Д. Егоров. Религия и социализм

В «Осевое время» по К. Ясперсу (800-200 гг. до н.э.) появляются основные мировые религии: конфуцианство, буддизм, ряд религиозно-философских школ индуизма, иудаизм, этические учения Сократа и стоиков (во многом предвосхитившие этику христианства и ислама) [Ясперс 2015]. Во всех этих учениях утверждается, что целью и смыслом земной жизни человека является переход от эгоистической мотивации к моральной.

Наиболее ясно это выражено в конфуцианстве. В отличие от других мировых религий, конфуцианство практически не имеет онтологического ядра (то есть утверждений о существовании Творца, некоей высшей реальности, etc.), являясь, в сущности, социально-этическим учением. Целью конфуцианства прямо провозглашается создание гармоничного и морального общества, а индивидуальное нравственное самосовершенствование личности полагается средством для достижения этой цели [Торчинов 2007: 134-135].

Впрочем, связь между личностным самосовершенствованием и социальным служением провозглашали и христианские Учителя: «Искать полезного для общества – вот правило совершеннейшего христианства… постишься ли ты, спишь ли на земле, изнуряешь ли себя, но если ты не печешься о ближнем, то не делаешь ничего важного, и при всем том еще далеко отстоишь от образца» [Комментарии…].

Если в докапиталистическое время вопросы социальной справедливости рассматривались прежде всего в религиозном контексте, то последние 200 лет это стало предметом социалистических учений (по большей части секулярных). К концу ХIX века, в конкуренции с довольно большим числом альтернативных социалистических (коммунистических) концепций, доминирующую позицию занял марксизм [Шубин 2007]. Как следствие философского материализма, и «материалистического понимания истории», социализм (в форме марксизма) приобрел аспект воинствующего атеизма.

Однако понимание социализма как общества без эксплуатации (как, впрочем, и понимание социализма как плановой экономики с преимущественно общественной собственностью), никаким религиозным канонам не противоречит. Поэтому уже с ХIX века существует и религиозная интерпретация социализма: в форме социальных учений христианского социализма [Джонсон 1957: Булгаков 1991; Молотков 2008], теологии освобождения [Уильямс 2023], etc. Конкретные религиозно-социалистические практики можно отсчитывать с апостольской общины христиан (Деяния 4: 32-37). В то же время, весьма многие религиозные мыслители (и просто верующие) не разделяют идеи близости социальных целей социализма и религии.

Таким образом, существуют антагонистичные оценки отношения идей социализма и религии: как среди сторонников социализма, так и среди людей религиозных. По нашему мнению, этот антагонизм (антагонизмы) нельзя преодолеть логическим анализом, — ибо их основой является ценностный конфликт (несовместимые глубинные ценности). Однако можно эксплицировать философские основания противоречивости оценок социализма и религии – чему и посвящен данный текст.

В обсуждаемой проблеме мы усматриваем два аспекта, со стороны социализма, и, соответственно, религии:

а) выбор антропологической модели в рамках социалистического мировоззрения;

б) понимание смысла религии.

Принимаемая в марксизме (и не только) антропологическая модель человека как существа, морально добродетельного по своей «родовой сущности», предполагает, что для восстановления этой гипотетической изначальной доброты достаточно только лишь реформировать социальные институты. Личные нравственные усилия и моральный выбор предполагаются в определяющей степени детерминированными внешними обстоятельствами (в марксизме, например, это наличие частной собственности, которая якобы неизбежно превращает человека в алчного капиталиста). Такая антропологическая модель противоречит смыслу и сущности этических учений всех основных мировых религий, видящих смысл жизни человека именно в личном выборе между Добром и Злом (Богом и дьяволом).

Марксизм (в отличие от либерализма), предполагает этическое преображение человека в процессе исторического развития, однако постулирует, что этот переход в области общественной морали должен, с ростом «производительных сил», произойти неизбежно, и, в сущности, практически автоматически, «сам собой»: «Коммунисты не выдвигают ни эгоизма против самоотверженности, ни самоотверженности против эгоизма и не воспринимают теоретически эту противоположность … они, наоборот, раскрывают ее материальные корни, с исчезновением которых она исчезнет сама собой» [Маркс, Энгельс 1955: 67]. Догма зависимости морали, как части «надстройки», от «базиса», то есть экономики, по нашему мнению, есть главный дефект идеологии марксизма[1].

Наша уверенность в утопичности антропологии марксизма основана на принципе Юма, который констатирует невозможность выведения ценностных (этических, целевых) положений из фактов[2]. Поэтому мы делаем вывод: экономические отношения (в том числе институт собственности) – инструмент для реализации эксплуатации, а не первопричина оной [Егоров 2022].

Любое социалистическое учение, чтобы адекватно описывать реальность (и потому могущее быть основой социального проектирования), должно опираться на адекватную антропологическую модель (иначе оно будет входить в противоречие не только с религиозными концепциями, но и с фактами). По нашему мнению, это есть модель, принимаемая в основных мировых религиях, — наличия у человека двух ценностных центров: инстинкта самосохранения и морального чувства. Инстинкт самосохранения защищает интересы тела (его проявления: эгоизм; стремление к потреблению, в том числе демонстративному; к превосходству); моральное чувство защищает ценности надындивидуальные: «…плоть желает противного духу, а дух – противного плоти: они друг другу противятся…» (Гал. 5:17).

Иными словами, моральным чувством мы называем априорный (так же, как и инстинкт самосохранения — ни к чему не сводимый и не из чего не выводимый) психический импульс, лежащий, в том числе, в основе морали. Это – чувство единства с какой-то системой более высокого уровня, нежели индивид (семьей, социумом, в пределе — со всем миром). На уровне обыденного знания этот импульс именуется совестью: «…впечатления, при помощи которых мы познаем нравственное добро или зло, суть не что иное, как особые страдания или удовольствия … добродетель различается вследствие того удовольствия, а порок — вследствие того страдания, которое возбуждает в нас любой поступок, любое чувство или характер при простом взгляде на него…» [Юм 1996: 512, 516].

Либеральная модель человека. Помимо этического сенсуализма (то есть признания морального чувства) существуют этические концепции, стремящиеся обосновать рациональный генезис морали. Здесь следует отметить, что любую гипотезу рационального обоснования морали разрушает принцип Юма (ввиду чего он и получил свое второе название: «гильотина Юма»). Принцип Юма констатирует невозможность выведения этических положений из фактов[3].

В сугубом большинстве случаев, когда говорится о рациональном обосновании морали, подразумевается стремление обосновать мораль как производное от инстинкта самосохранения: «…стремление к благополучию (определенному настолько глубоко и широко, насколько это возможно) – это единственный вразумительный базис для морали и для ценностей» [Харрис 2015: 32].

Такая антропологическая модель («эгоист, склонный к оппортунизму» — homo oeconomicus), по нашему мнению, лежит в основе либерализма [Егоров 2023а][4]. Важно отметить, что такое понимание человека несовместимо ни с социалистическим, ни с религиозным мировоззрением:

1) Любая попытка построения «социализма для homo oeconomicus» будет внутренне противоречивой: инстинкт самосохранения у стайных приматов (а человеческие инстинкты имеют очевидно животную природу) реализуется не только в желании иметь блага – но и, главное (!), в борьбе за место в иерархии, за доминацию, то есть как инстинкт иерархического доминирования. Последние 200 лет его главной формой проявления стало демонстративное потребление [Веблен 1984]. В отличие от голода, никакого верхнего предела насыщения демонстративное потребление не имеет, причем главным оптимизируемым параметром является в этом случае не абсолютный уровень материального достатка, а разница между своим уровнем и уровнем других (уровень в социальной стратификации)[5]. То, что в стремлении к богатству главное — не собственно благосостояние, а тщеславие (демонстративное потребление), ибо «богатство выдвигает человека на первый план, превращая в центр всеобщего внимания», показал еще Адам Смит в «Теории нравственных чувств» [Smith].

2) В ХХ веке в ряде стран имел место антисоциалистический по своей природе союз либеральных и консервативно-религиозных политических сил. По нашему мнению, это непосредственно связано с тем, что ведущей формой среди социалистических учений к концу XIX века стал атеистический марксизм. С одной стороны, это было исторически закономерно: ввиду практического сращивания религиозных и государственных структур во всех ведущих странах того времени – что вызвало закономерную потерю морального авторитета церкви. С другой стороны, это и породило тактический альянс либеральной и религиозно-консервативной идеологий, направленный против марксизма, как общего врага (по принципу «враг моего врага – мой друг», ведь обе эти идеологии в рамках марксизма рассматриваются как ложные и враждебные). Но, по существу, это был тактический союз идеологий антагонистичных. Поэтому вполне закономерно, что с конца ХХ века, — после того, как необходимость в этом тактическом союзе против социализма исчезла (ввиду уничтожения СССР и распада мировой системы социализма), в странах Запада интенсифицируется процесс дехристианизации (см. [Розмаинский 2015])[6].

Таким образом, с религиозным мировоззрением глубинно несовместимы антропологические модели, лежащие в основе и либерализма, и марксизма.

Теперь откажемся от ложного отождествления марксизма и социализма, и рассмотрим вопрос со стороны религии.

Мораль и религия. Начнем с констатации следующего факта: хотя конкретные религиозные мифы и догматы религий весьма различны, моральные заповеди мировых религий практически совпадают. Из этого многие авторы [Беккер 2009; Докинз 2008] делают вывод, что мораль и религия никак не связаны между собой: из различных оснований крайне маловероятно выведение практически одинаковых следствий (из различных по форме религий мораль, в сущности единая для всего человечества, невыводима).

Мы же делаем другой вывод: мораль и религия связаны; однако не религия предшествует (и является причиной) морали, а, напротив, моральные заповеди являются информационным ядром религиозности[7]. Соответственно, моральное чувство (выражением которого в словесной форме заповеди и являются) — это первоисточник любой религии.

Рядом религиоведов высказывался тезис, что психологической основой феномена религии является мистический (трансперсональный) опыт святых и пророков, который затем рационализируется в форме заповедей и религиозных догматов. Сутью мистического опыта, во все времена и во всех культурах, является переживание сильного чувства единства (unio mistica), — с Богом, со всем миром; собственно, точное и объективное словесное выражение таких переживаний принципиально невозможно [Торчинов 2007: 368-369]. В то же время, онтологической основой нравственности (морального чувства) также является чувство единства: «”Люби ближнего своего, как самого себя”, – ибо этот ближний на самом деле – ты сам» [Шолем 2004: 346]. Из этого следует, что религиозное чувство, в сущности, тождественно чувству моральному (является его высшим проявлением); связь человека с Богом выражается моральным чувством (голосом совести): «…религия и мораль синонимичны» [Ганди 1959: 166]. И. Кант назвал идолопоклонством представления, что исполнение воли Бога может заключаться, кроме моральных действий, в чем-либо еще [Кант 2015: 303][8].

Таким образом, религию мы интерпретируем в философском аспекте[9] как онтологическую гипотезу, объясняющую существование мира (вовне) и морального чувства (внутри человека)[10]: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением … – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне. И то и другое мне нет надобности искать и только предполагать как нечто окутанное мраком … я вижу их перед собой … моральный закон открывает мне жизнь, независимую от животной природы и даже от всего чувственно воспринимаемого мира…» [Кант 2015: 562-563].

Из предлагаемой нами трактовки единства морального и религиозного чувства вытекает, что альтруистическое отношение к людям – это ступень (или даже фундамент) на пути обретения любви к Богу, а социальный смысл религии – защита морали[11].

В этом случае очевидна практическая идентичность социальных целей религии и социализма: религия призывает к переходу человека от животно-эгоистической мотивации к моральной (чувству любви в душе); социализм имеет целью реализацию этого же идеала на социальном уровне[12].

Кто-то из христиан может усмотреть в этом тезисе ересь хилиазма (претензию на построение рая на земле). Мы согласны, что построение бесконфликтного рая на земле[13], – утопия, причем утопия аморальная. Но из того, что на земле невозможен рай, совершенно не следует, что должен быть фашистский ад и/или безумное «общество потребления». Мы присоединяется здесь к мнению И. Валлерстайна: «коммунизм это утопия, что означает: нигде… Социализм, в отличие от этого, является достижимой исторической системой, … способствующей развитию равенства и справедливости» [Валлерстайн 2008: 140].

Альтернативный взгляд на смысл религии. Возможна и альтернативная трактовка отношения религиозного чувства (любви к Богу, связи с Богом) и морали, — как, может быть, и связанных, но по сути различных феноменов: религиозные догматы первичны, а мораль вторична, ибо производна от заповедей, основанных на откровении, и потому не подлежащих какому-либо анализу. Моральные заповеди способствуют совместной жизни людей, но выполнять их надо в первую очередь потому, что такова воля Бога (принципиально непостижимая); связь же с Богом устанавливается в первую очередь таинствами той или иной церкви. И, в любом случае, отношения между людьми вторичны, по отношению к познанию Бога: «Всем – лучше никогда не будет. Одним будет лучше, другим станет хуже … все здешнее должно погибнуть! И потому на что эта лихорадочная забота о земном благе грядущих поколений?» [Леонтьев: 188–189]

Тогда строительство храмов и монастырей, поддержка государством религиозных организаций неизмеримо важнее, чем любые секулярные процессы, — и потому нет ничего ужасного, если параллельно с «религиозным возрождением» идут процессы деградации общественной морали, попрания властью идей справедливости, etc[14]. В этом случае, если светская власть пытается использовать религию в охранительных целях, религиозная организация, как правило, идет на это, становясь частью иерархической пирамиды социального доминирования (и оправдывая такой status quo).

Такая ситуация провоцирует: а) вполне предсказуемое столкновение социалистических (коммунистических) и церковных организаций; б) именно атеистическую интерпретацию социализма, — как протест против охранительной позиции церкви.

Конкретно в истории СССР это привело, в том числе, к гонениям на церковь в 1920-е – 30-е годы (и гонения эти достойны осуждения). В то же время, считаем нужным отметить: большевики были бы бессильны развернуть эти гонения, если бы авторитет церкви в народе не был бы разрушен еще до 1917 года. Обширный обзор источников по теме идеологического краха РПЦ начала ХХ века см., например: [Галин 2016: 293-296][15].

Заключение. Если вынести за скобки тех, кто считает, что взрывы храмов – это и есть сущность социализма (и практически отождествляет социализм и сатанизм: [Шафаревич 1977]), выбор между социалистической и либеральной идеологиями верующий делает на основе тех же ценностных критериев, что и атеист.

Идеологическими противниками социализма становятся как верующие, так и атеисты: если интуитивно или сознательно симпатизируют обществу, устроенному на основе инстинкта иерархического доминирования, как мега-стая[16] (так, гонения на Иоанна Златоуста были вызваны, по всей вероятности, именно его проповедью социальной справедливости). Но идеологическими противниками идей социализма они становятся совсем не потому, что верят в существование Первопричины мира[17].

Если человек интеллектуально признает существование Бога, но не ощущает в душе морального чувства (любви к людям, альтруизма), то целью его веры будет реализация того же инстинкта самосохранения: ибо никакого третьего ценностного центра у человека, по нашему мнению, нет. В этом случае главным в религиозной жизни становится соблюдение таинств и обрядов: как средство для минимизации проблем земной жизни, и/или посмертного попадания в рай (спасения от вечных мук).

Предельной формой такого рода веры являются ряд протестантских религиозных деноминаций, восходящих к кальвинизму: «[в] книге Беньяна “Pilgrim’s progress“ … описывается, как некий “христианин“, осознав, что он находится в “городе, осужденном на гибель“, услышал голос, призывающий его немедля совершить паломничество в град небесный. Жена и дети цеплялись за него, но он мчался, зажав уши, не разбирая дороги и восклицая: “Life, eternal life!“ (“Жизнь, вечная жизнь!“)» [Вебер 1990: 145]; «… на вопрос: “Нужны ли добрые дела для спасения?“ Ответ гласит: “Не нужны и даже вредны…“» [Вебер 1990: 237][18].

Напротив, сторонниками социализма становятся (как минимум, потенциально) верующие, интуитивно или сознательно склонные к иному пониманию религии: любовь в душе как цель, а религиозные таинства как средства для этого[19].

Литература:

Беккер В. Религия и мораль // Разум и экзистенция: Анализ научных и вненаучных форм мышления. СПб.: РХГИ. 1999. С. 263-281.

Бердяев Н. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Сварог и К, 1997.

Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск: Наука. 1991.

Валлерстайн И. Исторический капитализм. Капиталистическая цивилизация. М.: Товарищество научных изданий КМК, 2008.

Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 61-272.

Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс. 1984.

Галин В. Движущие силы истории. М.: Алгоритм, 2016.

Ганди М.К. Моя жизнь. М.: Изд. восточной литературы, 1959.

Джонсон Х. Христиане и коммунизм. М.: ИЛ, 1957.

Докинз Р. Бог как иллюзия. М.: КоЛибри, 2008.

Егоров Д.Г. О причинах социальной эксплуатации и перспективах ее исчезновения // Общественные науки и современность. 2022. № 4. С. 16-32.

Егоров Д.Г. Модель человека как ключ к пониманию идеологии (о немарксистской альтернативе либерализму) // Общественные науки и современность. 2023a. № 3. С. 23–38.

Егоров Д.Г. Почему погиб СССР (о ценностных основаниях идеологий). 2023b. URL:  http://novsoc.ru/d-egorov-pochemu-pogib-sssr-o-tsennostnyih-osnovaniyah-ideologiy/

Кант И. Критика практического разума. M.: Эксмо-Пресс, 2015.

Комментарии Иоанна Златоуста — 1 послание Коринфянам, 11 глава: URL: https://bible.by/zlatoust/53/11/ (дата обращения: 1.04.2024)

Леонтьев К.Н. О всемирной любви: URL: https:// bookscafe.net/author/leontev_k-10783.html (дата обращения: 1.04.2024)

Льюис К.С. Просто христианство. М.: ХНАЦ, 2011.

Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 3. М.: Госполитиздат, 1955. С. 7‒544.

Молотков А.Е. Миссия России. Православие и социализм в XX веке. Санкт-Петербург: Русский остров, 2008.

Приказ: архив уничтожить! Прибалтийский экзархат и Псковская православная миссия в годы немецкой оккупации 1941-1944. Сборник документов. Авт.-сост.: С.К. Бернев, А.И. Рупасов. СПб.: «Арт-Экспресс», 2016.

Программа Коммунистической партии Советского Союза (1961) — URL: http://музейреформ.рф/node/13891 (дата обращения: 1.04.2024).

Розмаинский И.В. Дехристианизация в Западной Европе и современные институты капитализма // Terra Economicus. 2015. № 1. С. 30-42.

Торчинов Е.А. Пути философии Востока и Запада: познание запредельного. Санкт-Петербург : Азбука-классика; Петербургское Востоковедение, 2007.

Уильямс Э.А.Дж. Христианские левые: введение в радикальную и социалистическую христианскую мысль. М.: Новое литературное обозрение, 2023.

Франк С.Л. Проблема «христианского социализма» // Франк С.Л. По ту сторону правого и левого. Париж: Ymca-press, 1972. С. 63-82.

Харрис С. Моральный ландшафт. Как наука может формировать ценности людей. — М.: Карьера Пресс, 2015.

Шафаревич И.Р. Социализм как явление мировой истории. Paris: YMCA-PRESS, 1977.

Шолем Г. Основные течения в еврейской мистике. М.: Мосты культуры, 2004.

Шубин А.В. Социализм. «Золотой век» теории. М.: Новое литературное обозрение, 2007.

Юм Д. Трактат о человеческой природе, или попытка применить основанный на опыте метод рассуждения к моральным предметам // Юм Д. Сочинения в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1996. С. 53-655.

Ясперс К. Истоки истории и ее цель // Метафизика. 2015. № 4. С. 170-187.

CHRISLAM CONFIRMED: Led By Pope Francis, Leaders Of The World’s Religions Formally Adopt Human Fraternity Document At 7th Congress: URL: https://www.nowtheendbegins.com/7th-congress-of-leaders-of-world-religions-adopt-human-fraternity-ch... (дата обращения: 1.04.2024).

Smith A. The Theory of Moral Sentiments: URL: http://www.ibiblio.org/ml/libri/s/SmithA_MoralSentiments_p.pdf (дата обращения: 1.04.2024).

Survival of the Richest. How we must tax the super-rich now to fight inequality. Oxfam briefing paper – January 2023: URL: https://www.oxfamfrance.org/wp-content/uploads/2023/01/Davos_2023_full-report_English_EMBARGOED.pdf (дата обращения: 1.04.2024).

Статья опубликована в журнале «Философия хозяйства». 2024. № 3. С. 144-160.

DOI: 10.5281/zenodo.11235346

***

Примечания:

[1] Так, мы считаем, что именно утопическая по сути антропология марксизма явилась главной причиной гибели СССР [Егоров 2023b].

Конечно, мы не претендуем на приоритет этого нашего тезиса: о том, что воинствующий атеизм марксизма, и акцент на сугубо экономические методы решения экзистенциальных проблем человеческого существования закладывают под идею социализма мину замедленного действия, еще в начале ХХ века предупреждали ряд мыслителей [Булгаков 1991; Бердяев 1997].

[2] Как заметил Д. Юм, в любой попытке вывести моральное утверждение из знаний о сущем неизменно присутствуют логическая ошибка: переход от суждений со связкой «есть» к суждениям со связкой «должен» (что логически невозможно) [Юм 1996: 33].

[3] Конечно, при построении и развитии любой этической системы разум используется. Под невозможностью рационального обоснования морали понимается, что цепочка этических дедукций должна иметь начало в каком-то тезисе (моральной аксиоме), которую рационально обосновать невозможно.

[4] Мы не считаем модель homo oeconomicus неверной, – мы считаем ее неправомерно обобщенной. homo oeconomicus есть модель человека с приоритетом инстинктивной мотивации: моральное чувство неразвито и/или подавлено инстинктом самосохранения.

[5] То, что это действительно так, следует уже из того, что, хотя в последние десятилетия средний житель стран Запада (и не только Запада) объективно имеет уровень бытового комфорта, превышающий аналогичный уровень высшей аристократии в средневековье, — этим же средним классом рост неравенства воспринимается как одна из главных угроз для человечества [Survival…].

[6] В РФ, ввиду очевидного дефицита легитимности у пришедших к власти, после распада СССР, либералов, альянс власти и РПЦ пока себя не исчерпал.

[7] Заповеди есть формализация поведения, соответствующего моральному чувству (усиливающего и укрепляющего оное). поведение, предписываемое заповедями, может различаться в зависимости от исторического и культурного контекста, но в основе его лежит единый в своей сути импульс.

[8] Из нашего понимания первичности морального (религиозного) чувства по отношению к ритуалам и догматам следует, что истинное обретение веры определяется не интеллектуальным признанием бытия Бога (и/или каких-то конкретных догматов), а изменением главной жизненной ценности: переходом от инстинктивно-эгоистической мотивации к моральной. Иными словами, наши главные ценности – это чувства, а не мысли, и находятся в душе (подсознании), а не в сознании.

[9] To ecть, мы выносим за скобки мистические и догматические аспекты религии: в настоящем исследовании мы стремимся оставаться в рамках философии и науки.

[10] Из этого не следует, что любой человек, ощущающий моральное чувство (и/или следующий оному), обязательно становится религиозным: человек может вообще никак не объяснять моральные импульсы, или объяснять их атеистически (как результат эволюции).

Верно и обратное: человек может не ощущать морального чувства (быть полным эгоистом), и при этом интеллектуально признавать бытие Бога (и состоять в религиозной организации).

[11] Соответственно, критерий прогресса или регресса развития социума (и религиозных структур в обществе) не количество построенных храмов, а уровень общественной морали. Если мы именно в этом видим смысл религии, тогда разные религии могут мирно сосуществовать (как, например, православие и ислам в истории России), – ибо у них, в сущности, одна цель. Если же этот смысл забывается (не понимается) – главной становится форма (обряды, догматы). В сущности, это та же проблема смешения целей и средств. По нашему мнению, это и есть глубинная причина религиозных войн:

Если считать главным в религии какие-то конкретные догматы, тогда разногласие в догматике становится смысло-жизненным конфликтом. Причем конфликт этот принципиально неразрешим (компромисс возможен по второстепенным ценностям, но не по высшим). Соответственно, решение межрелигиозных конфликтов, по нашему мнению, не в создании некоей глобальной религиозной сверхструктуры (в стиле провозглашения «хрислама» [CHRISLAM…]), а в осознании идентичности высшей цели любой формы религии.

[12] Важно отметить, что потакание социальному паразитизму в форме вульгарно понимаемого «равенства» (как равенства в потреблении благ — безотносительно вклада в общественное благосостояние) инструментом социализма (тем более – его атрибутом), при таком понимании социализма, не является. социальный паразитизм (нищенство, жизнь на пособие без стремления к работе) — это та же эксплуатация «снизу» (стремление взять у какого-либо индивида или общества в целом больше, чем отдать). Социализм, в нашем понимании – это общество, где системно подавляются любые формы эксплуатации [Егоров 2023а].

[13] Например, по формуле «…каждому по потребностям» [Программа…].

[14] Автор этих строк в 2011 году беседовал с одним священником (причем с репутацией высокодуховного), и на реплику о падении в РФ общественной морали (в том числе и среди православных) получил ответ: «Ну и что? Пока Литургия служится – все хорошо. мир создан, чтобы служилась Литургия».

[15] Мы не видим здесь противоречия с тем фактом, что при переписи населения СССР 1937 г. почти 57 % назвали себя верующими [Приказ… 2016: 4]: разочарование в конкретной религиозной организации и потеря веры в Бога — это не одно и то же. Для России всегда была характерна религиозность в смысле М. Ганди, то есть практическое отождествление религиозного и морального чувства.

[16] С.Л. Франк в своей известной статье «Проблема ”христианского социализма”» дошел до того, что объявил капитализм общественным строем, «который в максимальной мере благоприятен развитию и укреплению свободного братско-любовного общения между людьми», аргументируя это следующим образом: «Ибо социалистический строй … принудительно осуществляющий социальную справедливость, тем самым лишает христианина возможности свободно осуществлять завет христианской любви» [Франк 1972]. Как ни странно, но ограничения на владение оружием и наличие полиции (что, согласно такой логике, вроде бы лишает христианина возможности «свободно, без внешнего принуждения» осуществлять завет «не убий»), С.Л. Франк не отвергает. По нашему же мнению, сущностью капитализма является конкуренция и стремление к демонстративному потреблению; в моральном плане это есть нелюбовь (гордыня), то есть не «развитие и укрепление», а разрушение «братско-любовного общения между людьми».

[17] Конечно, и этическое неприятие эксплуатации логически также никак не связано с верой в то, что материя сама себе последнее основание.

[18] Сравним эти цитаты с приведенным во введении высказыванием Иоанна Златоуста: из одного и того же источника (Библии) Иоанн Златоуст и кальвинисты вывели прямо противоположные этические рекомендации. Это замечание – иллюстрация утверждения, что этический выбор первичен по отношению к догматике.

[19] Конечно, мы не первые так интерпретируем сущность религиозной веры. Эта интерпретация, например, имеется в тексте Нового завета: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1Кор 13: 2-3).

Источник: «Новый социализм»