Мёд жизни. О новой книге Лидии Сычёвой

Новая серия художественной прозы издательства «Любимые» открывает­ся книгой Лидии Сычёвой, в которую вошли рассказы разные, от лирических («Август в Абхазии») до почти сатирических («Идейный карьерист»). Книга о страшной пустоте жизни, если из жизни уходит любовь. И о вере, что на­стоящая любовь – «это всегда брань, борьба с силами тьмы», борьба, преоб­разующая мир и в кризисные времена способная удержать жизнь на своих плечах.

«Мёд жизни» – это, прежде всего, материнская любовь. Это родной дом: «Дом! Какое же это счастье!.. Оно – как вода и воздух, как солнце и сон, как любовь и ласка. Настоящая любовь никогда не разрушит дом, никогда ни у кого ничего не отнимет» («Вера Могучая»). Вот этот ракурс – взгляд на мир через призму материнской любви – в книге главный. И самый пронзительный, искренний рассказ «Утешение» – о материнском уходе, о том, как геро­иня (рассказ-исповедь, почти дневник написан от первого лица) переживает уход матери.

Вспоминается «На долгую память» Виктора Лихоносова, но линия сходст­ва отстоит достаточно далеко и от сердцевины рассказа, и от стилистики всей книги. Лидия Сычёва – верный ученик русской классики, и то, что Владимир Сорокин (писатель абсолютно из другого литературного контекста) стилизо­вал, полагая отмирающим, Лидия Сычёва воспринимает как образец, вдыхая в создаваемое по классическому образцу произведение живое дыхание сего­дняшнего дня.

В этой верности традиции есть несомненные плюсы, но есть и некоторые минусы: например, часть концовок в рассказах строится по одной и то же «классической модели» и оттого кажется вторичной. Но ряд рассказов – «В дождь», «Щедрый стол», «На скамейке», «Гуси есть гуси», «Невеста с при­даным», «Ещё и не жил» – показывает, что и в строгих рамках традиции мож­но создавать не отжившее, а живое. Традиционная проза – это ведь не про­сто языковой феномен, но и вопрос веры. В том числе – веры в литературу. И вот здесь – на первый взгляд незаметная на фоне боли о потери мамы, ко­торая для автора «глубинная и, может быть, единственная связь с вечностью, со всем миром, со Вселенной, со всем счастьем и радостью» – болевая точ­ка рассказа «Утешение».

Мама, незаурядная умная женщина, бывшая «очень думающим челове­ком, рвущимся в тенётах беспросветного быта», для Лидии Сычёвой (здесь не стоит отделять автора от исповедующейся героини) – почти святая: «Она и бы­ла, наверное, святой ещё при жизни. Для меня, во всяком случае. Сколько в ней было доброты, сочувствующей мне! Сколько неубываемого тщательного трудолюбия! По её способностям суждена была ей другая жизнь». Живущая крестьянским трудом женщина, одна из всего окружения, очень любила чи­тать, трепетно вслушиваясь в «слово, так истончающее человека, делающего его таким ранимым, хрупким». У её родни и соседей в цене совсем другие лю­ди «крепкие люди, построившие детям дома (или купившие в городах квар­тиры), люди с трудовым (хозяйство) или зарплатным достатком (на худой ко­нец, с достатком воровским), люди с машинами, в дорогой, с базара, празд­ничной одежде», «приветствуются и бой-бабы, умеющие и работать, и спеть-сплясать». «Слово писателя, - горько замечает писательница, - тут не нужно. Оно даже странно», «разве что маме моей нужно было». Но мать уходит, уно­сит «мёд жизни» тепло любви родного дома и уходит вместе с ней её страстная любовь к литературе, которой эмпатически питалась вера в слово у её дочери: удочери происходит внутренний надлом, когда ей, писательнице, на­чинает вслед за «крепкими людьми» или «бой-бабами» ненужной казаться ли­тература.

Наоборот, герой рассказа «Из жизни Любарёва» – не очень удачливый, несмотря ни на что верящий в своё призвание писатель, ощущает порой «прилив нежности» к «занятию, погубившему его жизнь, - нет, не надо ни де­нег, ни признания, ни славы», думает он на пороге смерти. Можно вспомнить добром, признаётся Ваня из рассказа «Путь стрелы», «лишь дни, озарённые вдохновеньем, “Божьей искрой”»: Ваня ушёл от призвания, решив, что, види­мо, слабо была натянут тетива лука его судьбы...

Возвращает веру в литературу автобиографической героине Лидии Сычё­вой Православная Церковь и любовь к мужчине: «Я всё время искала любви. И готова была найти её в самом ничтожном предмете. И Бог, видя мою беспо­мощность, смилостивился» («Вера Могучая»). Теперь сердцевина мира сосре­доточена в мужских ладонях: «Я, как пчела-абхазянка, везде летала, вольная, чтобы принести нектар и сладость жизни тебе, тебе одному», - это голос героини рассказа «Август в Абхазии». Даже если проходит жизнь, любовь как вечное чувство остаётся: «Во дворе пахло виноградом, несобранные гроздья сохли на лозе, сухие листья устилали дворик, придавая ему сиротливый и бро­шенный вид. Лишь отважная, одинокая роза, символ любви, призывно цвела у порога...» («Из жизни Любарёва»).

Со страниц книги встают разные характеры и типажи. Народ (а Лидия Сы­чёва знает народную жизнь) – это не только «бой-бабы» и «крепкие мужики», но и 19 миллионов тех, кто едва выживает: «Я ему говорю: “Папа, вы не взду­майте помирать! Мы на вашу инвалидную пенсию кормимся”. А он: “Ой, доч­ка, буду стараться, тянуться!”» («В гостях у золотого миллиарда»). Это обма­нутые одинокие женщины («Гуси есть гуси») и «лохи»-избиратели: «- В про­шлые выборы (...) я уже сидела в комиссии. И у меня потом правая рука, ко­торой фальшивые протоколы подписывала, чирьями пошла до плеча. (...) Обдумала я это дело со всех сторон и поняла: болезнь – знак свыше, Божье предупреждение. Больше в таких выборах не участвую» («Про Дашу, Машу и демократию нашу»), это ставшие бандитами и погибшие парни, клюнувшие на «романтику больших денег»: «Когда-то такие ребята поднимались первыми в атаку, сражаясь за родину, потом парни этого типа ехали на целину и на БАМ, переливая свои силы и здоровье в достижения социализма, но вот на­стало время, когда идеологи призвали их к новому служению – быть богаты­ми во что бы то ни стало, быть не хуже, чем люди с Дикого Запада...» («Де­вочки, мальчики»)...

И всё-таки скрепляет все рассказы именно любовь. Потому что она скрепляет жизнь, не даёт ей рассыпаться, потерять смысл, если зов любви не услышан («Её судьба»), или стать ничтожно-уродливой, как изуродовала ава­рия лицо Лены, предавшей своего жениха, которого она действительно люби­ла, но казавшегося ей слишком добрым и непрактичным по сравнению с дру­гим «хозяйственным», из богатой семьи. Некий заманчивый практический ген порой пытается заявить о себе и начать доминировать даже в самой про­зе Лидии Сычёвой, тонко смещая этические акценты, тогда она вынуждена вступать с ним в борьбу. Борьбу верой. В любовь. В литературу.

Мария БУШУЕВА

«Наш современник», № 7, 2020