Константин Чхеидзе – русский грузин, евразиец-космист
19 сентября исполняется 125 лет со дня рождения интересного человека – Константина Александровича Чхеидзе (1897-1974), писателя, публициста, одного из ярких представителей евразийства и одновременно сторонника идей русского космизма, философии Н.Ф. Фёдорова. «Евразийцем» Чхеидзе был уже по самому своему происхождению: его отцом был грузин, матерью – русская, родился он в многоязычном северокавказском Моздоке, был хорошо знаком с Кабардино-Балкарией, которой посвятил многие из своих литературных трудов.
Можно сказать, что личность Чхеидзе связала Россию, с одной стороны, с Кавказом, а с другой – со славянским миром, в том числе с Болгарией, где в 1921 году началась его эмигрантская эпопея, и с Чехословакией, которая стала основным его местожительством на последующие 50 лет и последним пристанищем.
Грузия сегодня в глазах многих русских патриотов предстаёт в отрицательном образе – как страна, предающая свои православные, евразийские корни и стремящаяся «стать Европой». Но, разумеется, никакой вины грузинского народа в этом нет и быть не может: речь идёт о правящих элитах, которые не только в Грузии, но и в самой России, как и в большинстве стран современного мира, чужды своим народам и являются лишь «местным представительством» глобальных западных элит, выражая их интересы.
Элиты навязывают широким массам культ всего западного, европейского, пытаются убедить «свои» народы в том, что именно они-то и есть настоящие европейцы, а окружающие народы – «дикие азиаты». Так грузины, поддавшиеся этой пропаганде, относятся к русским, но точно так же и «русские националисты» западнического толка относятся к грузинам и другим евразийским народам. И в том, и в другом случае отрицается само существование Евразии как отдельной цивилизации.
Стоит отметить, что Грузия и Армения – своего рода осколки византийской цивилизации, также евразийской по своей сущности, предшественницы России в роли объединителя евразийского пространства. В Грузии, географически зажатой между Евразией (от основного массива которой она отделена Кавказским хребтом) и исламским миром, на протяжении веков противоборствовали разные тенденции. Одна из них была направлена на то, чтобы «сдаться» соседним исламским державам – либо Турции, либо Персии (которые оспаривали друг у друга возможность грабить Грузию и всё Закавказье) – и раствориться в них, утратив свою национальную и цивилизационную идентичность. Другая выражалась в стремлении к объединению с отдалённой, но единоверной Россией, которая всё ближе подходила к Кавказу с севера, замиряя прежнее «Дикое поле».
Наконец, на определённом этапе родилась ещё одна тенденция – прозападная, направленная против как исламского мира, так и России. Она выразилась в том, что часть грузинской аристократии стала принимать католицизм и обращать свои взоры к европейским державам, прежде всего к могущественной Франции.
Так, на рубеже XVII-XVIII веков католичество принял известный грузинский писатель и дипломат Сулхан-Саба Орбелиани, возглавивший грузинскую миссию, направившуюся в Рим и Париж в тщетном стремлении найти там защиту от персидского натиска. Конечно, это был шаг отчаяния. Поняв, что от Европы помощи не дождаться, Орбелиани вместе с царём Картли Вахтангом VI и многими его приближёнными в 1724 году отправился в Россию, к Петру I. Вскоре он умер и был похоронен в селе Всехсвятском, ныне в черте Москвы.
Среди перебравшихся в Россию в царской свите грузинских аристократов были и князья Пётр и Моисей Чхеидзе. Их потомки получили от императрицы Екатерины II имения в районе Моздока (ныне это Республика Северная Осетия). Причём любопытно, что по вероисповеданию Чхеидзе, подобно С. Орбелиани, были католиками и сохранили эту религию, живя в России. Католиком был и отец нашего героя. Мать же его принадлежала к русской православной семье, была дочерью полковника русской армии.
Русским и православным считал себя и сам Константин Александрович, сохраняя свою идентичность в католических Чехословакии и Франции (хотя, казалось бы, его наполовину католическое происхождение могло бы стать поводом для ассимиляции на Западе, как это произошло в эмиграции со многими даже «чистокровными» русскими). Говорил и писал он на русском языке, хотя, разумеется, знал и языки стран, в которые забросила его судьба.
Кстати, носителем противоположной, «западнической» тенденции в истории грузинской общественной мысли выступил представитель той же фамилии, Николай Семёнович Чхеидзе, лидер грузинских меньшевиков (то есть ортодоксальных марксистов), выступавших как против русского царизма, так и против Октябрьской революции и советского правительства. Именно он в 1918 году подписал декларацию независимости Грузинской демократической республики, которая опиралась на поддержку западных держав – сначала Германии, потом Англии. Н.С. Чхеидзе после воссоединения Грузии с Советской Россией в 1921 г., как и его однофамилец (или дальний родственник – ведь у грузин совпадение фамилий чаще всего указывает на общее происхождение), тоже оказался в эмиграции.
Здесь уместно сказать и о том, что выходцы из Грузии всегда играли значительную роль в жизни России, легко в неё интегрировались, и именно это позволило им раскрыть свои таланты. Так Багратион стал выдающимся полководцем, Сталин, Берия и Орджоникидзе – государственными деятелями, Калатозов, Данелия и Хуциев – замечательными кинематографистами. В свою очередь, Грузия вдохновляла русских писателей, начиная с Грибоедова, Пушкина и Лермонтова. Наконец, в Грузии родился и вырос Маяковский.
Разумеется, можно вспомнить и деструктивную роль в нашей истории представителей грузинской национальности – чего стоит хотя бы Эдуард Шеварднадзе. Но ведь рядом с ним были и вполне русские по своему происхождению Горбачёв, Яковлев и Ельцин. И сегодня, помимо русофобского «мейнстрима», в Грузии действуют и патриотические, пророссийские, левые и коммунистические партии, пусть и преследуемые властью. Разумеется, грузинский народ в основной массе, вопреки пропаганде, чтит Сталина как самого выдающегося своего представителя. Представлены этнические грузины и в лево-патриотическом движении в самой России. Так что пример грузинского евразийца К.А. Чхеидзе нельзя считать каким-то исключением.
Его патриотическая позиция на различных жизненных этапах тем более важна, что сама жизнь, казалось бы, ей не благоприятствовала. Как участник Белого движения, бывший адъютант начальника кабардинских частей Заурбека Даутокова-Серебрякова, в 1920 году он покинул оставляемый белыми Крым и отправился в Константинополь, оттуда на остров Лемнос, потом в Болгарию и, наконец, в Чехословакию. Однако в эмиграции он примкнул не к «правым» реваншистам, которые стремились «обнулить» результаты Русской революции при поддержке новой интервенции западных держав, а к евразийцам – как идейной группировке, опирающейся на необходимость признания итогов революции и дальнейшей работы по поддержке внутреннего развития Советской власти в патриотическом направлении.
Трудной была и дальнейшая судьба Чхеидзе. Во время нацистской оккупации Чехословакии он входил в «Комитет защиты России» – группу русских эмигрантов, которая занималась антифашистской пропагандой, поддерживали связи с чехословацкими группами Сопротивления. Тем не менее, после освобождения Праги Чхеидзе, как и его друг П.Н. Савицкий, был арестован советскими органами безопасности за прежнюю «антисоветскую деятельность» (прежде всего, относящуюся к периоду гражданской войны) и следующие 10 лет провёл в сибирских лагерях. В 1956 году он, так и не повидав родной Кавказ, вернулся к семье в Прагу, где и умер в 1974 году.
Ещё в Болгарии Чхеидзе познакомился с программным сборником евразийцев «Исход к Востоку», в Праге сблизился с крупными деятелями евразийского движения. Его учителями были Савицкий, Н.Н. Алексеев, Г.В. Вернадский, Г.В. Флоровский. Именно в евразийстве Чхеидзе нашёл воплощение своей собственной русско-кавказской сущности, любви к русской и кавказской культурам.
Не будучи профессиональным философом, филологом (как Н.С. Трубецкой) или географом (как Савицкий), Чхеидзе внёс свой вклад в развитие евразийского движения 20-30-х годов как неутомимый публицист и пропагандист евразийских идей. Выступал он и как писатель, автор романов о прошлом Кавказа, особенно Кабардино-Балкарии («Страна Прометея», «Путник с востока», «Крылья над бездной» и др.), литературных обработок кавказских легенд, рассказов из жизни русской эмиграции и даже детских сказок.
Отметим, что среди кавказцев, героев его полудокументальных произведений – и «белый» Заурбек Даутоков, и «красный» чеченец Асланбек Шерипов. Чхеидзе не красил их одной краской, чёрной или белой, а пытался беспристрастно разобраться в причинах трагедии братоубийства, которая постигло и русский народ, и другие евразийские народы.
Он пишет и литературно-критические статьи, отдавая в них должное не только Пушкину, Достоевскому и Толстому, но и Маяковскому, Хлебникову, Горькому и другим авторам, отношение к которым в эмиграции едва ли можно было назвать терпимым. Причём подчёркивает глубинный религиозный пафос творчества Маяковского, скрытый под прогрессистским атеистическим налётом, его «фёдоровскую» тему борьбы со смертью.
К 30-м годам Чхеидзе становится одним из признанных лидеров и идеологов евразийского движения. На Пражском совещании евразийцев в 1934 г. он говорил: «В мире создаются государства-материки. Россия первая выходит на эти пути. Настоящая историческая минута требует утверждения России, как государства-материка».
Возможно, слово «материк» здесь не вполне уместно, потому что сразу наводит на мысль о «части суши, со всех сторон окружённой водой». Понятно, что цивилизации в их естественных границах не совпадают с пределами континентов: в Евразии в широком смысле расположено (полностью или частично) как минимум пять цивилизаций – западноевропейская, исламская, индийская, китайская и евразийская в узком смысле, то есть русская. В то же время понятие «материк», в отличие от «цивилизации» или «культурно-исторического типа» (по Данилевскому), само по себе связано с географической стороной бытия и в этом отношении более удачно.
Из такого упрощённого отождествления цивилизаций с континентами у Чхеидзе проистекало и (непонятное для нас, сегодняшних) положительное отношение к Соединённым Штатам Америки, которые он воспринимал не как продолжение Европы и доведение до конца всех негативных черт западной цивилизации, а как новую, отдельную цивилизацию, сопоставимую с Россией-Евразией. Впрочем, такие параллели тогда были делом обычным, вспомним хотя бы Блока с его «Новой Америкой».
В статье «Лига наций и государства-материки» Чхеидзе отождествляет термины «объединения наций, или культурно-исторические типы, или, для краткости, миры» (сегодня мы могли бы добавить в этот ряд синонимов и гумилёвский «суперэтнос», хотя у каждого из этих понятий есть свои оттенки значения). Это более высокий этап интеграции по сравнению с восходящей цепочкой «род – племя – земля – нация». Здесь же автор касается вопроса о цивилизационной идентичности балканских стран и отмечает, что их «трагедия… в том и состоит, что они лежат на пути скрещения взаимоборствующих течений», то есть европейской, евразийской и исламской цивилизаций.
Интересно также, что, в отличие от многих евразийцев, Чхеидзе (напомним, живший сначала в Болгарии, затем в Чехословакии) не пренебрегал славянской тематикой. Обращая внимание на появление на карте мира ряда новых славянских государств, которые ранее находились в тени либо европейских держав, либо мусульманской Турции, он – вполне в духе Данилевского – делал вывод, что «славянские государства и Россия стоят на пороге новой эпохи. И, вероятнее всего, эту эпоху следует назвать славяно-русской. Это название отличит её от предыдущей эпохи, когда в Европе неоспоримо царствовали элементы романские и германские».
В статье «Национальная проблема» и других работах К. Чхеидзе противопоставлял западный путь решения национального вопроса, который подразумевал фактическое стирание специфических черт национальных меньшинств и их растворение в господствующих нациях, – евразийскому пути, подразумевающему уважение ко всем народам как «отдельным личностям». При этом он подчёркивал, что дореволюционная Россия «императорского периода» находилась под западным влиянием и зачастую проводила в национальном вопросе именно политику «европейского» типа. А это вело к негативным последствиям.
Так, борясь с «культурным возрождением Украины», имперское правительство «способствовало развитию украинского политического сепаратизма». А уничтожая самостоятельность Грузинской православной церкви, порождало оппозиционные настроения и среди православных грузин. Всё это, наряду с другими факторами, привело к распаду страны – пусть и временному – в ходе революционных событий.
В новой же евразийской России, части которой, по словам Чхеидзе, «неразъединимы», необходимо установить административные границы, совпадающие «с границами этнического распределения». То есть мыслитель-евразиец считал оптимальным тот вариант, который уже постепенно реализовывался в СССР с его сложной системой союзных и автономных республик, автономных областей и национальных округов. «Идея соборного сосуществования личностей-наций, – делал вывод автор, – вот тот предельный устой, которым будет сильна Россия-Евразия».
«Громадная система равнин, именуемая российско-евразийским миром, – пишет Чхеидзе, – как бы самой природой созданный колоссальный ассимиляционный котёл». Но процессы здесь идут двоякие: с одной стороны, это протекающая естественным путём русификация окраин, с другой же – не менее естественная «окраинизация», под которой он понимал «возрождение национальных культур: татарской, узбекской, армянской, грузинской и др.» и в то же время восприятие элементов этих культур общерусской, евразийской культурой.
«В области политической, – в пику многим эмигрантским идеологам писал наш герой, – далеко не всё, выдвинутое компартией, должно подвергаться осмеянию или изничтожению. Напротив, федеративная система, советская система, единая партия – всё это бесспорные ценности». Миссией евразийства, по его мнению, как раз и является синтез «исторического с революционным». Чхеидзе отмечал ведущуюся в Советском Союзе важную работу по взаимному обогащению национальных культур, пропаганде литератур евразийских народов, переводам с русского на другие языки и наоборот, обмену театральными постановками. «Тенденция эта, – писал он, – не чуждая близкому и даже давнему прошлому, приобретает грандиозное значение, будучи сознательно организованной».
В числе предшественников евразийства в истории русской мысли К. Чхеидзе называл Д.И. Менделеева, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, Л.И. Мечникова (автора книги «Цивилизация и великие исторические реки») а также А.П. Щапова – сибиряка, основоположника земско-областной теории развития русского народа, которая была близка евразийцам с их глубоким пониманием географической основы образования цивилизаций вообще и русской (евразийской) цивилизации в частности. Итогом размышлений русских мыслителей-геополитиков Чхеидзе видит тезис о том, что «человечество, занимающее поверхность земного шара, представляет собою объект геополитического исследования. Причём в этом случае месторазвитием будет весь земной шар, а субъектом истории – всё человечество».
Так от частного он приходит к общему, от дробления человечества на отдельные цивилизации – к единству на новом уровне, не космополитическом, отрицающем всяческую самобытность, а наоборот, включающем в себя и отдельные народы, и цивилизации в их полноте. В итоге Константин Александрович призывает к «оплодотворению» евразийских идей ценностями русской религиозной философии.
В этом отношении Чхеидзе особенно интересен как активный сторонник идей Н.Ф. Фёдорова и его «Философии общего дела». Причём к этим идеям он пришёл далеко не сразу. В конце 20-х годов, когда среди евразийцев произошёл раскол на «левую» и «правую» группы, возглавляемые, соответственно, Л.П. Карсавиным и П.Н. Савицким, Чхеидзе примкнул к «правым», выступив против чересчур, с его точки зрения, просоветской линии Карсавина и П.П. Сувчинского. А ведь именно Лев Карсавин впервые увидел внутреннее сходство евразийских идей и философии Фёдорова. «Для многих из нас Философия Общего Дела была ключом, открывшим нам истинное содержание нашей собственной философии», – писал он. Более того, «фёдоровство» привело Карсавина даже к признанию частичной правоты марксизма: «Фёдоровскому кругу идей мы обязаны в значительной мере и тем, что изо всех западных мыслителей нам стал самым близким – Маркс».
Чхеидзе в тот период, не ознакомившись в полном объёме с трудами Фёдорова и его последователей, выступил против и «марксистского», и заодно «фёдоровского» уклона своих оппонентов. Но очень скоро, глубже постигнув «Философию общего дела», вынужден был признать свою неправоту. Теперь, писал он в 1929 г. жившему в Харбине экономисту и философу-«фёдоровцу» Н.А. Сетницкому, «после знакомства с творениями великого учителя и христианина – я признаю всем сердцем и всем интеллектом, какое значение имеет Н.Ф. Фёдоров в истории России, да и всего человечества».
Свою задачу Чхеидзе видел в том, чтобы «подвести сознание друзей к необходимому, неизбежному и высокому синтезу евразийства и фёдоровства, через приведение этих систем к законченной идеократии под знаком конечного идеала». Напомним, что идеократия – одно из ключевых положений евразийской теории, подразумевающее власть идеи, которая должна прийти на смену прежним политическим системам, базирующимся на власти аристократии (по происхождению) или крупного капитала.
С начала 30-х годов К. Чхеидзе активно участвует в создании архивного собрания «Fedoroviana Pragensia», содержащего огромное количество материалов, связанных с биографией мыслителя и его идеями. В статье «К проблеме идеократии» он делает следующий вывод в духе «Философии общего дела»: «…ясно, чего именно добивается человечество, принося неисчислимые жертвы на алтарь взыскуемого всеобщего объединения. Оно добивается упорядочения и замирения своей внутренней жизни для обращения своей энергии на исправление и усовершенствование внешней». Имеется в виду, конечно, управление природной средой и – в дальнейшем – покорение космического пространства.
При этом «объединение», о котором пишет Чхеидзе, как уже говорилось, не является механическим объединением космополитического (или, в современной терминологии, глобалистского) толка, объединением «блудных сынов» (как писал Фёдоров). Это объединение, как раз базирующееся на признании самобытности культурно-исторических типов, наций и рас, которым надо не смешиваться друг с другом в гомогенную массу, а развивать свои особенности на благо человечества в целом, потому что разнообразие путей развития повышает устойчивость системы в целом. Задачу новой «идеократической» эпохи Чхеидзе видит в том, чтобы «выдвинуть этот всемирно-объединительный план как благодарное признание трудов прошлых поколений и как святой завет грядущим».
Причём наиболее приспособленными к идеократии К. Чхеидзе считает народы Евразии: «Психологическая особенность состоит в той черте психики евразийских народов (и главным образом ведущего, русского народа), которую правильнее всего назвать идеократической. Чтобы жить и трудиться во всей полноте, несомненности и благословенности, каждый русский (и вообще евразиец) должен верить и знать – ради чего он трудится и живёт».
В завершение рассказа о замечательном космисте-евразийце К.А. Чхеидзе отметим, что соединение идей евразийства и космизма характерно также для Л.Н. Гумилёва, ещё одного юбиляра этих дней. Его теория пассионарности, связанной с космическими влияниями, восходит к концепциям В.И. Вернадского, представителя «естественнонаучного» крыла русского космизма (в отличие от «религиозного» фёдоровского). Но это, как говорится, уже другая история.
Павел ПЕТУХОВ
