими партизанами», написала трагедию «Верность».

Ленинград и Севастополь — два невероятных светоча на моём жизненном пути. И ещё Сталинград. Я бродила по нему, когда ещё не были убраны развалины, но был уже организован Музей обороны. Не сомневаюсь, что так и надо: организовать музей не через сто лет после события, а рядом с событием, вровень с ним…»

Пройдёт совсем немного времени, и наступит долгожданная, победная, жизнеутверждающая весна 1945 года. 3 мая в радиоэфире Берггольц напомнит своим землякам-ленинградцам и всем соотечественникам о том, что «…метроном не стучал в Берлине и одного месяца. Они на весь мир провозглашали о «неминуемом падении Москвы» — и не взяли её. Они четыре месяца обрушивали на Сталинград столько железа, огня и смерти, что этого хватило бы на тысячелетия, — и не взяли его. Они девятьсот дней осаждали Ленинград, подвергая его таким пыткам, о которых до сих пор не расскажешь, — и не взяли его».

Далее Ольга Фёдоровна в своём выступлении коротко подведёт итоги, базировавшиеся не только на констатации факта о взятии Красной Армией Берлина, а и на том исключительно справедливом, гуманистическом понимании освободительной миссии нашей армии, которую западные русофобы многие годы пытаются поставить под сомнение: «Берлин взят. Нет, не тридцать месяцев и даже не четыре пришлось осаждать Берлин. Всего девять дней штурмовали его наши войска. И первый залп по Берлину был сделан ленинградскими артиллеристами — воинами города, который девятьсот дней подвергался обстрелам. Так вместе с москвичами, сталинградцами, севастопольцами подошёл Ленинград к Берлину, ворвался в него и бросил его на колени.

Мы не злорадствуем. Злорадство было бы недостойно нас самих, оно было бы ниже наших жертв, нашего самоотречения, нашего мужества. Мы справедливо торжествуем. Это торжество света над мраком, торжество человека над злобной и кровожадной гадиной, торжество великодушного народа над обидчиком человечества. Это торжество полно светлого предчувствия близкой, теперь уже очень близкой, окончательной победы!»

Тем весенним незабываемым дням 1945 года, наполненным победным духом и торжеством добра над злом, поэт-боец, поэт-победитель, естественно, посвятит и стихи, которыми она в тот памятный светлый день завершит общение и с радиослушателями:

Запомни эти дни.

Прислушайся немного,

и ты — душой —

услышишь в тот же час:

она пришла и встала у порога,

она готова в двери постучать. <…>

Она к тебе спешила из похода

столь тяжкого, что слов не обрести.

Она ведь знала: все четыре года

ты ждал её, ты знал её пути. <…>

Запомни ж всё.

Пускай навеки память

до мелочи, до капли сохранит

всё, чем ты жил,

что говорил с друзьями,

всё, что видал,

что думал в эти дни.

Запомни даже небо и погоду,

всё впитывай в себя, всему внемли:

ведь ты живёшь весной такого года,

который назовут — Весной Земли.

Запомни ж всё!

И в будничных тревогах

на всём чистейший отблеск отмечай.

Стоит Победа на твоём пороге.

Сейчас она войдёт к тебе.

Встречай!

Великую Победу Берггольц встретит не просто радостно и воодушевлённо, в её закономерном приходе она усмотрит грандиозный смысл. Более того, ей, как выдающейся народной святыне, поэт 10 мая 1945 года во всеуслышание поклянётся и присягнёт:

Счастье грозное твоё изведав,

зная тернии твоих путей,

я клянусь, клянусь, Победа,

за себя и всех своих друзей, —

я клянусь, что в жизни нашей новой

мы не позабудем ничего:

ни народной драгоценной крови,

пролитой за это торжество,

ни твоих бессмертных ратных буден,

ни суровых праздников твоих,

ни твоих приказов не забудем,

но во всём достойны будем их…

И быть достойными, по мысли поэта, значит прежде всего исповедовать законы мужества и правды. А эти законы требовали предельной собранности, последовательности в мыслях и делах, принципиальности, ответственного отношения ко всей окружавшей действительности, и в первую очередь — к самому творчеству. Собственно, ей — поэту-трибуну, поэту-бойцу, поэту-коммунисту, встретившему Отечественную войну во всеоружии, пережившему страшную блокаду, до наивысшего предела закалившему дух, испытавшему себя на выносливость в практически нечеловеческих условиях, — иным путём пройти было бы немыслимо, невозможно, противоестественно. Не к нему она себя готовила со времён комсомольской юности. Да и не так, то есть вне основополагающих институтов нового социалистического общества, складывалась её судьба.

«После смерти Владимира Ильича Ленина, — вспоминала Берггольц десятилетия спустя, — потрясшей наше отрочество до основ души, я вступила в пионерскую организацию — ходила на сборы в клуб при заводе имени Ленина, а в 1926 году была принята в кандидаты комсомола, — всё за той же Невской заставой в год окончания школы. А уж в члены комсомола, — как и полагалось тогда, через два года, — меня переводили в комсомольской организации при типографии и издательстве “Красной газеты”, где я работала курьером…»

Дочь врача в заводском районе Петербурга, деткор «Ленинских искр», студентка филологического факультета ЛГУ, сотрудник алма-атинской газеты, затем редактор заводской многотиражки в Ленинграде, Берггольц формировалась как личность именно в тридцатых годах. Тогда же, в тридцатые, начнётся и её литературный путь. И первые книги молодого автора для детей, а также её очерковые и стихотворные сборники («Как Ваня поссорился с баранами», «Запруда», «Зима — лето — попугай», «Пионерская лагерная», «Глубинка», «Стихотворения», «Книга песен») говорили о ярком даровании поэтессы. Недаром ведь на неё обратит внимание сам Горький, а стихи отметят и полюбят Анна Ахматова, Корней Чуковский, Самуил Маршак и другие крупные мастера.

Перебирая в памяти былое,

я вспоминаю песни первые свои:

«Звезда горит над розовой Невою,

заставские бормочут соловьи…»

…Но годы шли всё горестней  и слаще,

земля необозримая кругом.

Теперь, — ты прав, мой первый и пропащий, —

пою другое, плачу о другом.

А юные девчонки и мальчишки —

они о том же: сумерки, Нева…

И та же нега в этих песнях дышит.

И молодость по-прежнему права.

С молодостью спорить Берггольц, по всей видимости, и не собиралась. Вот только сама она повзрослеет довольно скоро, о чём убедительно говорит и это стихотворение, написанное в 1940 году, когда Ольге Фёдоровне стукнуло всего лишь тридцать. Но и в те, только-только обозначившие начало периода зрелости годы, она была уже многое повидавшим человеком и поэтом. Невзначай Берггольц тут упоминает и своего первого мужа, поэта Бориса Корнилова, судьба которого сложится трагически… Грустные нотки, впрочем, звучат и в этом стихотворении. Будут звучать они и во многих других её произведениях. Со временем в поэзии Берггольц грусть будет тесно переплетаться и с определённым трагизмом. Трагедийность у неё станет не только заметной, а и какой-то философичной, обострённой, говорившей о непростом душевном мире поэта.

…Я недругов смертью своей не утешу,

чтоб в лживых слезах захлебнуться могли.

Не вбит ещё крюк, на котором повешусь.

Не скован. Не вырыт рудой из земли.

Я встану над жизнью бездонной  своею,

над страхом её, над железной тоскою…

Я знаю о многом. Я помню. Я смею.

Я тоже чего-нибудь страшного  стою…

Размышления эти относятся к 1952 году. И в них, без сомнения, присутствует некоторая мрачность. Однако в них звучит и решительная отповедь врагам и недругам, которой Берггольц — дочь своего поколения, всегда ассоциировавшая себя с победами Советской власти и бессмертными образами революционного Петрограда и Гражданской войны, — демонстрировала свой бойцовский характер, закалившийся в годы Великой Отечественной войны.

Примечательным можно назвать и стихотворение «Ответ», впервые опубликованное в «Литературной газете» в октябре 1960 года, хотя и написанное восемью годами ранее:

А я вам говорю, что нет

напрасно прожитых мной лет,

ненужно пройденных путей,

впустую слышанных вестей.

Нет невоспринятых миров,

нет мнимо розданных даров,

любви напрасной тоже нет,

любви обманутой, больной, —

её нетленно-чистый свет

всегда во мне,

всегда со мной.

И никогда не поздно снова

начать всю жизнь,

начать весь путь,

и так, чтоб в прошлом бы —

ни слова,

ни стона бы не зачеркнуть.

Берггольц в действительности ни отчего не отказывалась, и о прожитых непростых годах старалась не горевать. И в то же время она оставалась в каком-то незримом кольце трагического миросозерцания: «Я так хочу, чтоб кто-то был счастливым там, где безмерно бедствовала я».

Высшая красота в представлении Берггольц — трагедийная. И говоря как-то о неласковом блокадном вечере, о его «железном трепете», она напишет, что он был отмечен «высшей — трагедийной красотой».

Трагедийность присутствовала во многих её творениях. И даже от лирических стихов Берггольц веет каким-то предгрозовым трепетом. Так уж сложилось, что она почему-то не желала обращаться к радостным и весёлым сюжетам. Даже счастье у неё отмечено трагическим оттенком:

Я сердце своё никогда не щадила:

ни в песне, ни в дружбе, ни в горе,  ни в страсти.

Прости меня, друг мой, что было — то было.

Мне горько. И всё-таки всё это — счастье.

Трагизм у Берггольц особый, в нём ощущается крепкая социальная основа. Да и возник он не на пустом месте. Посему нельзя его считать и сугубо экзальтированным. Он естествен, в нём огромная горечь гражданина, патриота, женщины, матери, художника, чей почерк наиболее заметным становился при раскрытии серьёзных, берущих за живое полотен. Какие-то пресыщенные мелкие, сиюминутные радости были не для Берггольц, ведь мыслила-то она крупными категориями, такими как народ и государство, Родина и революция, мир и война, друг и враг, добро и зло, правда и ложь.

А коли так, то и любовь в её понимании приобретала большой, воистину гражданственный размах. И о нём она уверенно скажет в своей прославленной поэме «Твой путь», увидевшей свет в апреле 1945 года:

Что может враг? Разрушить и убить.

И только-то? А я могу любить,

а мне не счесть души моей богатства,

а я затем хочу и буду жить,

чтоб всю её, как дань людскому братству,

на жертвенник всемирный положить.

Такой любовью, согласитесь, наделён далеко не каждый. И дело даже не в том, что поэтам свойственно произносить возвышенные слова, несколько преувеличивающие смысловую нагрузку сформулированных ими мыслей. К таким приёмам могла в принципе обращаться и Ольга Фёдоровна. Но тут другое. Главное же в том, что не ради одной выразительности прибегала она к таким сильным эмоциональным оборотам. Не они её заботили.

Мысли поэта были подчинены народным интересам, судьбам Отечества, завоеваниям Октября, бессмертной правде Великой Победы. В них, воплощённых в художественных образах, Ольга Берггольц черпала свои силы. В них она видела смысл своей жизни, очень трудной, но всё же светлой, наполненной огромной любовью и правдой! Правдой, к которой так и не смогли пристать никакие лживые наветы, звучавшие в адрес поэта, чью жизнь не единожды пытались очернить. Дескать, не так-то она думала, не то говорила, что хотела, писала под заказ (а как ещё можно было писать в советском, «тоталитарном» прошлом?!), горько заблуждалась, страдала и горе своё топила в алкоголе…

Нет, нет и ещё раз нет! Ольга Берггольц — это не просто чрезвычайно талантливый советский поэт, создавший нетленные образцы чистой лирики и высокой гражданственной поэзии. Это выдающийся символ нашей великой советской правды, правды бессмертных побед, правды Великой Отечественной войны, всеобъемлющей правды, которой народ наш забывать не вправе!

Руслан СЕМЯШКИН

Источник: «Правда»