Доктрина евразийства: опыт социально-философского осмысления

Рецензия на книгу: Вахитов Р.Р. Евразийство: Логос. Эйдос. Символ. Миф. – СПб.: Владимир Даль, 2023. – 239 с.

Евразийство как оригинальное идейно-мировоззренческое и общественно-политическое течение, возникшее в среде русской эмиграции 1920-1930-х годов, до сих пор остается предметом широких общественных и научных дискуссий. В этой связи безусловный интерес вызывает вышедшая в 2023 году в издательстве «Владимир Даль» (Санкт-Петербург) книга известного ученого, философа и исследователя евразийства Рустема Вахитова: «Евразийство: Логос. Эйдос. Символ. Миф».

Данная монография посвящена трудам и идеям двух основоположников евразийства – Н.С. Трубецкого и П.Н. Савицкого, и стала итогом 20-летней работы самого автора. Таким образом, объект исследования строго очерчен – это т.н. «классическое евразийство» 1920-х гг., сущность которого Р. Вахитов раскрывает, опираясь на диалектический метод А.Ф. Лосева.

Это важный момент, поскольку кроме «правого», существовало еще и «левое», кламарское евразийство 1927-1929 гг., евразийство 1930-х годов, а также советское биологизаторское евразийство Л.Н. Гумилева. После распада СССР возникли и постсоветские версии неоевразийства, включая его политические проекты. К примеру, в 2011 году в России было организованно движение «Новые скифы». Основателем и идейным вдохновителем современного «скифства» стал писатель, участник международного евразийского движения и директор «Центра Льва Гумилева» Павел Зарифуллин.

В начале монографии автор дает определение данному течению и небольшую историческую справку. Классическое евразийство или евразийство 1920-1930-х годов, по определению Р. Вахитова, – это междисциплинарная социально-философская, историософская, геополитическая доктрина, которая видела в России особую евро-азиатскую, славяно-туранскую цивилизацию («Евразию» в специфически-узком, а не в широком, принятом в географии смысле) со своим особым культурным ликом, отличающуюся от Запада и от Востока.

Евразийцы отрицали существование общечеловеческой культуры и ценностей и общечеловеческий духовный прогресс. (Это касается первоначального, «правого» евразийства. «Левые евразийцы» конца 1920-х и правые евразийцы 1930-х признали существование человечества как культурного феномена). По их мнению, каждая замкнутая локальная культура (в том числе и российская) развивается по своим законам и в своем направлении (причем развитие это связано с особенностями их географического положения). За рассуждениями об общечеловеческой культуре и прогрессе, по евразийцам, скрывается западный («романо-германский») шовинизм, стремление Запада (Европы) подчинить себе все народы и цивилизации планеты, объявив их культуры «низкоразвитыми» по той причине, что они не похожи на западную [с. 7].

Евразийство провозгласило конец эпохи господства Запада и новоевропейского материалистического мировоззрения и начало новой эпохи («эпохи веры»), которая возродит религиозную, авторитарную цивилизацию. По мнению евразийцев, в эту эпоху должно было произойти восстание «человечества против Запада» (иначе говоря, распад системы колониализма и восстание бывших колоний против своих метрополий), в котором России-Евразии суждено было бы сыграть важнейшую роль. Русскую революцию 1917 года они воспринимали как феномен, стоящий в одном ряду с другими восстаниями против «западного ига», но лишь замутненный западнической идеологией большевизма.

Одновременно евразийство – это политическая идеология, основанная на этой доктрине, и политическая организация, стремившаяся внедрить эту идеологию в жизнь (в 1931 году она оформилась даже как эмигрантская «Евразийская партия»).

Как поясняет Р. Вахитов: «Евразийство возникло в русской эмиграции в начале 1920-х годов и продолжало развиваться вплоть до конца 1930-х годов, пройдя несколько этапов своей эволюции. Евразийцы (Н. Трубецкой, П. Савицкий, П. Сувчинский, Н. Алексеев, Г. Вернадский, В. Ильин, Л Карсавин и др.) выпускали сборники, проводили съезды, создали политическую организацию и пытались пропагандировать свою идеологию в СССР» [с. 9].

Непоправимый удар по евразийству нанес раскол на левое и правое крылья («Кламарский раскол») и сближение левых евразийцев – например, С. Эфрона с советской разведкой. Это дискредитировало евразийство как таковое в глазах эмиграции.

В начале 1930-х оставшиеся в рядах движения некоторые его лидеры (П. Савицкий, Н. Алексеев, В. Ильин и другие) сумели добиться его расширения, создания Евразийской партии в эмиграции, но политическая ситуация в 1930-е годы внутри СССР уже не оставляла возможностей для перспективы реализации евразийства как политической идеологии в жизнь. Тем не менее, развитие евразийства как системы идей продолжалось и в 1930-е годы: выходили новые сборники, журналы и газеты («Новая эпоха», «Поток Евразии», «Евразийские тетради», «Свой путь», «Новая искра»). Но даже после окончательного распада евразийского политического движения (конец 1930-х) некоторые лидеры и теоретики евразийства (Савицкий, Вернадский и другие) продолжали заниматься научными изысканиями в евразийском духе вплоть до 1960-х годов.

Завершая исторический обор, Р. Вахитов особо подчеркивает, что он изначально не ставил перед собой задачу писать историческое исследование. «Меня интересует евразийство как идейный, интеллектуальный феномен и даже «категориальная структура», логос, эйдос, символы и мифы евразийства, а не евразийство как аспект биографии отдельных ученых и общественных деятелей. Предмет моего интереса также – «идеологема «Россия – Евразия» и опыт конструирования евразийской философии», – поясняет автор [с. 11].

Историография исследования

В начале исследования Р. Вахитов дает довольно широкий и глубокий историографический обзор проблемы, критически разбирая различные подходы и работы, изданные по теме евразийства. Как он отмечает, евразийство сразу же стало предметом анализа с момента своего возникновения. На него откликнулись практически все крупные идеологи и мыслители русской послеоктябрьской эмиграции, представлявшие все сколько-нибудь заметные идеологические, общественно-политические, социально-философские направления, оказавшиеся за рубежом после революции в России.

Среди них – П. Милюков, А. Кизеветтер, Н. Бердяев, И. Ильин, П. Струве, З. Гиппиус, Г. Федотов, Ф. Степун, Н. Устрялов, епископ Антоний (Храповицкий) и др. С развернутой критикой евразийства выступили и некоторые бывшие участники этого движения – П. Бицилли, Г. Флоровский. Имелись отклики на евразийство и со стороны нерусских эмигрантов – представителей национальных движений других народов России: украинского (Д. Дорошенко), пантюркистского (А.-З. Валиди), пансеверокавказского (Вассан Гирей-Джабаги) и др. [с. 12].

В СССР публикации посвященные идеям евразийства закономерно носили негативно-критический характер. Однако с началом «перестройки», а затем и в постсоветский период интерес к данной теме и количество исследователей резко возрастает. В их числе, автор называет А. Антощенко, В. Быстрюкова, М. Вандалковскую, И. Вилента, О. Волкогонову, А. Гачеву, З. Губбыеву, Ф. Гиренка, А. Дружинина, А. Дугина, Б. Ерасова, О. Ермишина, М. Ефимова, С. Кара-Мурзу, В. Кожинова и многих других.

Отдельно выделены работы зарубежных ученых О. Босса, Л. Люкса, Ш. Видеркера, А. Умланда, М. Байссвингера и др. Большой интерес к евразийству проявляют также ученые и идеологи зарубежного Востока: Китая, Японии, Индии, Кореи, а также азиатских республик бывшего СССР, особенно Казахстана.

Как отмечает автор, с каждым годом литература о евразийстве пополняется новыми и новыми исследованиями, так что отследить все их практически невозможно. Тем не менее, Р. Вахитов выделяет из всего нарратива 7 направлений и детально анализирует их в своей книге. Это можно назвать разбором мифов и обвинений в адрес евразийства, которые в реальности возникали сразу же после его появления и фактически лишь видоизменялись и дополнялись со временем.

К примеру, одно из них исходит из того, что евразийство представляет собой эклектическое нагромождение идей и тезисов, которые не складываются в общую картину, лишены внутреннего единства. Сторонники этого взгляда также отрицают и связь евразийства с какими-либо дореволюционными русскими или современными ему европейскими или азиатскими идейными течениями. Они считают, что евразийство – не что иное, как плод разочарования представителей бывшей русской элиты на Западе.

Одним из первых такое мнение высказал либеральный, кадетский критик евразийства А. Кизеветтер, которому и принадлежит известная формула: «евразийство – настроение, вообразившее себя системой». При этом, как отмечает Р. Вахитов, Кизеветтер был одним из первых, кто правильно указал на резкое отличие евразийцев от классиков славянофильства, к которым сами евразийцы возводили свою «философскую родословную»; в самом деле, «старшие славянофилы» отталкивались от философии истории Гегеля и лишь корректировали ее в том плане, что всемирно-исторический характер западной культуры – не навсегда и что наступит эпоха, когда носителями Абсолютного Духа станут славянские народы; тогда как евразийцы были антиуниверсалистами и вообще отрицали разделение народов на исторические и неисторические [с. 17].

Другим направлением критики является утверждение, что «евразийство – это всего лишь модернизированное и упрощенное неославянофильство». Родоначальником ее является Н. Бердяев, который признавал за евразийством статус системы идей. Однако, по его словам, «сами по себе эти идеи мало оригинальны, они являются воспроизведением мыслей старых славянофилов, Н. Данилевского. К этой точке зрения был близок и Г. Флоровский, бывший основателем и участником евразийства, но потом резко отмежевавшийся от него. На примерах и дискуссиях того времени, Р. Вахитов последовательно показывает ошибочность указанных обвинений, выявляя общие и отличительные признаки между славянофилами и евразийцами.

Еще одним направлением является тезис о евразийстве как о русском варианте европейской «консервативной революции». С этой точки зрения евразийство принадлежит к европейским идеологиям начала ХХ века, для которых было характерно восстание против либерализма и западничества. Его ближайшими аналогами являются якобы немецкая и итальянская консервативная революция, концепции А. Меллера Ван ден Брука, Ю. Эволы, К. Шмита, Э. Юнгера, О. Шпенглера, Э. Никиша и др. В России такой точки зрения придерживается философ А. Дугин.

В евразийцах Дугин видит продолжателей славянофилов: «законными продолжателями славянофилов XIX века были в ХХ веке русские мыслители евразийской ориентации», таким образом, евразийство – второй новейший вариант русской консервативной революции. Однако евразийцы – все же не славянофилы. Славянофильство, по Дугину, было своеобразным ответом на Французскую революцию (которая инициировала немецкое Контрпросвещение и романтизм, а уже они, будучи перенесенными на русскую почву, после 1812 года породили славянофильство) [с. 35].

Как отмечает Р. Вахитов: «Исследование Дугина не свободно от грубых ошибок, так, например, он почему-то отождествляет правых евразийцев 1930-х годов с национал-социалистами, в то время как правые евразийцы (Савицкий, Трубецкой, Алексеев, и другие) неоднократно выступали против национал-социализма в печати, однозначно отвергли попытку русских нацистов заключить союз с евразийством (через бывшего евразийца А. Меллер-Закомельского), а затем выступили как учредители антинацистского Оборонческого движения в эмиграции, в годы же войны многие из них участвовали в Сопротивлении» [с. 35].

В целом следует отметить, что из-за чрезмерного акцента А. Дугина на вопросах «консервативной революции», в адрес нынешних последователей идеологии традиционализма, консерватизма и евразийства идут регулярные обвинения в фашизме со стороны неолиберального лагеря.

Следующим направлением, которое выделяет Р. Вахитова, является точка зрения, что «евразийство – идеология русского империализма и разновидность парадигмы европейского империализма и колониализма». Ее придерживаются прежде всего представители националистических движений нерусских народов бывшей Российской империи.

Далее следуют не менее интересные разделы «Евразийство – разновидность антизападных, антиколониальных идеологий стран, ставших колониями и полуколониями Запада»; «Евразийство как предтеча европейского структурализма и постмодернизма» и др.

В конце главы, Р. Вахитов приходит к важному выводу, что из семи распространенных взглядов на евразийство, сложившихся в среде ученых за более чем двадцатилетнее изучение евразийства в России и за рубежом, оказывается, нет практически ни одного, который касался бы сущности евразийства. Вместо того, чтоб искать эту сущность, исследователи все дальше и дальше уходят от нее. В итоге, по его мнению, в последние годы евразийствоведение пришло к тупику, который Вахитов с грустной иронией называет «парадоксом исчезновения евразийства» [с. 55].

Сам он данную ситуацию объясняет «с непродуманностью самой методологии исследований в этой области, с использованием негодных позитивистских методов». Исходя из этого, Р. Вахитов, исследует евразийство с позиций диалектики, прежде всего, через призму таких понятий как «эйдос», «логос», «категориальная структура».

Основные идеи исследования

Как пишет автор, евразийство как система воззрений имеет свою конкретную материю, содержание. Речь о различных географических, экономических, исторических, политических концепциях, из которых возникло евразийство. Но все эти концепции подчинены некоей идее, которая и есть эйдос евразийства, его сущность.

Для этого Р. Вахитов ставит вопрос о времени возникновении евразийства. Выделив пять точек зрения по данной теме, он приходит к выводу, что сборник «Исход к Востоку», доклады Евразийского семинария, из которых вырос этот сборник, а также рецензия П. Савицкого «Европа и Евразия», необходимо считать первыми евразийскими текстами. Он исходит из того, что евразийство – это система взглядов, призванных решить конкретную проблему, прежде всего, ответить на вопрос: «Что такое Россия и каково ее место в системе цивилизаций мира?» [с. 71].

Для этого Р. Вахитов прослеживает сложную эволюцию и трансформацию взглядов П. Савицкого. Первоначально он мыслил Россию как типичную европейскую колониальную империю, включающую в себя не только земли русской нации, но земли покоренных, неевропейских, азиатских народов. Полноценная империя по Савицкому – это многонациональное государство, где имеется ядро – «передовой» европейский, империобразующий народ, и периферия – «отсталые», неевропейские народы.

Как в итоге констатирует Р. Вахитов: «Перед нами особый империализм («культур-империализм»), основанный на концепциях философии и культуры европейского Просвещения (прежде всего, концепциях варварства и цивилизации и позитивистски понятого прогресса)». Но в 1920-м году все изменилось. В его взглядах произошел коренной перелом после того, как Савицкий ознакомился с книгой Н. Трубецкого «Европа и человечество».

Основная идея книги Н. Трубецкого состояла в том, что европоцентристская концепция прогресса не имеет рациональных доказательств и основана лишь на «гипнозе веры», который облегчает европейцам колонизацию всего мира.

Аргументы Трубецкого произвели огромное впечатление на Савицкого. Раздумывая над ними, принимая одни, отбрасывая и не соглашаясь с другими, Савицкий начинает пересматривать свои прежние воззрения. Он соединяет отдельные их элементы, выдвигает новые идеи, выстраивая связи между другими, оставленными элементами. И в конечном результате, как пишет Р. Вахитов, рождается дискурс евразийства [с. 89].

В частности, П. Савицкий приходит к выводу, что западная культура ничуть не выше всех остальных культур мира и поэтому Запад не имеет права навязывать всем свое мировоззрение и свои ценности как «общечеловеческие». Савицкий признает «положительной» цель «идеологически-национального «самоутверждения» неромано-германских народов». И, разумеется, больше всего его интересует утверждение самостоятельного независимого положения России по отношению к Западу.

Все народы России (за редчайшими исключениями первобытных племен) теперь уже для Савицкого равноправны, а все культуры равноценны русской. Требуется принцип «иногоконструирования» отношений русских и других народов России. И Савицкий выдвигает идею Евразии как особого культурного мира. Он пишет: «Россия как по своим пространственным масштабам, так и по своей географической природе, единой во многом на всем ее пространстве и в то же время отличной от природы прилегающих стран, является «континентом в себе». Этому континенту, предельному «Европе» и «Азии», но в то же время непохожему ни на ту, ни на другую, подобает, как нам кажется, имя «Евразия» [с. 95].

Это лишь один пример того, как в своем исследовании Р. Вахитов, проводит деконструкцию ключевого тезиса П. Савицкого.

Далее, как отмечает автор, Савицкий последовательно формирует идею особого мира. Фактически для него идея внутреннего единства является центральной, где евразийство – это учение о различных видах единства в географии, культуре и истории. Человечество, согласно евразийству, – это множество, механическое единство цивилизаций, что не составляют никакого настоящего, подлинного единства, каковое позволяло бы говорить об общечеловеческой цивилизации. Вместе с тем сами отдельные цивилизации, составляющие в сумме человечество, – это особые, внутри себя органически единые культурно-географические миры. Они имеют естественные границы, отделяющие миры друг от друга и один из них, где единство выражено наиболее ярко, – Россия-Евразия [с. 109].

Переходя к трудам Н. Трубецкого, Р. Вахитов показывает, как в его персонологии возникает третья, центральная для евразийства категориальная оппозиция – «личное-безличное».

Многонародные нации, подобные евразийской, живущие в особых мирах, – личности, а вот человечество как сумма таких наций и миров личностью не является. С другой стороны, отдельные народы, как и отдельные люди, личностями являются, но они не способны развиваться полноценно сами по себе, потому что «объем» их личностей недостаточен. Наиболее оптимальной, по Трубецкому, является коллективная многонародная личность, которую он именует многонародной нацией. Именно она достойна политического оформления [с. 121].

В периоды существования в Евразии больших цивилизационных империй, евразийцы видели воплощение принципа положительного единства. Создание большого многонародного государства и большой многонародной культуры в культурно-географическом особом мире-месторазвитии богоугодно и это – результат творческой деятельности полноценной симфонической многонародной личности.

Напротив, если мы имеем колониальную империю типа Британской, или если будем иметь европеизированное человечество, то это, по евразийцам, будет отрицательное, богопротивное единство, которое держится только манипуляциями и насилием (а если бы их не было, то все бы распалось и мы бы имели механическое множество вместо единства). У такой империи и у такого человечества нет единой личности [с. 131]. Образцом положительного единства культуры для евразийцев была русская допетровская культура, в которой они обнаруживали черты сходства с культурами евразийского Турана, родившаяся в результате «татарского ига».

Такая русско-туранская (и русско-византийская) культура характерна для русского простонародья. На ее основе после «третей революции», то есть падения большевиков и прихода к власти Евразийской партии, евразийцы мечтали создать новую, современную русско-евразийскую культуру.

По мнению Вахитова, евразийство как цельное учение имеет свою материю и свой эйдос. Материя – это концепции, из которых строилось евразийство, эйдос – скрепляющая и преобразующая эти концепции идеальная модель. В основе эйдоса лежит логос – центральные скрепляющие все евразийство категории. Таковыми являются: «единство и множество», «богоугодное и богопротивное», «личное и безличное» [с. 137].

Далее Р. Вахитов выделяет основные символы евразийства. Примером символа в его дискурсе автор называет знаменитый петербургский памятник – Медный Всадник. Он изображает царя-реформатора – Петра Великого на вздыбленном коне, чье копыто попирает змею. Как он пишет: «Перед нами именно символ, причем включающий в себя два символа второго порядка: первый – сам Петр на коне, символизирующий европейскую цивилизацию на просторах Руси, а второй – змея, символизирующая допетровское Московское царство, осмысленное как спящее, доцивилизованное состояние русского народа» [с. 166]. Эта мысль Р. Вахитова, на наш взгляд, спорна, но интересна как оригинальная попытка интерпретации смысла памятника.

Следующим, самым главным символом евразийства, по автору является «Евразия». Для того, что понять, в чем его смысл, Р. Вахитов вновь обращается к текстам евразийцев. Он приводит слова П. Савицкого, что: «Евразия есть область некоторой равноправности и некоторого «братания» наций, не имеющего никаких аналогий в междунациональных соотношениях колониальных империй». В статье «О задачах кочевниковедения» Евразия характеризуется им как культурно-историческое целое: «Судьбы этого культурно-исторического целого и составляют историю Евразии» [с. 169].

Итак, «Евразия» – это символ единства, причем единства органического, отмечает Р. Вахитов. Это единство появляется на самых разных уровнях: географическом; этнокультурном; экономическом; политическом. То есть, по Савицкому и Трубецкому, речь идет о совпадении границ географической ойкумены Евразия (в евразийском смысле), зоны евразийских этносов, экономической евразийской зоны и, наконец, границ гипотетической евразийской государственности [с. 171].

Далее, Р. Вахитов анализирует значение символов «Лес» и «Степь» в евразийской картине мира. Еще одним символом олицетворения единства евразийской цивилизации является Чингисхан. Как пишет автор: «Чингисхан» у евразийцев – знак, указывающий на историческую миссию по политическому объединению Евразии. Он воплощал собой определенный тип правителя: основателя и вождя религиозно-идеократического государства, которым руководят «люди длинной воли». Этот тип регулярно появляется в истории Евразии и у него есть определенная историческая миссия для нашего месторазвития [с. 183].

Символ «Европа» у Трубецкого и Савицкого является противоположностью символа «Евразия», если второй обозначает в текстах классиков евразийства единство, то первый – множественность или же единство неорганическое, искусственное, созданное при помощи грубого насилия и потому неустойчивое, то есть та же множественность, но под покровом фиктивного единства.

Подобно тому, как Евразия у евразийцев – не просто символ, она находит символически-личностное воплощение в фигуре Чингисхана, и Европа воплощается у евразийцев в ряде образов. Во-первых, это образ хищника, дикого, жестокого, алчного зверя. Кроме того, здесь евразийцы, как пишет Вахитов, следуют идеям Н. Данилевского, ведь в его «России и Европе» «насильственность» также объявляется «главной психической чертой» германо-романского культурного типа [с. 189].

Четвертая глава книги посвящена «евразийским мифам». Одним из них является «миф о Вавилонской башне». По мнению Н. Трубецкого, она указывает на то, что стремление уничтожить национальные и языковые различия, создать лингвистически и культурно однородное человечество ведет к упрощению культуры, к выходу в ней на первый план материально-технической сферы и упадку духовности и в конце концов — к титанизму и богоборчеству. Именно для того, чтобы впредь избежать этого, Бог «смешал языки». Следовательно, разделение человечества на разные культуры с разными языками – естественно и богоугодно, а стремление создать одну общечеловеческую культуру богопротивно [с. 199].

Р. Вахитов приходит к выводу, что в этом мифе повествуется о симфонической личности человечества, лишившейся своего социального, «земного» тела и непосредственного творческого дара за богоборчество, и о своеобразном чуде рождения «независимых» наций и цивилизаций после начала крушения Вавилонской башни империализма» [с. 208].

В конце книги Р. Вахитов делает общие выводы и констатирует, что в настоящий момент еще «не только нет исследования, которое охватывало бы все грани евразийства в его эволюции от «Исхода к Востоку» до конца 1930-х годов, но нет даже полного собрания сочинений евразийцев, которое дало бы эмпирический материал для этого исследования» [с. 222].

Заключение

Подводя итоги, хочется особо отметить, что монография Р. Вахитова написана доступным, научно-публицистическим языком, что в целом позволяет расширить круг читательской аудитории, не снижая при этом общего уровня исследования.

Говоря о структуре книги, в ходе чтения возникает ряд вопросов методологического плана. В частности: насколько является логичным выделение из трудов основателей евразийства 1920-х годов концептуальных постулатов или универсалий самого течения? На первый взгляд, при классическом или академическом подходе, исследователь действительно сначала рассмотрел бы отдельно работы Н. Трубецкого, затем П. Савицкого, а уже потом сделал обобщающие выводы в конце монографии. Однако при таком методе за рамками исследования остались бы важнейшие проблемы логоса, эйдоса, символов и мифов евразийства, его основных идейно-мировоззренческих тезисов.

Новаторство работы Р. Вахитова, как нам кажется, в том и заключается, что он, творчески применив диалектику А. Лосева, сумел вычленить концептуальные установки евразийства, уйдя от излишней персонификации проблемы и, таким образом, серьезно расширил горизонты социально-философской рефлексии. Кроме того, его монография является большим вкладом в евразийствоведение, в работу по возвращению интеллектуального наследия основателей евразийства.

Общественно-политический и научный потенциал идей евразийства на современном этапе не вызывает сомнений, они востребованы самой логикой исторического и геополитического процесса. Прежде всего, эти идеи актуальны для самой многонациональной России, поскольку на уровне государственной идеологии способны блокировать как крайние формы русского национализма, так и локальный этнонационализм нерусских народов. Постепенно работа по внедрению этих идеологем ведется в нашей стране. Так, одна из базовых идей отраженная в Стратегии государственной национальной политики Российской Федерации на период до 2025 года об «укрепление общероссийского гражданского самосознания при сохранении этнокультурой самобытности народов страны», – является евразийской, по своей сути, прямо противоположна западной концепции «плавильного котла». Одновременно подходы заложенные в евразийстве важны для всех государств евразийского пространства в качестве универсальной и объединяющей идеологии.

Особую актуальность идеи евразийства приобретают сегодня – на фоне военного противостояния на Украине, обострения армяно-азербайджанского конфликта, попытки «оранжевого» переворота в Казахстане январе 2022 года. Все эти события, по нашему мнению, наглядно показывают, что даже после распада СССР, Россия как ядро Евразии, по факту вынуждена нести на себе «имперский крест», выполняя интегрирующие и модерирующие функции среди постсоветских государств. Это является вопросом ее существования в современном мире. Однако полноценно реализовать эти цели в рамках национальной и внешней политики можно, лишь опираясь на труды основоположников евразийства. Одновременно евразийство сегодня – это во многом открытая система, которую еще предстоит более глубоко осмыслить и творчески применить для блага всех народов евразийской цивилизации.

Азамат БУРАНЧИН, кандидат исторических наук, сотрудник Центра гуманитарных исследований Республики Башкортостан

Источник: «Центр Льва Гумилёва»