Куриная слепота, или Многоликая безликость российского либерала

У каждой страны есть общезначимые символы, не совпадающие с официальными. Например, символами Китая принято считать древнюю Китайскую стену, бумажного дракона и труднодоступную иероглифику.

Символы США выражаются вывезенной из Франции статуей Свободы, навязанным миру долларом и адаптированным под американские нужды английским языком. Символика Франции до последнего времени базировалась на соборе Парижской Богоматери, Эйфелевой башне и изменчивой парижской моде. Осквернение пожаром Notre-Dame de Paris нанесло Франции не только материальный, но и еще больший моральный ущерб. Ибо, когда рушатся символы, страна становится ущербной.

Символы России не столь определительны, как в других странах. Но они у нас есть, и для нас они весьма значимы. В какой-то мере даже священны. Из материального мира на первое место, несомненно, нужно поставить Московский Кремль как символ российской государственности. Но Россия держится не столько на материальных, сколько на духовных символах. Даже Кремль мы сдавали врагу. А духовные символы коренятся в уме и сердце человека, и до них добраться не так-то просто. 

К духовным символам надо в первую очередь отнести главенство традиций в системе человеческих отношений. Своеобразным переносчиком этих традиций являются народные пословицы и поговорки. В беседе с главным редактором газеты «Завтра» Александром Прохановым митрополит Тихон (Шевкунов) привел слова Александра II о том, что, если «другие страны» управляются законами и постановлениями, то в России «народ живет по пословицам и поговоркам». Разумеется, и писаные законы наш народ чтит, но морально-этически живет всё же по заветам предков.

Столь же специфическую роль в символике России играют народный дух или, точнее, дух народных сказок. Преимущественно русских, но не только. У нас все слои российского общества, включая Русское зарубежье, сходятся во мнении, что Александр Пушкин создал современный русский язык и был родоначальником великой русской литературы. Но все биографы Пушкина отмечают также большой вклад в становление внутреннего мира самого поэта его няни Арины Родионовны, напитавшей мир мальчика сказочными образами и всепобеждающим нравственным началом. Я бы назвал эту деталь ключевой в понимании русской и российской духовности.

Какое бы явление из реального мира мы ни взяли сегодня, оно непременно ассоциируется у нас с тем или иным образом (природным или литературным) и окрашивается в цвета Добра или Зла. Ключевыми словами в русском языке являются «соображение», «воображение» и «изображение». Соображение определяет ментальный строй русского человека, который мыслит не умозрительно, а путем тщательного отбора и аналитического сопоставления образов прошлого. Воображение представляет собой калейдоскопический круговорот образов будущего. Изображение выстраивает по нравственному ранжиру образы настоящего.

Не только в русском языке, но и в языках народов мира образностью поверяется не только обычный круг бытовых явлений, но и многие абстрактные понятия. Например, рабовладельческий строй вполне адекватно отображается фигурой человека в ножных цепях. Феодал представляется гордым рыцарем на коне и с тяжелым копьем. Капиталист видится жирным толстяком с мешком денег у ног. Советский строй гениально воплощен Верой Мухиной в образе рабочего с молотом и женщины-жницы с серпом в руках. Идеальное общество будущего я бы воплотил двумя портретами Льва Толстого: Николая Ге – Толстой за письменным столом и Леонида Пастернака – Толстой за плугом. Смысл: общество мудрых людей, занимающихся творчеством, но не чурающихся черновой работы.

В этой связи удивительным представляется то, что явление либерализма, ставшего символом современного общества, не только западного, но и российского, не укладывается ни в один конкретный, четко очерченный образ. Если что-то и вырисовывается в уме и возникает в душе, то НЕЧТО очень зыбкое и расплывчатое, многоликое и обезличенное, не лишенное глянца и привлекательности, но стершееся, затасканное и обветшалое. Что-то вроде искусственного стеклянного страза, выдаваемого за драгоценный бриллиант.

Если прибегнуть к богатейшему образному строю русских сказок, то здесь мы вряд ли найдем соответствующий аналог нынешнему российскому либералу. Русские сказки для этого слишком определительны. В них добро, как правило, чистое, натуральное, без всяких примесей. Если и бывают какие-то отдельные негативные вкрапления, то они в процессе сказочных испытаний героя вымываются в нем полностью и без остатка. Наоборот, сказочное зло неискоренимо и в высшей степени уродливо, даже если рядится в красивые одежды и придает себе приличный вид. Главное же в русских сказках – это то, что добро обязательно побеждает зло, каким бы страшным и могучим оно ни казалось. 

Либерал потому не укладывается в образный ряд русских сказок, что находится на стыке добра и зла, будучи промежуточным и межумочным явлением. Ближе всего, на мой взгляд, современному российскому либералу подходит сказочный образ Алеши Поповича. Он противоречив в своей сути и в понимании ее. Виктор Васнецов, будучи сам выходцем из семьи священника, в картине «Богатыри» приукрасил и облагородил образ Алеши Поповича. У художника он предстает одним из трех богатырей, из которых Илья Муромец должен олицетворять могучий русский народ, Добрыня Никитич – служивую знать, а Алеша Попович, по-видимому, Русскую православную церковь.

Однако певец русской старины здесь явно слукавил. Церковь мог бы символизировать только, говоря по-народному, «поп» – священник, духовное лицо. «Попович» же всего лишь нечто производное от «попа», но вовсе не тождественное ему. У русского народа даже к «попу» было сложное отношение. А уж Алешу Поповича народ вовсе не жаловал. Судя по тем сказкам, в которых Попович фигурирует, народ подозревает хитроумного и проказливого молодца Алешу в тесных связях с «нечистой силой». Признавая за «поповичем» определенную силу ума, народ и силушку-то эту считал не настоящей, а заимствованной именно у «нечистой силы».

Если перейти от сказок к классической русской литературе, то в раскрытии собирательного образа русского либерала, несомненно, следует отдать пальму первенства Ивану Гончарову (1812–1891). Роман «Обломов» – это одновременно сказочно-мифологический и мифолого-реалистический шедевр. Сказочный по аллегоричности письма и реалистический по глубокому отображению действительности. Илья Обломов – помещик, барин, образованный и начитанный человек, доброхот и сибарит. Несомненно, это одна из неотъемлемых ипостасей не только дореволюционного, но и современного российского либерала. 

В качестве второй ипостаси в романе выведен друг Обломова Андрей Штольц, олицетворяющий убежденного западника, весьма деятельного и прогрессивного. Это «новый» человек, «чистый» негоциант, скачущий по Европе космополит. На поверку, в конечном счете, оказывается, что Штольц мелок, суетен, узкопрактичен и деятелен напоказ: не ради дела, а исключительно ради собственного самоутверждения в глазах окружающих. Таких либеральных «деятелей» сегодня развелось несчетное множество. Беда только в том, что по-настоящему работать они не умеют, берутся за всё и ничего не доводят до конца.

Под стать Андрею Штольцу и его приятельница Ольга Ильинская. Она появляется в доме Обломова по «наводке» Штольца. Ее цель тщеславна: расшевелить ленивца, разбудить его и заставить идти в ногу с набирающей обороты буржуазной современностью. Даже проникшись симпатией к Обломову, она не оставляет изначальной цели, сводящейся к переделке на свой манер сложного, неглупого и духовно сложившегося человека. Ее «любовь» к Обломову умозрительна, прагматична и расчетлива. И подобных «любовей» сейчас в нашем либеральном бомонде – пруд пруди. А искательниц приключений и того больше.

Собирательные образы Обломова, Штольца и Ольги Ильинской, представлявшие во времена Гончарова еще довольно редкое явление (явление «новизны»), в наши дни уже никого не удивляют. Более того, если ТО общество было в целом деятельным, ментально и нравственно здоровым, то нынешние либералы претендуют уже на главенствующие позиции в современном обществе, оттесняя его здоровые силы в маргинальное пространство. Однако, судя по названию романа, Гончаров вполне сознавал, что не только сам Обломов, но вместе с ним Штольц и Ольга не являются подлинными людьми, а представляют собой «обломки», частички, своего рода ТЕНИ настоящего, цельного человека. 

Человек и его «тень» – это особый разговор о сущности российского либерала. Тема эта давно занимала умы глубоко мыслящей части европейского общества. Одним из первых на теневую сторону человеческой личности обратил внимание немецкий писатель и ученый Адельберт фон Шамиссо (1781–1838). В повести «История Петера Шлемеля» (1814) его герой продает дьяволу за большое богатство свою тень. Испугавшись последствий, он расторгает эту сделку, но вместе с богатством теряет и человеческое достоинство.

Философ-сказочник Ханс Кристиан Андерсен (1805–1875), используя «чужой сюжет», превращает его в сказке «Тень» (1847) в психолого-философский шедевр. Сам ученый становится у Андерсена главным героем, которого, по его легкомыслию, покидает собственная тень. Обладая способностью проникать в чужие тайны и пороки, Тень преуспевает и благодаря богатству не только приобретает вид человека, но и вынуждает самого ученого объявить себя «тенью» своего Хозяина. Вся эта фантасмагория у Андерсена плохо кончается. Добившись руки принцессы, Тень, во избежание разоблачения, добивается смерти Человека. С гибелью же Человека, по Андерсену, должны погибнуть человечность и само человечество.

С такой концовкой категорически не согласился советский писатель Евгений Шварц (1896–1958). В его пьесе, тоже под названием «Тень», одновременно с отсечением головы ученого вполне логично исчезает голова и у его тени. Ученого оживляют «живой водой» согласно рецептам русских народных сказок, тень услужливо припадает к его ногам, а он гордо покидает сцену, найдя свое счастье в очаровательной и доброй дочери хозяина гостиницы.

Я тоже убежден в том, что добро, в конечном счете, обязательно должно восторжествовать, а зло непременно должно быть посрамлено и наказано. Но в современном мире всё происходит не так-то просто. Первая премьера пьесы Евгения Шварца состоялась 12 апреля 1940 года. Это было уже в ходе Второй мировой войны, за год до Великой Отечественной войны. Евгения Шварца, как и великого Андерсена, тоже следует отнести к философам-нравственникам, обладающим пророческим даром. Пьеса Шварца являлась весьма недвусмысленным предостережением накануне войны разного рода капитулянтам и скрытым подстрекателям фашизма: господа, нельзя желать смерти своему Отечеству; это будет и ваша смерть. 

Вторую свою жизнь, или бурное возрождение, пьеса Шварца получила в начале 1960-х годов, уже после смерти писателя, во время хрущевской «оттепели». Я учился в это время в МГУ и хорошо помню тот ажиотаж, когда люди из Москвы бронировали билеты и специально ездили в Ленинград, чтобы посмотреть спектакль в Театре Комедии. Реаниматоры пьесы от имени Шварца теперь вновь предостерегали, но на сей раз уже пресмыкавшуюся перед Западом диссидентскую интеллигенцию, об опасности потери головы, – в прямом и переносном смысле слова.

Сегодня мы имеем дело с триумфальным торжеством либеральной порочной Тени. Она сейчас и во власти, и в богатстве, и задает тон российскому образованию, культуре и духовности. Вместе с абызовыми и К° она не только не сомневается, что наступило именно ЕЕ время, но и что время человеческой ТЕНИ будет длиться бесконечно, вполне самостоятельно, отдельно от породившего ее человека. Отсюда эти шумные увлечения разного рода биотехнологиями, цифровизацией, искусственным интеллектом, роботизацией, которые дают нашим олигархам уверенность в возможности освободиться от «лишних людей» и зажить всей полнотой порочной жизни.

И связанный с нечистой силой Алеша Попович, и Обломов в компании с западником Штольцем и эмансипированной Ильинской, и отделившаяся от Человека Тень с ее тесными  связями на властно-элитарном уровне, всё это разные лики сущностно безликого российского либерализма. Да, либерализм в современной России обрел всю полноту своей «нечистой» силы и властного могущества. Но это всего лишь сила заемная, ненатуральная, противоестественная. Она держится на костылях и искусственных подпорках. Сама она не только крайне слаба, но и неизлечимо больна. Ее врожденная болезнь в народе называется куриной слепотой. 

Существо этой болезни состоит в сильной ограниченности зрения при слабом освещении окружающего мира. Гибельная парадоксальность либерализма состоит в том, что он не может подчинять себе массы, не вводя их в некое сумеречное состояние. Но при этом он сам в искусственно создаваемых им сумерках плохо различает окружающие его предметы. Получается, что и сами мы в перманентном сумеречном бытии плохо видим и соображаем последствия наших поступков, и наши поводыри оказываются самыми настоящими слепцами. 

В принципе из этого хронического болезненного состояния есть довольно простой выход. Евгений Шварц изобрел на этот случай прекрасную магическую формулу: «Тень, знай свое место!». Человеку надо только набраться духу и четко, громко и внятно произнести это заклятие. И тень, какой бы большой и могучей она ни казалась с виду, послушно займет подобающее ей место у наших ног. 

В связи с этим вопросом вопросов нашего времени является то, кто именно возьмет на себя смелость и ответственность указать самодовольной, раскормленной Тени ее подлинное место: власть или народ? Именно кто-то из них. Ибо, судя по всему, само наше сумеречно-теневое либеральное общество излечить себя от этой болезни уже не в состоянии.  

Александр АФАНАСЬЕВ