Для кого писал Валентин Распутин «сибирскую эпопею»? О превратностях жанра книги «Сибирь, Сибирь…»
Судьбы книг, как и судьбы людей, складываются по-разному. В этом смысле судьба эпопеи «Сибирь, Сибирь…» Валентина Распутина на первый взгляд кажется успешной. Трижды она выходила в свет при жизни автора, с доработкой и пополнением глав, к тому же в ярко иллюстрированном, подарочном варианте (Москва, 1991; Иркутск, 2000, 2006). Презентации третьего издания прошли не только в Иркутске, но и Москве. Но если посмотреть с позиции читателя, то окажется – книга о Сибири всемирно известного писателя ХХ века стала достоянием немногих поклонников его творчества.
Самый большой тираж – 100 тысяч экземпляров первого издания 1991 года – разошёлся мгновенно. Два последующих, уже в перестроечное время, вместе составили менее 10 тысяч. Спрос, разумеется, не был удовлетворён, но условия стал диктовать рынок. Поскольку количество цветных фотоиллюстраций увеличивалось с каждым последующим изданием при маленьких тиражах, книга резко подорожала, и далеко не все желающие могли заплатить за неё рыночную цену. К тому же, и это самое главное и парадоксальное – слово Распутина на фоне перенасыщенности изобразительного ряда несколько отодвинулось на второй план.
С одной стороны, издателей можно понять: слово писателя-живописца не могло их не восхитить. И велик был соблазн проиллюстрировать каждую страницу текста. Что ж, будем считать, что подарочные красочные издания состоялись, их можно подолгу листать и рассматривать, но не подумать ли о книге для чтения? Кстати, таковая – без иллюстраций, ограниченная лишь рисованными шмуцтитулами перед началом глав и портретом писателя после титульного листа, – уже появилась в 2017 году (Москва, Издательский центр «Азбуковник»). Но не сказать, что вышла недорогой: во-первых, маленький тираж – две тысячи, что означает высокую себестоимость, и опять-таки дорогая мелованная бумага, в этом случае необязательная, – текст на ней бликует.
Таков издательский сюжет. Но есть ещё и литературный: почему-то ни в одном издании жанр книги не указан.
Мы ещё вернёмся к этим вопросам, а пока обратимся к самой книге «Сибирь, Сибирь…», тем более что исследователями творчества Распутина не так много внимания уделено этому произведению из одиннадцати глав, дорогому для автора, коль он возвращался к нему на протяжении четверти века (Здесь и далее ссылки на страницы по изд.: Распутин В.Г. Сибирь, Сибирь… – Иркутск : Издатель Сапронов, 2006. – 576 с.). Вести отсчёт следует от главы «Иркутск», впервые опубликованной в виде очерка «Иркутск с нами» в 1979 году.
***
Первая глава книги – «Сибирь без романтики» – можно сказать, запевная, она и была написана одной из первых, в 1983 году. Вступление в две страницы сразу даёт понять, чтό значит Сибирь для писателя Распутина. Небольшой отрывок быстро разошёлся на цитаты. Кому незнакомы строки, украшающие стены библиотек и Домов культуры в дни мероприятий, посвящённых Сибири или творчеству писателя-сибиряка?
«Слово "Сибирь" – и не только слово, сколько само понятие, давно уже звучит вроде набатного колокола, возвещая что-то неопределённо могучее и предстоящее»;
«Нет ничего в мире, что можно было бы поставить в один ряд с Сибирью»;
«За четыреста лет, прошедших после покорения Сибири русскими, она, похоже, так и осталась великаном, которого и приручили, и привели местами в божеский вид, но так и не разбудили окончательно»;
«В сущности, опершись на Сибирь да ещё на некоторые, пока заповедные районы, человечество могло бы начать новую жизнь»;
«И если слово "Сибирь" в своём коренном смысле не означает "спасение", оно могло бы стать синонимом спасения» (с. 7–8).
Далее развёртывается картина присоединения азиатской части евразийского материка к России, начиная с походов дружины Ермака. Писатель сетует на нехватку исторического материала, заметив, что о Колумбе, открывшем Америку, нам известно всё, а спустя сто лет, рядом с Ермаком, открывшим Сибирь, «не оказалось и совсем никого, кто бы понимал значение его фигуры и величие его похода» (с. 14).
Очевидно, сведения пришлось собирать по крупицам, и по кратким ссылкам можно догадаться, какой объём литературы охвачен автором. Перечислим с таким же кратким пояснением: А.Н. Радищев. «Слово о Ермаке»; Геродот (древнегреческий историк), Р.Г. Скрынников (историк ХХ века), Строгановские летописи, Синодик тобольского архиепископа Киприана, Н.М. Ядринцев и А.П. Щапов (исследователи Сибири), писатели И.А. Гончаров, А.П. Чехов, Сергей Марков; С.Я. Капустин (экономист и публицист, XIX в.), М. Бакунин (мыслитель, теоретик анархизма), Сомье (итальянский путешественник, конец XIX в.), И. Фишер (российский историк немецкого происхождения, XVIII в.). Список можно продолжить и по остальным главам.
Помимо записей учёных, писателей и путешественников, Распутин часто обращается к «памяти народной», запечатлевшей события и их участников в предании, легенде, песне. В них Ермак предстаёт личностью эпического размаха. Не случайно автором приведена цитата из одного из русских журналов в год празднования 300-летия Ермакова похода «в зауральскую сторону», где сказано, что «казаков было всего лишь пять сотен, а враг считал себя тысячами». И только «выдающаяся способностями полководца и администратора личность Ермака» привела казаков к победе. Автор XIX века был удивлён тем, что «простолюдин явился выразителем исторического закона, который двигал Русь к востоку в Азию»… и сделал «первый, основательный шаг… другие пошли за ним» (с. 17–19).
Не отвергая мнения тех, кто находил в Ермаке не одни героические черты, учитывая нравы казацкой вольницы, писатель, тем не менее, полагаясь на «народную память и народное чутьё», говорит о нём как о «любимце русского народа» (с. 17).
У читателя займётся дух от описания пути казаков по неизведанным просторам: «Уму непостижимо! Кто представляет себе хоть немного эти великие и гиблые расстояния, тот не может не схватиться за голову. Без дорог, двигаясь только по рекам, волоком перетаскивая с воды на воду струги и тяжёлые грузы, зимуя в ожидании ледохода в наскоро срубленных избушках в незнакомых местах и среди враждебно настроенного коренного кочевника, страдая от холода, голода, болезней, зверья и гнуса, теряя… товарищей и силы, пользуясь не картами… а слухами… не ведая, что их ждёт завтра и послезавтра… они шли и шли всё вперёд и вперёд, дальше и дальше на восток…» (с. 19).
Что же вело их по этому бездорожью, задаёт писатель вопрос, и отвечает: «Не только корысть… и не только дух соперничества… но нечто большее…» Среди этого большего названо «волеизъявление самой истории» и «народное самолюбие» (с. 23). Чем же манили первопроходцев «холодные и дикие просторы»?
Ответ прочитывается, в том числе, и в картине, увиденной автором с высоты поднебесья: «В нашей природе всё мощно и вольно… В Западной Сибири равнина – так это равнина, самая большая и самая ровная на планете, болота – так болота, которым и с самолёта нет, кажется, ни конца и ни края. Восточносибирская тайга – это целый материк, терпящий, к слову сказать, и самые страшные бедствия в своей жизни от вырубок и пожаров. Реки – Обь, Енисей, Лена – могут соперничать лишь между собой. В озере Байкал пятая часть пресной воды на земном шаре. Нет, всё здесь задумывалось и осуществлялось мерою щедрой и полной, точно с этой стороны, от Тихого океана, и начал Всевышний сотворение Земли и повёл его широко, броско, не жалея материала…» (с. 51).
К картинам сибирской природы Распутин обращается не однажды. Сначала говорит о её суровости, потребовавшей от первых пришельцев безграничного упорства, чтобы добиться плодов от таёжной земли. Но верх то и дело берёт чувство восхищения её многоликостью, разнообразием, неожиданными проявлениями стихии. И становится очевидным: только писателю столь огромного художественного дара и могло открыться это непостижимое по величию, красоте и нетронутости пространство.
Размышляя о притягательной силе Сибири, Распутин говорит о её обыкновении раскрываться не сразу, а неожиданно, словно против воли того, кто решился её посетить. Примером стали два писателя-классика И.А. Гончаров и А.П. Чехов, проехавшие каждый в своё время Сибирь из края в край. Поначалу они со скукой наблюдали картины, кажущиеся унылыми и однообразными, но внезапно испытали потрясение: А.П. Чехов, «подъехав к Енисею, ахнул: "…В своей жизни я не видел реки великолепнее Енисея"»; И.А. Гончаров пришёл в восторг вблизи Лены – «даже от зимней, укрытой снегом и льдом, даже от безжизненной в эту пору великой реки».
«В обоих случаях так оно и должно было случиться, – добавляет автор. – …Сибирь имеет свойство не поражать, не удивлять сразу, а втягивать в себя медленно и словно бы нехотя, с выверенной расчётливостью, но, втянув, связывать накрепко. И всё – человек заболевает Сибирью» (с. 48–49).
И как не заболеть – автор приводит убедительные тому аргументы. Например, в каких-то местах, среди «диких просторов» вдруг встречаются «вкрапления несибирского, казалось бы, свойства»: эталоном красоты в духе европейской Швейцарии предстаёт Горный Алтай и Минусинская долина в Красноярском крае, на Байкале на реке Снежной «рядом с лиственницей и кедром соседствуют неохватные реликтовые тополя и голубые ели». Ну а сам Байкал, тут и говорить не надо (есть глава о Байкале): будто «случайно обронен с какой-то другой планеты, более радостной и богатой, где с тамошним жителем он был в полном согласии…» (с. 51, 54).
Или взять времена года. Они могут входить в противоречие природному закону. Если зимой в северных широтах всё «из конца в конец оцепеневает в одной тяжёлой недоступной думе», «весна… – это ещё не весна… а добрых два месяца только раскачивание зимы», то лето «выстреливает»: «ещё вчера было разорно и голо, а сегодня… завыглядывало отовсюду дружной всхожестью, завтра – загорится полным летним заревом. И заполыхает красотой яркой и отчаянной… Зато осени стоят долгие и тихие… Рано наступив, она поздно и отступает… И не редкость: обманутые неурочным теплом, во второй раз за сезон набухают почки и расцветает по склонам гор багульник, любимый сибиряками кустарник» (с. 54–55).
Чувствуется, насколько трогательно для писателя это стремление живого мира успеть процвести за короткий срок! Сочувствие природе, понимание её помогают осмыслению судьбы планеты по имени Сибирь. И только ли её – стоит задуматься. Иначе бы не появились такие строки: «Итак, стремительность в одно время года и медлительность – в другое, с неровными и непрочными в своих границах переходами – это и есть Сибирь. Порывистость и оцепенелость, откровенность и затаённость, яркость и сдержанность, щедрость и сокрытость – уже в понятиях, имеющих отношение не только к природе, – это и есть Сибирь (с. 55).
***
На фоне воссозданной истории первопроходцев и поражающих воображение пейзажей дан портрет сибиряка, столь же своеобычный и впечатляющий.
Прослеживая, как происходило вживание в сибирскую землю русских, Распутин прежде всего отмечает разницу между поведением европейца в Америке и русского в Сибири: первый «превратился в тип янки», второй «видоизменился в тип сибиряка», и «признано, что с самого начала русский в Сибири оказался превосходным колонистом».
Хотя и были попытки «устроить по примеру Северной Америки рабство» для местного населения, но «попытки эти… провалились с треском» – их не поддержали ни власть, ни народ. «Ничуть не страдая своей избранностью (за русским это, кажется, совсем не водится), – пишет автор, – он (русский мужик. – В.С.) стал родниться с аборигеном семейными узами». Постепенно с этим смирилась протестовавшая поначалу церковь, разрешив смешанные браки, если иноверцы примут крещение в православие (с. 26–27).
Со временем пришло к тому, что во внешности сибиряка появились признаки «азиатчинки»: некоторая раскосость глаз и широковатость скул, «что придаёт женской красоте новую очерченность и выразительную свежесть», в характере – «слияние славянской порывистости и стихийности с азиатской природностью и самоуглублённостью» (с. 27).
Помимо этого, Распутин находит немало и других влияний. Одно из основных – влияние присущей Сибири «народной вольницы». Сюда уходили люди, искавшие свободы от всякого рода притеснений и ограничений. С одной стороны те, кто был не в ладах с законом, с другой – праведники, несогласные с несправедливостью. К несогласным принадлежали старообрядцы, покидавшие центральную часть России во времена религиозного раскола ХVII века. Их общины являли собой пример «чистой и крепкой нравственности», которая «противостояла здесь ссыльно-уголовному братству», – приводит Распутин слова Н.М. Ядринцева, отмечавшего семейских как «особое племя» (с. 30).
Крутой замес из «вольноохочих», пахарей-тружеников, бродяг-уголовников и политссыльных определил неоднозначность характера сибиряка. Недоверчивость, с которой он встречал незнакомца, уступала место гостеприимству и открытости, если становилось понятно, что к нему пришли не со злом (с. 34). Выковывал характер и климат, которому, как уже было сказано, отведено немало места. От человека требуется постоянная готовность к неожиданностям, недюжинное терпение, чтобы «отвоёвывать... у тайги каждый клочок земли». Но больше всего, считает автор, на сибиряка «повлияла сама Сибирь – как земля, как мир… как рождающая и несущая его родина» (с. 33, 37). К этому необходимо добавить сказанное автором ранее: «Но русской и осёдлой Сибирь сделали не воины, не служивые, промысловые и торговые люди, а хлеборобы… Этот тихий и незаметный, как прежде говорили, угодный Богу труд сделал решающее дело» (с. 24).
Менялось время, новое «покорение» Сибири привлекло молодёжь, хлынувшую на строительные площадки, чтобы научиться ремеслу, заработать денег и уехать из мест, так и не ставших родными, с грустью отмечает Распутин. И сибиряк уже перестал быть прежним, о ком в прошлом веке говорилось: «…Сибиряк-крестьянин представляется тем русским человеком, каким он был в России древле, до появления кабалы, холопства, крепостного права; природные свойства русского земледельца получили здесь свободное развитие» (С.Я. Капустин). Однако «при всех потерях, случившихся в его характере в последние десятилетия, он остаётся всё же в границах более или менее здоровой морали и искренних отношений, что по нынешним временам ой как не худо», – считает писатель (с. 41–42).
Попутно заметим, что Распутин далёк от мысли противопоставлять Сибирь России. Напротив, он категорически отрицал это: «Сибири суждено было войти в плоть и кровь России», «Сибирь и Россия – одно целое. Сибирь без России не существует, и пускаться по этому поводу в доказательства нет необходимости» (с. 23, 41).
«Сибирь без романтики» – это взгляд на Сибирь иным, не журналистским взглядом, типичным для эпохи великих сибирских строек. Это дума сына Сибири и патриота России о родине величественной и ещё не раскрытой по-настоящему, надежда на то, что «и через сто, и через двести лет Сибирь останется Сибирью – краем обжитым, благоустроенным и заповедным, а не развороченным лунным пейзажем с остатками закаменевших деревьев»; это упование на неё как на «реальность будущего», в котором «человек… возьмётся наконец не на словах, а на деле радеть о счастливо доставшейся ему земле» (с. 56).
Такое видение сохранится и в следующих десяти главах. Всякий уголок уникального края, к которому прикоснулось перо Валентина Распутина, просиял своим особым и необыкновенным светом.
Коснёмся хотя бы вскользь некоторых страниц этой книги.
***
«Младовеликий Тобольск», «восточный стольник, под управой которого находился огромный полнощный край… удалью русского человека добытый и поставленный», – такой является читателю первая столица сибирского края в главе, посвящённой Тобольску (с. 57). Прослежены основные вехи более чем 400-летнего пути, рассказано о первых правителях-воеводах, чьи труды, приложенные к освоению огромного края от Урала до Тихого океана, остались, по словам автора, недооценёнными историей. Сочувствием проникнуты страницы о переходе города из столичного ранга в губернский, о проблемах сохранения старины, характерных для Сибири. Но есть и новые впечатления от Тобольска в издании 2006 года.
Валентину Распутину было свойственно откликаться на созидательную деятельность современников. Так появляется в книге инициатор и создатель фонда «Возрождение Тобольска» Аркадий Елфимов. Он многое делает для восстановления и развития культуры старинного города, больше двух десятилетий выпускает альманах «Тобольск и вся Сибирь» о сибирских городах и значительных событиям, в которых участвуют сибиряки.
Добавим то, о чём не сказано. Распутин познакомился с Елфимовым, поддержал тобольский альманах, подарил ему название и вошёл в редакционный совет. В Дни русской духовности и культуры «Сияние России», проходящие в Иркутске, они вместе представляли читателям новые выпуски альманаха.
***
Если перенестись на восток, то читателю откроется Кяхта – «дитя торгового брака России с Китаем». Этот экзотический городок на границе с Монголией, по словам автора, «во весь девятнадцатый век гремел на всю Россию, был известен в Париже, Лондоне и Нью-Йорке», где исполнялись всевозможные заказы для его богатых жителей. Поскольку чай и другие товары из Китая шли через Кяхту, достигая Европы, торговля приносила большие доходы. Но на что они тратились? Купцы оказались весьма просвещёнными, обладали хорошим вкусом, в особняках на улице миллионеров имелись библиотеки и картинные галереи; строились храмы. Очень современно звучит тема: «Капитал и его применение», и не мешало бы нынешним предпринимателям перенять кое-что из подобного опыта.
История бурного расцвета и падения Кяхты под натиском исторических перемен читается как увлекательная повесть, близкая приключенческому жанру.
***
О главе «Иркутск» следует сказать особо. Она была написана в 1979 году и, можно сказать, открыла «сибирскую одиссею Распутина», как назовёт книгу иркутский философ А.Д. Сирин. В виде «полемических заметок» под названием «Иркутск с нами» материал вышел в центральной газете «Советская культура», с целью защиты иркутской старины. Многим известны воспоминания С.А. Утмелидзе, в то время ответственного секретаря Иркутского отделения ВООПИК, о том, как «заметки» стали своего рода документом – сотрудники общества ходили с ним по инстанциям, отстаивая исторические объекты от сноса. И это помогало.
С другой стороны, «полемическое» произведение содержит немало лирических страниц. Начинается оно с признания в любви к городу на Ангаре, с «чувства родины», которое охватывает героя-повествователя при встречах после разлук.
Названо любимое время года, заветный час и уголок старого Иркутска, где «очень скоро теряешь ощущение времени и оказываешься в удивительном и сказочном мире» (с. 233). Лирическая интонация не мешает погружению в историю города и острому разговору о современной архитектуре, нарушающей его своеобразный облик.
***
Озеро Байкал можно назвать одним из главных героев в творчестве Распутина. Причём образ его нередко наделяется характером живого существа. «Байкал дышит глубоко, мощно и порывисто», от его дыхания рождаются ветры, угрожающие мореплавателю. Он коварен и непредсказуем, он заставил строителей переправы на Мысовой (глава «Кругобайкалка») изменить проект и перенести причал в другое место, более безопасное для швартовки ледоколов.
Но этот «дикарь» стал нуждаться в защите после того, как на его берегу возник бумажно-целлюлозный комбинат, и писатель Распутин отдал несколько лет борьбе за его чистые воды. Отрывки из «Байкальского дневника» в главе «Байкал» – репортаж с возрастающим напряжением.
Что значило сибирское озеро-море для Распутина, говорить много не надо, достаточно вспомнить его слова: «Рядом с Байкалом мало размышлять привычно, здесь надо выше, чище, сильнее думать, вровень с его духом, не бессильно, не горько» (с. 290). И Распутин достиг этого: слово художника и мыслителя стало вровень с мощным духом Байкала.
***
Горный Алтай написан с таким же размахом. С той лишь разницей, что не пришлось отстаивать Катунь от намерений покорителей рек перегородить её плотиной ГЭС. Идея канула в провале 1990-х годов. Заповедные просторы остались во власти «гордых духов» озера Телецкого, преданий о Беловодье, запрятанном где-то высоко, на границе с Китаем, откуда до сей поры кому-то слышится колокольный звон…
В этой главе нарисован герой былинной силы, внешне похожий на «опростившегося патриарха». «У него не улыбка, а возгорание лица» и «большие тугие руки, разработанные до звона». Гидрологический пост, на котором вёл наблюдения Николай Павлович Смирнов за озером Телецким, превратился в пожизненный «Смирновский пост» служения скалистой земной тверди.
Много лет назад он спас кедровый заповедник от закрытия, написав письмо брату своего друга молодости, члену политбюро М.А. Суслову, после чего заповедник вернули. У него богатырская семья, из семнадцати детей, рождённых женой-алтайкой, четырнадцать из которых выросли и стали на ноги; у него на горном прилавке раскинулся яблоневый сад, какого в этих местах нет ни у кого. Оригинальность сада в том, что земля на тот прилавок была поднята снизу, слой за слоем, год за годом, мешками, «тачкой и таской». Воистину человек-легенда, сращённый с природой Горного Алтая!
***
Невозможно охватить в пределах одной статьи всю громаду книги «Сибирь, Сибирь…». Но как не упомянуть «Русское Устье» – затерянный за Полярным кругом островок Руси, поразивший писателя, а вслед за ним и читателя языком эпохи Ивана Грозного, на котором до 80-х годов ХХ века говорили потомки тех, кто укрылся в тундре от жестокости царской власти?..
Кого оставит равнодушным рассказ о спуске по Лене-реке, превратившемся для автора и двух его товарищей в экстремальное путешествие под затяжным дождём, в резиновой лодке, в конце августа? Дата написания – 1993 год, год расстрела Российского парламента. Природа будто настраивала человека на тревожный лад, внезапной непогодой (дождя не должно было быть по всем прогнозам!) намекая, что разлад в стране ведёт к трагедии. Неслучайно писатель, находясь в горно-таёжной глуши, думал о нарастающей смуте и многотысячных демонстрациях на улицах Москвы…
Книга имеет очевидную кольцевую композицию и заканчивается главой «Моя и твоя Сибирь», охватившей самое драматическое десятилетие перестроечной России (1990–2000). Голос автора наполнен болью от набирающей обороты разрухи. Обо всём сказано прямо и честно. Подошли к краю: «Стране будущего» грозит участь мировой колонии; гражданин богатой Америки предлагает выкупить Сибирь, и даже названа цена – за 5–6 триллионов долларов…
Но есть в книге две главы, написанные в 2005 году – «Транссиб» и «Кругобайкалка». В них другой настрой. Это гимн труду, побеждающему и спасительному. Строительство Великого Сибирского пути и Кругобайкальской железной дороги – из области побед. Распутин чутко ощущал пульс времени и видел: выстояла Россия, выстояла и Сибирь. И если удалось на стыке минувших веков «прошить» железной нитью громадное расстояние с тяжелейшими участками рельефа, при низком уровне техники и в сжатые сроки, если удалось возвести «Золотую пряжку Транссиба» как образец строительного искусства, то надо ли бояться большой работы в будущем восстановлении?..
История показывает: народ российский способен в труде не только к преодолению сложных обстоятельств, но и к самопреодолению. Заметим: такого слова нет в словарях, видимо, оно было рождено самой темой.
***
В полотне «Сибирь, Сибирь…» соединилось многое. Это исследование, пропущенное через сердце писателя и подсказанное сердцем, вместило в себя различные способы выражения. Легко обнаружить здесь и путевую прозу, и поэзию, и религиозное преклонение перед высоким проявлением духа, и россыпь философских наблюдений, и прямолинейность высказывания. Всё впитала в себя живая, льющаяся интонация, подобная чистым струям Ангары и Байкала – от возвышенной ноты до иронической, с вкраплениями тончайшего юмора.
В итоге родился жанр, которому пока нет названия.
Не пришла ли пора подумать о жанре и прислушаться к самому писателю, однажды ответившему на кем-то заданный вопрос:
«Это очерковая книжка, но всё-таки это художественная литература. Я забывался, когда работал над ней, и отдавался чистому художественному слову. Как-то вышло, что она издана за границей, например, в США, а у нас осталась незамеченной».
Добавлено: «После "Сибири…" моя творческая лаборатория была опечатана» (В.Г. Распутин. Книга «Сибирь, Сибирь…». URL: https://cont.ws@VitimBabi4ev588943/full).
По сказанному видно, что писатель колебался в определении жанра своего детища и был уверен только в одном: это художественная литература. Дальнейшее уточнение, видимо, возлагал на читателя.
Так возьмём на себя ответственность признать, что «Сибирь, Сибирь…» принадлежит к эпическому жанру, и дело филологической науки, литературной критики осмыслить особенности распутинского эпоса.
И как же могло случиться, что такой шедевр современной литературы не дошёл до широкого круга читателей! Втиснутый в узкие рамки публицистики с одной стороны и фотокниги – с другой, он ждёт более внимательного прочтения, что предполагает издание большим тиражом, с оформлением, не заслоняющим текста, с доступной для покупателя ценой. Это необходимо сделать, чтобы довести книгу до старшеклассников и студентов, если мы имеем в виду патриотическое воспитание, а также до всех, кто занимается проблемами Сибири – для расширения кругозора при разработке стратегий и планов.
В Иркутске говорят, что «Сибирь, Сибирь…» сегодня переводится на китайский язык. Тираж её наверняка превысит наши выпуски во многие разы, и впечатление от текста будет тоже несопоставимым…
Так для кого же писал эту книгу Валентин Распутин?..
Валентина СЕМЕНОВА
***
Статья написана на основе доклада, прочитанного на Всероссийской научно-практической конференции Музея В.Г. Распутина «Валентин Распутин. Исконное и злободневное в сознании художника» 26 сент. 2022 г., Иркутск.
