«Много правды горькой и простой…»

«Много правды горькой и простой…»

Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов (1821–1878) оставил нам замечательное художественное наследие, имеющее не только литературную ценность, но и поразительную историческую достоверность. Некрасовское лиро-эпическое творчество при всём его эстетическом своеобразии носит характер уникального документа.

Это потрясающая правда о судьбе многострадальной русской земли, о жизни русского народа-страстотерпца:

Мы надрывались под зноем, под холодом,
С вечно согнутой спиной,
Жили в землянках, боролися с голодом,
Мёрзли и мокли, болели цингой.

Грабили нас грамотеи-десятники,
Секло начальство, давила нужда…
Всё претерпели мы, Божии ратники,
Мирные дети труда!

Братья! Вы наши плоды пожинаете!
Нам же в земле истлевать суждено…
Всё ли нас, бедных, добром поминаете
Или забыли давно?..

(Некрасов Н.А. Железная дорога // Некрасов Н.А. Собр. соч.: В 15 т. – Л.: Наука, 1981– 2000. – Т. 2. – С. 169–170. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы)

Забывать это нельзя, невозможно. В том числе для того, чтобы не считать ту буржуазно-капиталистическую эпоху, антинародную сущность которой во всём её безбожном безобразии раскрыл поэт, идеалом общественного устройства, как пытаются преподносить её сегодня с самых высоких политических трибун.

Поделюсь своими личными впечатлениями о преподавании курса истории литературы в средней школе и в вузе на протяжении последних четырёх десятилетий и о восприятии молодыми людьми разных поколений творчества Некрасова. Оно, по моим наблюдениям, никогда не вызывало ни восторга, ни особого интереса у старшеклассников и студентов. Их отношение к некрасовской поэзии было более чем сдержанным. И вот почему.

Молодым людям советского времени, которым внушалось: «Не надо печалиться, вся жизнь впереди – надейся и жди», – эмоцио­нально нелегко было читать стихи о вековечных муках и страданиях, беспросветной нужде и лишениях простого народа, об истерзанной русской земле: «И на родимую землю мою Все накипевшие слёзы пролью…» («Саша» (1855) – 4, 10). Советскому человеку представлялось, что всё это безысходное народное горе в нашей стране навсегда ушло в прошлое. Казалось также, что это вовсе не подходящие мотивы для высокого искусства поэзии. Вместо чарующей музыки лирических излияний наподобие фетовских: «Шёпот, робкое дыханье, трели соловья…» – стихи Некрасова наполнены иными звуками, режущими сердце и слух нестерпимой дисгармонией. Это «звуки барабанов, цепей, топора» (2, 152), скрипов, визгов, рыданий и стонов:

Но напрасно мужик огрызается.
Кляча еле идет – упирается;
Скрипом, визгом окрестность полна.
Словно до сердца поезд печальный
Через белый покров погребальный
Режет землю – и стонет она,
Стонет белое снежное море…
Тяжело ты – крестьянское горе! («Балет» (1866) – 2, 240)

По верному отзыву современного Некрасову литературного критика М.А. Антоно­вича, поэт «не увлекал читателя картинностью, яркостью красок и фантастическим очаровательным блеском, а скорее убеждал его трезвою, простою правдою» (Антонович М.А. Несколько слов о Николае Алексеевиче Некрасове, 1878 // Русская критика XVIII–XIX веков. – М.: Просвещение, 1978. – С. 381). Сам Некрасов говорил, что в этом «много Правды горькой и простой…» (2, 225). Он осознавал нетрадиционную «непоэтичность» своих стихов: «Нет в тебе поэзии свободной Мой суровый, неуклюжий стих…» (1, 162). Предвидя упрёки в «прозаично­сти» основного объекта изображения в его лирике, Некрасов обращается не только к современному ему поколению, но и словно бы к молодым людям будущего, сознавая, что им также не придётся жить в процветающем мире:

Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая «страдания народа»
И что поэзия забыть её должна,
Не верьте, юноши! Не стареет она.
О, если бы её могли состарить годы!

Процвёл бы Божий мир!.. («Элегия» (1874) – 3, 151)

И всё же некрасовские стихи ни в коем случае нельзя назвать «неуклюжими». Современник поэта, литературный критик-почвенник Аполлон Григорьев, восторгаясь высоким лиризмом стихотворений Некрасова, обращался к нему: «Поэт! Поэт! Что же Вы морочите-то нас и “неуклюжим” стихом, и “догоранием любви?” Глубокая любовь к почве звучит в произведениях Некрасова, и поэт сам искренно сознаёт эту любовь» (Григорьев А. Стихотворения Н. Некрасова // Григорьев А. Литературная критика. – М.: Худож. лит., 1967. – С. 486).

Некрасовское творчество – это настоящая лирика, задушевная, чуткая, наполнен­ная свежими, неожиданными образами. Истинные шедевры, изумительные жемчужины русского поэтического искусства – многие стихотворения и поэмы Некрасова, в том числе любимые с детства, узнаваемые: «Дедушка Мазай и зайцы», «Генерал Топтыгин», «Крестьянские дети» (отрывок «Мужичок с ноготок»), «Школьник», «Накануне Светлого праздника», «Забытая деревня» с её рефреном «Вот приедет барин…»; ставшие народными песнями «Коробейники» («Ой, полна, полна коробушка…»), «Тройка» («Что ты жадно глядишь на дорогу…»); «Мороз, Красный нос» с гимном русской женщине «Есть женщины в русских селеньях…»; «Влас», у которого «Сила вся души великая В дело Божие ушла…», и другие.

Народные ходатаи за правду, с их общим на всех крестом тяжких страданий, в хрестоматийном стихотворении «Размышления у парадного подъезда» (1858) глубоко в подтексте лирической образности уподоблены распятому Христу («крест» и «кровь»):

Загорелые лица и руки,

Армячишка худой на плечах.

По котомке на спинах согнутых,

Крест на шее и кровь на ногах,

В самодельные лапти обутых. (2, 47)

Но у власть имущих – тех, к кому идут на поклон в поисках справедливости странники, – «на шее нет креста»:

В груди у них нет душеньки,

В глазах у них нет совести,

На шее – нет креста!

(«Кому на Руси жить хорошо» (1878) – 5, 156)

Крестьянских ходоков с их неизбывным горем, с извечными нерешёнными проблемами не допустили к высокопоставленной персоне даже на порог (в наше время простым людям также нереально добиться аудиенции у первых лиц хотя бы муниципального уровня, не говоря уже о региональном и тем более – федеральном):

И пошли они, солнцем палимы,

Повторяя: «Суди его Бог!»,

Разводя безнадёжно руками,

И, покуда я видеть их мог,

С непокрытыми шли головами… (2, 48)

Человеком «с народным сердцем» справедливо называл Некрасова критик Аполлон Григорьев (там же. – С. 458). В многоголосом хоре народных стонов:

За заставой, в харчевне убогой

Всё пропьют бедняки до рубля

И пойдут, побираясь дорогой,

И застонут… Родная земля!

Назови мне такую обитель,

Я такого угла не видал,

Где бы сеятель твой и хранитель,

Где бы русский мужик не стонал? (2, 49) –

громко звучит стон сердца самого поэта:

Надрывается сердце от муки,

Плохо верится в силу добра,

Внемля в мире царящие звуки

Барабанов, цепей, топора.

(«Надрывается сердце от муки…» (1863) – 2, 152)

Стенания и стоны захлестнули всю русскую землю. Всеобщий стон измученного народа в финале «Размышлений у парадного подъезда» усилен многократным строфическим повтором. Анафора «Стонет он…» в предельном эмоционально-смысловом выражении передаёт великую скорбь всей народной России: «великою скорбью народной Переполнилась наша земля», – а не только частное горе каждого без исключения простого человека:

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам,

В рудниках, на железной цепи;

Стонет он под овином, под стогом,

Под телегой, ночуя в степи;

Стонет в собственном бедном домишке,

Свету Божьего солнца не рад;

Стонет в каждом глухом городишке,

У подъезда судов и палат. (2, 49)

К «властителям и судиям» обращает поэт свой праведный гнев, когда рисует образ одного из «вершителей» судеб страны, обрекающего народ на страдания:

Не страшат тебя громы небесные,

А земные ты держишь в руках,

И несут эти люди безвестные

Неисходное горе в сердцах.

Что тебе эта скорбь вопиющая,

Что тебе этот бедный народ?

Вечным праздником быстро бегущая

Жизнь очнуться тебе не даёт. (2, 48)

В своих тягостных «Размышлениях…» о будущем народа Некрасов не был оптимистичен:

Где народ, там и стон… Эх, сердечный!

Что же значит твой стон бесконечный?

Ты проснешься ль, исполненный сил,

Иль, судеб повинуясь закону,

Всё, что мог, ты уже совершил, –

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?.. (2, 49)

Когда весь Советский Союз распевал: «Веселей, ребята, выпало нам Строить путь железный, а короче – БАМ», никто не вспоминал некрасовские строки:

Да не робей за отчизну любезную…
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную –
Вынесет всё, что Господь ни пошлёт!

Вынесет всё – и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только – жить в эту пору прекрасную
Уж не придётся – ни мне, ни тебе.

(2, 170)

Предсказание о русском трудовом народушке, о недостижимой для него «прекрас­ной поре» сохраняет свою актуальность до сего времени. В стихотворении «Железная дорога» поэт обращался к маленькому мальчику Ване и говорил, что даже ему не суждено будет увидеть чаемого светлого будущего. Вслед за Некрасовым спустя двести лет мы всё так же можем повторить нашим детям и внукам: «Жаль только – жить в эту пору прекрасную Уж не придётся – ни мне, ни тебе».

Современники поэта воспринимали его произведения как манифест революционной демократии, призыв к национально-освободительной борьбе. Некоторым читателям прежде и сейчас (хотя многие ли теперь читают Некрасова?) его стихи казались излишне назидательными, тенденциозными. Однако элемент дидактизма в лирике вызван ничем иным, как всепоглощающей любовью Некрасова к народу. В сложном эмоционально-смысловом комплексе соединялись у поэта-гражданина пламенная любовь к измученной Родине и жгучая ненависть к её угнетателям:

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья, –

И каждый звук его речей
Плодит ему врагов суровых,
И умных, и пустых людей,
Равно клеймить его готовых.

Со всех сторон его клянут
И, только труп его увидя,
Как много сделал он, поймут,
И как любил он – ненавидя!

(«Блажен незлобивый поэт…» (1852) – 1, 98)

Именно такая «любовь-ненависть» воодушевляла Некрасова, служила источником вдохновения, что и обусловливало неповторимое идейно-художественное своеобразие его произведений. Муза поэта на протяжении всего его творческого пути – родная сестра страдающего народа. Такой она была в 1840-е годы («Вчерашний день, часу в шестом…», 1848):

Вчерашний день, часу в шестом
Зашёл я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!» (1, 69)

Такой же «сестрой народа» оставалась некрасовская Муза и спустя тридцать лет, до конца 1870-х годов:

Не русский – взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу…

(«О Муза! я у двери гроба!» (1877) – 3, 218)

и до последнего вздоха поэта:

О Муза! наша песня спета.

Приди, закрой глаза поэта

На вечный сон небытия,

Сестра народа – и моя! («Музе» (1876) – 3, 183)

В романе «Три страны света» (1848) Некрасов выразил мысль о том, что всецелая увлечённость творца идеей предопределяет также высокую художественность его творения: «Когда художник до такой степени проникнут своей идеей, что не расстаётся с ней ни на минуту, что бы ни делал, о чём бы ни говорил, – верный признак, что произведение будет хорошо» (Некрасов Н.А., Панаева А.Я. Три страны света. – Курск, 1960. – С. 243. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц). В унисон звучат знаменитые строки некрасов­ской «Элегии» (1874):

Я лиру посвятил народу своему.

Быть может, я умру, неведомый ему,

Но я ему служил – и сердцем я спокоен…

Пускай наносит вред врагу не каждый воин,

Но каждый в бой иди! А бой решит судьба… (3, 151)

Духовное родство с народом, любовь к нему была не просто идеей, но являлась также глубоко личным чувством Некрасова. Это заметил и верно выразил его ровесник Фёдор Михайлович Достоевский (1821–1881): «любовь к народу была у Некрасова как бы исходом его собственной скорби по себе самом. <…> В служении сердцем своим и талантом своим он находил всё своё очищение перед самим собой. Народ был настоящею внутреннею потребностью его не для одних стихов. В любви к нему он находил своё оправдание. Чувствами своими к народу он возвышал дух свой. <…> В любви к народу он находил нечто незыблемое, какой-то незыблемый и святой исход всему, что его мучило. А если так, то стало быть, и не находил ничего святее, незыблемее, истиннее, перед чем преклониться» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 год. Глава вторая, I, IV // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. – Т. 26. – Л.: Наука, 1984. – С. 123–126).

Первое оригинальное произведение Достоевского – роман «Бедные люди» (1846) – было опубликовано в «Петербургском сборнике», собранном и изданном Некрасовым. «Новый Гоголь явился», – с таким восторгом отозвался поэт о рукописи никому неизвестного тогда Достоевского, направившего свой писательский талант на защиту «бедных людей», «униженных и оскорблённых».

Их жизнь сам Некрасов знал не понаслышке. Лишённый какой бы то ни было материальной поддержки за то, что посмел ослушаться деспота-отца, прочившего сыну карьеру на военной службе, поэт уже в юности на своём собственном горьком опыте познал ужасы нищеты, голода, беспросветной нужды. Молодой человек в свои неполные 17 лет, вопреки родительской воле, летом 1838 года уехал из родного имения Ярославской губернии в Петербург, чтобы заняться в столице литературой – делом, к которому чувствовал пылкое внутреннее призвание. Но поначалу юноше пришлось вести жизнь литературного подёнщика, чуть ли не раба: за жалкие гроши писать всё, что только можно было хотя бы где-нибудь опубликовать.

Позднее в романе «Три страны света», написанном совместно с его гражданской женой А.Я. Панаевой, Некрасов нарисовал образ тупого, жадного и высокомерного издателя, который с презрением прогоняет нищего молодого литератора, даже не удосужившись прочитать его произведение. Без сомнения, в этой сцене унижения начинающего писателя много автобиографического: «мальчишка какой, который с голоду пишет в шестом этаже <…> Да ведь он сам виноват. Приходит бледный, мизерный такой, жмётся, запинается, точно сейчас уличили его, что он платок из кармана украл… “Где вы служите?” – спрашиваю я. – Нигде, – говорит. “Какой ваш чин?” – Никакого, – говорит. <…> Ну, каков литератор? <…> – Какая же причина, – говорит, – вашего отказа? – Я рассмеялся. “Ну, какая причина? Ты, любезнейший, посмотри на себя, – говорю, – так и увидишь, какая причина”» (164–165).

В стихотворении «Праздник жизни – молодости годы…» (1855) поэт писал о себе:

Праздник жизни – молодости годы –

Я убил под тяжестью труда

И поэтом, баловнем свободы,

Другом лени – не был никогда. (1, 162)

Некрасов говорил о том времени: «Господи, сколько я работал. Уму непостижимо, сколько я работал». Но этот тяжкий труд не приносил ни морального удовлетворения, ни хотя бы скромного достатка. Некрасов вспоминал о начале 1840-х годов: «Это было самое горькое время. Ровно три года я чувствовал себя каждый день голодным. Не раз доходило до того, что я отправлялся в один ресторан, где дозволялось читать газеты, даже если ничего и не спросил для себя. Возьмёшь, бывало, газету, а сам пододвинешь к себе тарелку с хлебом и ешь». Даже в морозные зимы поэт носил тонкое холодное пальто, ночевал на чердаках, на личном опыте познал жизнь петербургских трущоб.

Роман «Три страны света» открывается эпизодом, возможно, связанным с подлинной биографией Некрасова. В комнатушке главного героя Тимофея Каютина – бедного молодого дворянина – ранним утром 183⃰ года домохозяин выставил оконную раму, пока постоялец спал, чтобы хорошенько проморозить его и таким образом понудить жильца погасить долг по квартирной плате. Множество других автобиогра­фических реалий, даже до мельчайших деталей, также вовлекаются в повествование: «Каютин отыскал старое пальто, <…> которое, впрочем, оказалось хоть куда, только петли прорваны» (33).

Тем не менее «школа бедности» (243) не сломила Некрасова, а только укрепила его духовную решимость не оставлять избранного пути: «Я дал себе слово не умереть на чердаке. Нет, – думал я, – будет и тех, которые погибли прежде меня, – я пробьюсь во что бы то ни стало». Так же настроен его герой Каютин: «Я соберу все мои силы, – буду работать без сна и без отдыха, добьюсь, что жизнь наша будет обеспечена, счастье наше будет упрочено» (28), – клянётся он любимой девушке. В прямом смысле без сна и без отдыха работал сам Некрасов: «Я, бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу. Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь, никуда ни ногой, огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой и опять за то же…»

Слово, данное самому себе: выбиться из нищеты, реализовать свой талант «во что бы то ни стало», – Некрасов сдержал:

Но с детства прочного и кровного союза

Со мною разорвать не торопилась Муза:

Чрез бездны тёмные насилия и зла,

Труда и голода она меня вела –

Почувствовать свои страданья научила

И свету возвестить о них благословила…

(«Муза» (1852) – 1, 100)

Он стал первостепенным поэтом, знаменитым издателем, редактором и автором легендарных журналов «Современник» и «Отечественные записки» – сверхпопу­лярных в России середины XIX века. В них Некрасов сумел сплотить наилучшие литературные силы страны, среди которых были Ф.М. Достоевский, И.С. Тургенев, И.А. Гончаров, А.Н. Островский, Л.Н. Толстой, М.Е. Салтыков-Щедрин.

Наконец, Некрасов заработал свой вожделенный «миллион», который грезился ему ещё в годы голодной юности. Некоторые отзвуки жизненного пути поэта слышны в строфах его «современной баллады» «Секрет» (1855):

Огни зажигались вечерние,
Выл ветер и дождик мочил,
Когда из Полтавской губернии
Я в город столичный входил.

В руках была палка предлинная,
Котомка пустая на ней,
На плечах шубёнка овчинная,
В кармане пятнадцать грошей.

Ни денег, ни званья, ни племени,
Мал ростом и с виду смешон,
Да сорок лет минуло времени –
В кармане моём миллион! (1, 160–159)

Впрочем, в этой балладе представлена совсем другая история – предсмертная исповедь, позднее раскаяние старого богача-скряги, который нажил своё состояние воровством и грабежами.

В некрасовском творчестве показано, что в России это самый обычный и привычный путь первоначального сколачивания капиталов:

Где сплошь да рядом – видит Бог! –

Лежат в основе состоянья

Два-три фальшивых завещанья,

Убийство, кража и поджог!

(«Современники» (1875) – 4, 240)

Один из антигероев сатирической поэмы «Современники» с говорящей фамилией Зацепин в порыве запоздалой откровенности, когда сам же он явился причиной гибели своего единственного сына, признаётся:

Я – вор! Я – рыцарь шайки той

Из всех племён, наречий, наций,

Что исповедует разбой

Под видом честных спекуляций!

<…>
Где позабудь покой и сон,

Добычу зорко карауля,

Где в результате – миллион

Или коническая пуля! (4, 240)

Возвращаясь к разговору о современном восприятии поэта студентами филологиче­ского факультета (другие вряд ли читают Некрасова), надо отметить весьма показательную особенность. Нынешним молодым людям его творчество уже не кажется архаичным, устаревшим, как представлялось молодёжи в советский период. Наоборот, познакомившись с поэмой «Современники» сегодня, юноши и девушки единодушно подтверждают своё впечатление некой удивительной «машины времени»: то ли мы переместились в эпоху, описанную Некрасовым, то ли он перенёсся в день нынешний и является нашим современником, очевидцем происходящего в России здесь и сейчас, изображая в точности эпоху дикого капитализма.

Поэма открывается меткой характеристикой этой эпохи. Подмечено и выражено настолько верно, что некрасовские слова сразу же стали универсальной крылатой фразой:

Я книгу взял, восстав от сна,

И прочитал я в ней:

«Бывали хуже времена,

Но не было подлей». (4, 187)

В «Современниках» представлен целый свод «новейших господ». Это буржуа, капиталисты, ростовщики-банкиры, коррумпированная государственная администра­ция с армией жадных чиновников, сословие так называемых благородных, продавших честь и совесть ради преступной наживы:

Грош у новейших господ

Выше стыда и закона;

Нынче тоскует лишь тот,

Кто не украл миллиона. (4, 241)

Все они видят свой идеал не в России, а в «американской мечте» о быстром обогащении:

Бредит Америкой Русь,

К ней тяготея сердечно…

Шуйско-Ивановский гусь —

Американец?.. Конечно!

Что ни попало – тащат,

«Наш идеал, – говорят, –

Заатлантический брат:

Бог его – тоже ведь доллар!..» (4, 241)

Поклоняясь золотому тельцу: «идеал их – телец золотой» (2, 236), – истинного Бога они чтут только ханжески. Так, «миллионщик-мукомол», привыкший умасливать остатки нечистой совести псевдорелигиозным благочестием, подобные советы раздаёт также своим преступным собратьям:

Чтобы совесть успокоить,

Поговей-ка ты постом,

Да советую устроить

Богадельный дом.

Перед ризницей святою

В ночь лампадки зажигай,

Да получше, без отстою,

Масло наливай! (4, 242–243)

В сатирической поэме изобличена целая галерея таких лихоимцев. Среди них – персонаж с весьма характерной фамилией – Савва Антихристов. Его сообщник, такой же пособник антихриста – садист-мироед, «купчина толстопузый» с фамилией, не менее говорящей:

Подошёл и Фёдор Шкурин.
«Прочь! Не подходи!
Вместо сердца грош фальшивый
У тебя в груди!

Ты ребёнком драл щетину
Из живых свиней,
А теперь ты тянешь жилы
Из живых людей!» (4, 243)

Ещё один из когорты «денежных мешков» беззастенчиво бахвалится:

Уж лучше бить, чем битым быть,

Уж лучше есть арбузы, чем солому…

Сознал ты эту аксиому?

Так, стало, не о чем тужить! (4, 247)

Эти алчные, прожорливые вурдалаки, сосущие народную кровь, заглатывающие в свои адские утробы достояние и богатства России, не насытятся никогда, у них «иные аппетиты»:

И то уж хорошо, что выиграл ты бой…

Толпа идёт избитою тропой;

Рабы довольны, если сыты,

Но нам даны иные аппетиты…

О Господи! Удвой желудок мой!

Утрой гортань! Учетвери мой разум!

Дай ножницы такие изобресть,

Чтоб целый мир остричь вплотную разом (4, 247)

Здесь и «жиды-банкиры» (4, 245), исполняющие свою «еврейскую мелодию». В ней подаются «толковые советы», как избежать ответственности, проворовавшемуся грабителю государственной казны:

Денежки есть – нет беды,
Денежки есть – нет опасности
(Так говорили жиды,
Слог я исправил для ясности).
Вытрите слёзы свои,
Преодолейте истерику.
Вы нам продайте паи,
Деньги пошлите в Америку.
Вы рассчитайте людей,
Вы распустите по городу
Слух о болезни своей,
Выкрасьте голову, бороду,
Брови… Оденьтесь тепло.
Вы до Кронштадта на катере,
Вы на корабль… под крыло
К насей финансовой матери.
Денежки – добрый товар, –
Вы поселяйтесь на жительство,
Где не достанет правительство,
И поживайте как – царрр!.. (4, 245)

О чужеродном кабальном иге, опутавшем Россию, настоятельно предупреждали Святые отцы – христианские подвижники. «Видимыми бесами» назвал иудеев в V веке святитель Кирилл, патриарх Александрийский; «самые души иудеев есть жилища демонов», – утверждал святитель Иоанн Златоуст.

В Евангелии от Иоанна повествуется, как Господь Иисус Христос обличал сатанизм иудеев: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего» (Ин. 8: 44); «Кто от Бога, тот слушает слова Божии. Вы потому не слушаете, что вы не от Бога» (Ин. 8: 47). От общения с подобными безбожниками предостерегал апостол Павел: «Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными. Ибо какое общение праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою?» (2 Кор. 6: 14)

Современник Некрасова, великий русский писатель Николай Семёнович Лесков в романе «На ножах» разоблачил один из распространённых способов многовековой массовой мимикрии противников Христа, подобных еврею Тихону Кишенскому – экс-нигилисту, жадному и хитрому ростовщику, мошеннику, продажному журналисту, вероломному интригану, шпиону, «полицианту», подлецу и предателю – словом, «деятелю на все руки».

Таким, как он, «нужен столбовой дворянин», в том числе и для того, чтобы под прикрытием славянских, особенно знатных, фамилий пробираться на руководящие должности, занимать ключевые посты в государственных, коммерческих, религиозных, общественных учреждениях России с целью кабалить, разлагать и уничтожать коренное население страны, глумясь над его христианскими идеалами и православной верой; маскируясь русскими именованиями и вывесками; снаружи рядясь в овечьи шкуры, будучи изнутри волками; фарисейски прикрываясь благими целями доброделания, безбожно обогащаться, получать свои барыши, выгоды, прибыли и сверхприбыли, служить не Богу, а мамоне.

В одной компании с грабителями и коррупционерами – видный государственный деятель, носящий личину неподкупного борца с коррупцией:

Гонитель воров беспощадный,

Блистающий честностью муж

Ждёт случая хапнуть громадный,

Приличный амбиции куш! (4, 242)

Все они чувствуют себя героями, «триумфаторами» (глава «Юбиляры и триумфа­торы»), торжествующими «блестящую победу» в ограблении России:

Мелькают крупные слова:

«Герою много лет…»

«Ликуй, Орёл!..» «Гордись, Москва!»

«Бердичеву привет…» (4, 188)

Ужасающе омерзительны паразитирующие на жизни страны и народа эти ликующие упыри. Общения с ними надо чуждаться, подобно тому, как следует избегать малейшего соприкосновения с гнусными тварями, мерзкими ядовитыми гадами:

Прочь! Гнушаюсь ваших уз!

Проклинаю процветающий,

Всеберущий, всехватающий,

Всеворующий союз!.. (4, 245)

«Струны карающей лиры» (2, 231) в оригинальной мозаике поэмы задевают и «военных чинов», и «статских тузов», и «безличную сволочь салонов» (2, 232) – «Общество пёстрое: франты, гусары, И генерал, и банкир, и кулак» (4, 204) – всех, у кого на уме только деньги, нажива, капитал, стремление к безумной роскоши:

Каждый графом живёт:

Дай квартиру в пятьсот,

Дай камин и от Тура кушетку.

Одевает жену –

Так, что только ну, ну!

И публично содержит лоретку!

(«Финансовые соображения» (1861) – 2, 102)

В поэме «Балет» (1866) Некрасов изобличает тлетворную атмосферу духовно-нравственного разложения, распада человеческих связей, физического вырождения:

Разорило чиновников чванство,

Прожилась за границею знать,

Отчего оголело дворянство,

Неприятно и речь затевать! (2, 233)

Всеобщая продажность как следствие маниакальной одержимости идеей обогаще­ния любыми путями доходит до крайних пределов. Даже молодые люди – и юноши, и барышни – готовы выставлять себя, свою юность на продажу. Но богатых дряхлых покупателей – охотников до такого «товара» – ещё требуется поискать:

Тщетно юноши рыщут по балам,

Тщетно барышни рядятся в пух –

Вовсе нет стариков с капиталом,

Вовсе нет с капиталом старух! (2, 233)

Солидные капиталы в России, конечно, есть. Только сосредоточены они в руках у немногих:

Есть в России ещё миллионы,
Стоит только на ложи взглянуть,
Где уселись банкирские жены, –
Сотня тысяч рублей, что ни грудь!
В жемчугах лебединые шеи,
Бриллиант по ореху в ушах!
В этих ложах – мужчины-евреи,
Или греки, да немцы в крестах. (2, 235)

Потребительским товаром также становится женская красота.

Позавидуй! Эффект чрезвычайный!

Бриллианты, цветы, кружева,

Доводящие ум до восторга,

И на лбу роковые слова:

«Продаётся с публичного торга!»

(«Убогая и нарядная» (1857) – 2, 40)

Представительницы прекрасного пола, напрочь лишённые возвышенных чувств, мечтают не о любви, а том, как бы продать свою красоту подороже:

Вообще в бельэтаже сияло
Много дам и девиц красотой.
Очи чудные так и сверкали,
Но кому же сверкали они?
Доблесть, молодость, сила – пленяли
Сердце женское в древние дни.
Наши девы практичней, умнее,
Идеал их – телец золотой,
Воплощённый в седом иудее,
Потрясающем грязной рукой
Груды золота… (2, 236)

Со времени создания этих некрасовских произведений с их социально-политической аналитикой словно ничего не изменилось. Поэт живёт в двух эпохах: в конце XIX века и в веке XXI-м. По-прежнему в России:

Администрация – берёт

И очень скупо выпускает,

Плутосократия дерёт

И ничего не возвращает («Что нового?» – 3, 221)

Всё так же страна в глубоком финансовом кризисе:

Из столиц каждый час

Весть доходит до нас

Про какой-то финансовый кризис.

Эх! Вольно ж, господа,

Вам туда и сюда

Необдуманно деньги транжирить.

(«Финансовые соображения» (1861) – 2, 100)

Процветания, обновления народной жизни к лучшему не замечается нигде и, по всей видимости, ждать его в скором будущем глупо:

Что ж я не вижу следов обновленья

В бедной отчизне моей?

Те же напевы, тоску наводящие,

С детства знакомые нам,

И о терпении новом молящие

Те же попы по церквам.

В жизни крестьянина, ныне свободного,

Бедность, невежество, мрак.

Где же ты, тайна довольства народного?

Ворон в ответ мне прокаркал: «дурак!»

(«Время-то есть, да писать нет возможности…» (1876) – 3, 173)

Тех, кто ратует за идеалы «любви, свободы, мира», в «век крови и меча» становится всё меньше:

Где вы – певцы любви, свободы, мира

И доблести?.. Век «крови и меча»!

На трон земли ты посадил банкира,

Провозгласил героем палача…

(«Поэту (Памяти Шиллера)» (1874) – 3, 166)

При таком социально-политическом устройстве, когда «Душно! Без счастья и воли Ночь бесконечно длинна. Буря бы грянула, что ли? Чаша с краями полна!» (3, 64) –культивируются провокации, доносы, предательство:

В наши дни одним шпионам

Безопасно, как воронам

В городской черте. («Праздному юноше» – 3, 225)

Люди, неравнодушные к судьбе родины и народа, практически лишены возможно­сти собраться с силами. Поле деятельности для честных и активных ограничено репрессивными механизмами, запущенными властью в полную силу:

За желанье свободы народу

Потеряем мы сами свободу,

За святое стремленье к добру, –

Нам в тюрьме отведут конуру.

(«За желанье свободы народу…» – 3, 228)

Боль об истерзанном народе и о замученных его защитниках наполняется в некрасовской лирике молитвенным пафосом:

Войди! Христос наложит руки

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной…

Я внял… я детски умилился…

И долго я рыдал и бился

О плиты старые челом,

Чтобы простил, чтоб заступился,

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетённых, Бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих

Пред этим скудным алтарём! («Тишина» (1857) – 4, 52)

Это общая молитва с народом – едиными усты и единым сердцем:

Всё население, старо и молодо,

С плачем поклоны кладёт,

О прекращении лютого голода

Молится жарко народ.

Редко я в нём настроение строже

И сокрушённей видал!

«Милуй народ и друзей его, Боже! –

Сам я невольно шептал. –

Внемли моление наше сердечное

О послуживших ему…

Об осуждённых в изгнание вечное,

О заточённых в тюрьму,

О претерпевших борьбу многолетнюю

И устоявших в борьбе,

Слышавших рабскую песню последнюю,

Молимся, Боже, Тебе». («Молебен» (1876) – 3, 181)

В стихотворении «Пророк» (1874) Некрасов создал идеальный образ выдающегося общественного деятеля – отважного борца со злом и с несправедливостью. Это не портрет Н.Г. Чернышевского (как учили в советской школе), а поэтическое выражение гражданского идеала. Однако земной путь такого пророка, отважно несущего заповеди Христа, – это крестный путь. Он исполнен страданий, заканчивается трагически, подобно земному пути Господа на Голгофе:

Его ещё покамест не распяли,

Но час придёт – он будет на кресте;

Его послал Бог гнева и печали

Рабам земли напомнить о Христе. (3, 154)

Лирического героя некрасовской поэзии восхищает способность к самоотвержен­ному служению Истине. Эта судьба представляется возвышенной и завидной:

Есть времена, есть целые века,

В которые нет ничего желанней,

Прекраснее – тернового венка…(«Мать» (1868) – 3, 62)

Но в себе самом поэт не находил достаточно сил, чтобы разделить такую судьбу. Оттого испытывал он настоящую духовную скорбь, постоянные укоры совести:

Узы дружбы, союзов сердечных –

Всё порвалось: мне с детства судьба

Посылала врагов долговечных,

А друзей уносила борьба.

Песни вещие их не допеты,

Пали жертвой насилья, измен

В цвете лет; на меня их портреты

Укоризненно смотрят со стен.

(«Скоро стану добычею тленья…» (1876) – 3, 176)

Некрасову всегда казалось, что для родины и народа он сделал слишком мало – и в творческом плане, и в общественно-политической жизни: «Мне борьба мешала быть поэтом, Песни мне мешали быть бойцом» («З<и>не» (1876) – 3, 175). Наделённый даром неумолкающей совести, он скорбел и «по себе самом» (согласно чуткому замечанию Достоевского), по своему собственному несовершенству:

Любовь и Труд – под грудами развалин!

Куда ни глянь – предательство, вражда,

А ты молчишь – бездействен и печален,

И медленно сгораешь от стыда.

И Небу шлёшь укор за дар счастливый:

Зачем тебя венчало им оно,

Когда душе мечтательно-пугливой

Решимости бороться не дано?.. («Поэту» (1877) – 3, 302)

Зинаида Гиппиус в работе «Загадка Некрасова» (1938) справедливо и тонко отмечала, что поэту «был послан великий дар – Совесть, если в песнях его плачет она, и ею терзались его душа и тело. Не она ли подсказала – не уму, а сердцу его, что не нужно оправданья, нужно прощенье?» (Гиппиус З.Н. Загадка Некрасова // Гиппиус З.Н. Арифметика любви (1931–1939). – СПб.: Росток, 2003).

Пусть не забывают об этом те «радетели», которые даже и сегодня пытаются чернить имя великого Поэта, жонглируя фактами его частной жизни и оставляя в стороне его творческий подвиг:

Много, я знаю, найдётся радетелей,

Все обо мне прокричат,

Жаль только, мало таких благодетелей,

Что погрустят да смолчат.

(«Угомонись, моя Муза задорная…» (1876) – 3, 177)

К «остервенелой толпе» злопыхателей, готовых побивать камнями за каждый нетвёрдый шаг или неверный «лиры звук», но забывающих о Христовой заповеди: «кто из вас без греха первый брось <…> камень» (Ин. 8: 7), обращался Некрасов в стихотворении «Зачем меня на части рвёте…» (1867): «Не оправданий я ищу, Я только суд твой отвергаю» (3, 45).

«Некрасов никогда, ни перед кем и ни в чём, не оправдывался: он только просил прощенья. Родине, друзьям, врагам, любимой женщине он говорил “прости”! “Прости” было и последним, невнятно прошёптанным словом его перед кончиной» (Там же). Как лирическое заклинание звучит шедевр некрасовской любовной лирики из «Панаев­ского цикла» стихотворений:

Прости! Не помни дней паденья,

Тоски, унынья, озлобленья, –

Не помни бурь, не помни слёз,

Не помни ревности угроз!

Но дни, когда любви светило

Над нами ласково всходило

И бодро мы свершали путь, –

Благослови и не забудь! («Прости» (1856) – 2, 30)

Ещё в ранней молодости поэт задумывался о том, как совершится последний исход от земной жизни. В юношеский сборник стихотворений Некрасова «Мечты и звуки» было включено послание «Смерти» (1838). 17-летнему поэту мечталось, чтобы при переходе к «жизни неземной» душа была свободной от греховной суетности, молитвенно настроенной, чистой:

Не приходи в часы волнений,
Сердечных бурь и мятежей,
Когда душа огнём мучений
Сгорает в пламени страстей. <…>

Приди ко мне в часы забвенья
И о страстях и о земле,
Когда святое вдохновенье
Горит в груди и на челе; <…>

Когда я мыслью улетаю
В обитель к Горнему Царю,
Когда пою, когда мечтаю,
Когда молитву говорю.

Я близок к Небу – смерти время!
Нетруден будет переход;
Душа, покинув жизни бремя,
Без страха в Небо перейдёт… (1, 188–189)

Спустя 40 лет после этих стихов жизненный круг замкнулся. Прежде чем перейти в жизнь вечную (Ин. 12: 50) Некрасов претерпел длительное мучительное умирание от тяжёлой болезни:

Двести уж дней,

Двести ночей

Муки мои продолжаются;

Ночью и днём

В сердце твоём

Стоны мои отзываются («З<и>не» (1876) – 3, 179)

В перерывах между приступами нестерпимой боли поэт и на смертном одре продолжал творить. Его цикл «Последние песни» (1876–1877) – это не только хроника течения смертельной болезни, физических и нравственных мучений страдальца:

Непобедимое страданье,

Неутолимая тоска…

Влечёт, как жертву на закланье,

Недуга чёрная рука. (3, 203)

Здесь слышится и своеобразное «самоотпевание» поэта:

Скоро стану добычею тленья.

Тяжело умирать, хорошо умереть;

Ничьего не прошу сожаленья,

Да и некому будет жалеть. (3, 176)

В полный голос звучат мотивы исповедальные, покаянные:

О Муза! я у двери гроба!

Пускай я много виноват,

Пусть увеличит во сто крат

Мои вины людская злоба –

Не плачь! Завиден жребий наш <…>

(«О Муза! я у двери гроба!..» (1877) – 3, 218)

В то же время Некрасов сохраняет стойкость и мужество, проявляет необыкновенную силу духа:

Борюсь с мучительным недугом,
Борюсь – до скрежета зубов…
О Муза! ты была мне другом,
Приди на мой последний зов!

Уж я знавал такие грозы;
Ты силу чудную дала,
В колючий тёрн вплетая розы,
Ты пытку вынесть помогла.

(«Вступление к песням 1876–1877 годов» – 3, 184)

С исключительным лирическим проникновением обращается поэт к Родине, которой служила его Муза, смиренно испрашивая прощения: «За каплю крови, общую с народом, Мои вины, о Родина! прости!..» (3, 41) – и последнего благословения:

Много истратят задора горячего

Все над могилой моей.

Родина милая, сына лежачего

Благослови, а не бей!..

(«Угомонись, моя Муза задорная…» (1876) – 3, 177)

«Венец любви, венец прощенья, Дар кроткой Родины твоей…» («Баюшки-баю» (1877) – 3, 204) поэту был ниспослан.

Поразительно, что похоронные мотивы «самоотпевания» слились у Некрасова с мотивами оптимистичными, жизнеутверждающими:

Устал я, устал я… мне время уснуть,
О Русь! ты несчастна… я знаю…
Но всё ж, озирая мой пройденный путь,
Я к лучшему шаг замечаю. («Устал я …» (1877) – 3, 217)

Торжествующий голос поистине пасхального Воскресения, победного возрождения также в полную силу звучит в «Последних песнях» Некрасова:

Так запой, о поэт! Чтобы всем матерям

На Руси на Святой, по глухим деревням,

Было слышно, что враг сокрушён, полонён,

А твой сын – невредим, и победа за ним,

Не велит унывать, посылает поклон.

(«Так запой, о поэт!..» (1877) – 3, 212)

В вершинном произведении своего творчества – эпической поэме «Кому на Руси жить хорошо», которую поэт писал до последних дней своих, но она так и осталась незавершённой, Некрасов создал удивительно яркий и цельный образ русского народа – не только мученика и страстотерпца, но и могучего богатыря, исполненного физических и духовных сил, истинного христианского духа свободы. Таков столетний Савелий, богатырь святорусский:

Уйдёт в свою светёлочку,

Читает Святцы, крестится,

Да вдруг и скажет весело:

«Клеймёный, да не раб!»... –

весьма поучительный образ для затейников современных «меток», «штампов», «кодов», возжелавших поставить на людей рабское «клеймо», как на товар.

Горячую веру в силу и мощь русского народа, в счастливое будущее России: «Свободной, гордой и счастливой Увидишь родину свою» (3, 204) – выразил Николай Алексеевич Некрасов:

Ещё народу русскому

Пределы не поставлены:

Пред ним широкий путь!

 

Будем верить и мы…

Алла Анатольевна НОВИКОВА-СТРОГАНОВА

Читайте также

Овсень «Русского Лада» Овсень «Русского Лада»
Девять праздников «Овсень» провёл Центр русской народной культуры ВСД «Русский Лад» (рук. Торопова О.А.). Согласно народной традиции, Овсень, словно солнечный конь, переносит нас из лета в зиму. Овсен...
4 октября 2023
Состоялась конференция к 140-летию группы «Освобождение труда» Состоялась конференция к 140-летию группы «Освобождение труда»
23–24 сентября 2023 г. в Ленинграде (Санкт-Петербурге) состоялась международная конференция «Группа "Освобождение труда" и ее роль в объединении общественно-политического движения и истории общественн...
4 октября 2023
Россия отметила День воссоединения Россия отметила День воссоединения
30 сентября 2022 года в состав России вошли Луганская и Донецкая Народные Республики, а также Запорожская и Херсонская области. Они воссоединились с альма-матер. Сегодня в этих регионах празднуют неда...
4 октября 2023