Древнерусская история: не разрыв преемственности, а единство
Недавно в Москве в одном из книжных магазинов, специализирующихся на «интеллектуальной» литературе, я случайно познакомился с интересным человеком, который умудрился приехать в Москву из Парижа, миновав все «коронавирусные» кордоны. Зовут его Валерий Викторович Байдин, он известный искусствовед и культуролог-славист, доктор славянской филологии, автор ряда книг, посвящённых самым различным областям знания – от современного русского авангарда до дохристианской культуры Руси, которые в значительной степени объединены понятием «русского космизма».
Прибыл он на Родину, чтобы представить в Москве новую книгу, которая наверняка заинтересует всех, кого не до конца удовлетворяют навязанные версии древней истории русского народа и в целом славян, кто не считает правильным жёсткое противопоставление языческого и христианского периодов нашей истории. А ведь этот искусственный конфликт (как и, добавим, такое же искусственно подогреваемое противоборство между приверженцами советского, социалистического пути и сторонниками православных ценностей) выгоден только врагам России и русского народа. «Разделяй и властвуй» – древний принцип, которым руководствовались как «глобалисты» времён Римской империи, так и их современные последователи.
Книга Валерия Байдина называется «Древнерусское предхристианство». Уже из названия понятна её основная мысль: автор стремится показать, что православное христианство не было чем-то чуждым для русского народа, навязанным извне. Напротив, христианизации Руси предшествовал длительный период подготовки к ней в рамках самой «языческой» религии древних славян.
Автор строит своё повествование на основе анализа многочисленных текстов и археологических находок, опираясь на труды своих предшественников. Подчеркну это особо, потому что взыскательный читатель, привыкнув к обилию на книжных полках так называемой «фолк-хистори», попросту говоря, псевдонаучных произведений на исторические темы (многие из которых касаются именно темы древних славян), рискует «выплеснуть с водой и ребёнка», отвергая из-за каких-то внешних параллелей и действительно научные работы высокого уровня.
Значительную часть книги занимает реконструкция славянского «годового круга» («солнечного коло»), традиционных народных праздников, которые перешли в православно-христианское («крестьянское») общество из предшествующего ему общества языческого, претерпев при этом лишь незначительные изменения. Здесь же мы видим исследование знаков и символов, употреблявшихся в древнерусском язычестве и позднее в православном храмовом зодчестве и в народной культуре.
Тут уместно будет защитить сам термин «язычество», от которого его современные приверженцы всячески «открещиваются» (да простится мне такой каламбур). Считая его уничижительным, они предлагают употреблять вместо него термин «родноверие». Но эта претензия едва ли обоснована: ведь «язычество» означает попросту «народная вера», религия определённого народа или этнической группы, в противоположность мировым религиям – христианству (православному или католическому), исламу или буддизму. В первом случае религия является атрибутом одного этноса, во втором относится к явлению более высокого уровня – определённой цивилизации.
Один из центральных тезисов книги В. Байдина: «Язычество не предполагает непременно многобожия, двоебожия и т.д., существовали и различные виды языческого монотеизма. Суть единобожия прарусов заключалась в почитании незримого, светоподобного бога, ежегодно возрождающего солнце, природу и людской род».
Многие страницы книги В.В. Байдина посвящены вопросам лингвистики, причём автор не ограничивается исследованием лишь славянских языков, а «копает» глубже – в эпоху индоевропейской общности. По его мнению, неправильно объяснять только заимствованиями наличие в славянских языках общих слов с языками соседей – германцев, кельтов, индоиранских народов. В большинстве случаев эти слова свидетельствуют о не так уж давно по меркам истории существовавшем единстве индоевропейцев. Около тысячи современных русских слов восходят к индоевропейской эпохе (это, в частности, относится к словам из «священного» ряда, к именам божества).
При этом именно протославяне, будучи частью индоевропейской общности, находились в самой её «сердцевине» и, в отличие от других ветвей индоевропейской семьи, в течение нескольких тысячелетий не покидали родных мест и поэтому сохранили больше из общего языкового и культурного наследия.
В связи с этим сделаем небольшое отступление и скажем о том, что в книге В. Байдина не затронуто. Это вопрос о связи древних славян и фракийцев – этнической группы, также проживавшей близко к центру всего индоевропейского мира, на территории нынешних Болгарии и Румынии.
Вспомним другого автора, посвятившего немало страниц древней славянской истории, – Владимира Щербакова. Его, в отличие от В. Байдина, в значительной мере действительно можно причислить к упомянутой «фолк-хистори», но в то же время есть у него и немало обоснованных предположений. В частности, он был сторонником версии (которую ещё несколькими десятилетиями ранее выдвигал академик Н.С. Державин) о единой этнической принадлежности славян и древних фракийцев.
Эта гипотеза объясняет столь быструю славянизацию Балканского полуострова в середине 1-го тысячелетия нашей эры и бесследное, казалось бы, «исчезновение» фракийцев. Они не были ассимилированы пришельцами-славянами, а воссоединились с собственными ближайшими сородичами, ранее оттеснёнными римскими завоевателями на северо-восток и теперь вернувшимися на родину. Потомки романизированных фракийцев-даков, смешавшихся с колонистами и каторжниками со всего Средиземноморья, остались лишь в Карпатских горах, дав позже начало румынскому и молдавскому народам.
Но вернёмся к книге Валерия Байдина. Автор подчёркивает, что понятие «древнерусская эпоха» в обычном словоупотреблении неправомерно относится к русскому средневековью, в то время как должно относиться к предшествующему периоду. Также, по его мнению, в устоявшейся исторической терминологии отсутствует обобщающий этноним «русы», относящийся к предкам современных восточных славян – и, вероятно, относившийся и к их предкам праиндоевропейцам, тогда ещё не разделившимся на ныне существующие языковые группы.
Древнерусская культура, полагает Байдин, принадлежит к культурам «вербального» типа: в противоположность «синтетическим» культурам, таким как индийская, китайская или греко-римская, в ней жест и знак были подчинены слову, священные предания и молитвы не записывались, а устно передавались из поколения в поколение.
Немало страниц посвящено проблемам древнеславянской (и в целом индоевропейской) мифологии, где, как полагает автор рассматриваемой книги, центральную роль на определённом этапе играл образ медведя, считавшегося «братом» человека, при этом наделённым даром бессмертия – в смысле ежегодного «умирания» и «воскресения» под видом зимней спячки. Родство человека и медведя подчёркивается и в словах «урс» (медведь), «рус» (предположительно индоевропейское обозначение человека, мужа) и их общем первоисточнике «сур» (солнце).
В. Байдин уделяет внимание такому явлению славянской истории, как именьковская культура, распространённая в середине 1-го тысячелетия нашей эры в Среднем Поволжье и бассейне Нижней Камы. Именно в этой отдалённой части славянского ареала, как полагает автор, в то время сохранился утраченный в других районах Восточной Европы этноним «русы», позже вернувшийся на свою приднепровскую прародину. Соответственно, отвергается распространившаяся в рамках «норманнской теории» гипотеза о происхождении самого слова «Русь», «русские» от скандинавских «гребцов» (от которых в финском языке сохранилось слово «руотси», обозначающее шведов), впрочем, сейчас и так мало кем признаваемая. Корни этого слова куда как глубже.
Ещё одна тема, которой касается автор, это история славянской письменности, в частности, взаимосвязь кириллицы и глаголицы. Как он полагает, глаголица являлась тайнописью, шифровкой, позволявшей поддерживать литературу на славянском языке в условиях гонений со стороны римо-католиков и отчасти православных греков, которые также стремились распространять христианское учение в первую очередь на своём языке.
Рассматривается в книге В. Байдина также символика православного храма, образы которого в значительной мере также восходят к древнему солнечному святилищу. «Внешнее сходство русских костровидных куполов с “луковичными” навершиями храмов Индии или Ирана, – говорит автор, – вероятно, объясняется близостью у протославян и индоариев погребальных обрядов, восходящих к эпохе до их разделения». Страницы, посвящённые храмовой архитектуре (как и в целом книга) богато иллюстрированы.
Наконец, важным вопросом, поднимаемым в книге, является тема Крещения Руси при князе Владимире, вокруг которого ломают копья православные христиане и славянские язычники. Последние проклинают Владимира, будто бы насильственно насадившего в языческой Руси чуждую веру. Хотя факты истории говорят о том, что Южная Русь к концу X века уже была преимущественно христианской.
«Древнерусское единобожие – отмечает В. Байдин – испытывало влияние греческих и сирийских проповедников, бродячих кельтских монахов, готов-ариан, караимов, иудейских общин Таврии и Причерноморья, мусульманских купцов, византийских иконоборцев… За несколько столетий до Владимирова крещения на Руси началось сложное взаимодействие древнерусского язычества и христианства».
В середине IX века крещение принял киевский князь Аскольд, убитый позже язычниками-варягами во главе с Олегом. В середине X века крестилась княгиня Ольга, потом произошёл очередной «откат» в период правления Святослава. Сын Святослава Ярополк сочувствовал христианам, но был свергнут Владимиром, вновь провозгласившим возврат к язычеству. Эта ситуация напоминает всё ускорявшиеся качели.
При этом «Владимиров пантеон», по мнению В. Байдина, не имел отношения к славянской религии, а был лишь «калькой» с пантеона скандинавского. Немудрено, что киевлянами, даже теми из них, кто ещё не принял христианство, он не был воспринят. В итоге Владимир, рассудив, что «если не можешь победить – возглавь», развернул свой курс в противоположную сторону и совершил ту акцию, которая и получила название «Крещение Руси», хотя большая часть населения по крайней мере Южной Руси к тому времени и так была крещена.
Правда, Байдин подчёркивает: «Для Владимира крещение “от греков” явилось духовным, а не политическим выбором. Народ, отвергший варяжское многобожие, нуждался в вере, отвечающей его давним устремлениям». Но, разумеется, эти факторы друг другу не противоречат.
Здесь стоит отметить, что конец 1-го тысячелетия нашей эры – это интереснейшее время формирования системы из нескольких крупных цивилизаций, охвативших большую часть Евразийского континента. К сожалению, мало кто из исследователей, рассматривая отдельные страны, бросал общий взгляд на мировую карту этого времени, в том числе на карту распространения мировых религий (которые, как уже было сказано, являются «цивилизационными маркерами»). Конечно, не освещена эта тема и в рассматриваемой книге В. Байдина, который и не ставил перед собой такую задачу.
Но цивилизационный подход позволяет решить сложные исторические и идеологические вопросы. В западной половине Евразии сформировались три цивилизации, базирующиеся на «авраамической» традиции – западноевропейская (католицизм), ближневосточная (ислам) и евразийская в узком смысле (православное христианство). Здесь предшествующие языческие традиции были поглощены мировыми религиями. В Индии цивилизационной основой послужил индуизм – реформированный древний политеистический брахманизм. Наконец, в Китае мы видим промежуточный вариант: привнесённый извне буддизм как бы наложился на более ранние даосизм и конфуцианство и сосуществует с ними.
Формирование цивилизаций на месте более ранних «этнических миров» – это естественный исторический процесс, который нелепо осуждать с позиций возвращения на более ранний («языческий») этап. Но и высокомерно осуждать язычество как ложную форму религии – тоже не очень продуктивно.
Крещение Руси стало, помимо его духовного значения, событием геополитическим, выражением роли Русского государства как будущего объединителя Евразии как цивилизации. Подчёркивалась преемственность с постепенно теряющей своё лидерство Византийской империей, которая, находясь на периферии Евразии, это лидерство и не могла сохранить по сугубо географическим причинам. Но, уничтожив Хазарский каганат, русские князья претендовали на преемственность и от него, используя в течение длительного времени титул «кагана». Таким образом, два ранних евразийских проекта частично влились в новый – русский – проект.
Для характеристики взаимоотношений между русским язычеством и православным христианством В. Байдин приводит пример былины об Илье Муромце и Святогоре. Первый представляет христианство, второй – язычество, но между двумя богатырями нет никакой вражды. Хорошо бы и нам сегодня брать с них пример и не поддаваться попыткам внешних сил расколоть нас на «левых и правых», на «красных и белых», на христиан, язычников и атеистов. Помнить, что мы один народ с едиными интересами и ценностями.
Павел ПЕТУХОВ
