Безбрежный мир Расула Гамзатова

Словно величественные седые горы, так естественно и непринужденно простирающиеся в небеса, впечатляюще, блестяще, впитав в себя особую энергетику родной земли, сумел этот непревзойденный художник возвыситься над всей нашей планетой. И это возвышение стало столь органичным и всецело оправданным, что никто в мире сему факту, в принципе, и не удивился.

Так и должно было быть, ведь Расул Гамзатов, столетний юбилей со дня рождения которого мы отметили в сентябре и продолжаем отмечать на протяжении всего 2023 года – гамзатовского года, пришел в этот мир, чтобы возвысить его до самых, что ни на есть, недосягаемых высот. Высот всепобеждающего духа, разума, высот всеобъемлющей любви, человечности, доброты, справедливости и чести. Высот, которых сам поэт стремительно достиг в молодом возрасте и с которых он и до сих пор смотрит на мир своим добрым, проникновенным, мудрым взглядом. Взглядом человека, постигшего самые потаенные земные законы и прекрасно знавшего их основополагающие формулы. Человека, творившего во имя человека и всего человечества одновременно. Человека, прославившего свою малую родину Дагестан и всю необъятную Россию, Советский Союз, весь наш русско-советский мир. Мир, в котором только и мог творить этот гений, титан духа и мысли, великий подвижник и созидатель, «крылатый горный орел» отечественной и мировой поэзии.

«Его космос – все человечество, – писал выдающийся литовский поэт Эдуардас Межелайтис. – Самая яркая его звезда – его родной Дагестан. Каждый отдельный человек для него – это неповторимая звезда. Он облетел весь этот космос, который я называю созвездием человечества, и побывал на каждой звезде – в каждом человеке, в каждом сердце. Аудитория его читателей огромная – это миллионы людей, говорящих на разных языках. Сам он пишет на аварском языке – на языке, на котором говорят несколько десятков тысяч жителей его родного Дагестана. А читает его весь мир».

Да, Гамзатова читал, читает и будет читать весь просвещенный и цивилизованный мир. И в констатации данного факта нет и толики преувеличения. Собственно, для всех тех, кто в мире любит и ценит поэзию, имя Гамзатова давно заслужено причислено к плеяде самых выдающихся поэтов XX столетия. Поэтов, чей поэтический голос повлиял на народы и страны, поколения и отдельные людские судьбы, разные, но неизменно и последовательно стремившиеся к постижению глубинных основ мироздания, которые людям так мастерски и приоткрывал великий Расул.

Но для того, чтобы эти основы миропонимания и вытекающие из них законы человеческого общежития людям в своих стихах приоткрывать, их следовало понять и постичь самому. И надо сказать, что Гамзатову эти знания дались в достаточно молодом возрасте. Тогда, когда он, – молодой статный горец из Дагестана, отучившийся в Литературном институте имени А.М. Горького в Москве, стал о себе уверенно, но ненавязчиво заявлять в поэзии, ставшей его главным жизненным призванием.

Гамзатова заметили как-то сразу, причем не только в Дагестане и Москве, где на правительственном уровне уже в 1952 году его удостоят Сталинской премии третьей степени.

Далеко от столицы, в цветущем Сталинабаде в 1954 году выдающийся таджикский поэт Мирзо Турсун-заде напишет: «С глубоко волнующими стихами выступает молодой аварский поэт Расул Гамзатов. Он удивительно просто и с огромной любовью рассказал всесоюзному читателю о своей горной стране. И переживания аварского юноши, высказанные Гуниб-горе, стали близки миллионным массам советского народа. Он весь перед нами – «аул под названием «Чох», и с какой мягкой, подкупающей теплотой показывает поэт гигантские преобразования Дагестана, счастливую жизнь горцев. Расул Гамзатов обращается к темам, которые говорят о понимании им своего гражданского долга писателя, он пишет о патриотизме советских людей, о цельности человеческого характера, о высокой морали, о чистоте любви. И для всего он находит неповторимые интонации, по которым мы угадываем его поэтический голос. Творчество Расула Гамзатова и подобных ему поэтов заслуживает пристального изучения, потому что правильно ориентирует нашу поэтическую молодежь…»

Бесспорный талант Гамзатова подмечали, разумеется, многие. Уж слишком выделялся он на том общем поэтическом фоне, который в те годы в советской литературе присутствовал. Но сам поэт никак не пытался выделятся и как-то себя выпячивать. Позерство, самолюбование, высокомерие, двуличие, чванство ему всегда были чужды. Потому и шел он по своему пути уверено, смело, с высокоподнятой головой, как и подобает горцу. «…человек и свобода, человек и честь, человек и отвага сливаются в одно понятие, – писал Гамзатов в прозаической книге «Мой Дагестан». – Горцы не представляют, что орел может быть двуликим. Двуликих они называют воронами. Человек – это не просто название, но званье, притом званье высокое, и добиться его не просто».

Кстати, коль уж речь зашла о выдающемся таланте Гамзатова, любопытно обратиться и к его собственным оригинальным рассуждениям об этом удивительном явлении. «Неизвестно, откуда берется в человеке талант, – говорил поэт. – Неизвестно, земля или небо его дают. Или, может быть, он сын земли и неба? Неизвестно также, где он помещается в человеке: в сердце, в крови, в мозгу? С самого рождения он уже гнездится в маленьком человеческом сердце или человек находит его потом, совершая свой нелегкий путь по земле? Что больше питает его: любовь или ненависть, радость или печаль, смех или слезы? Или нужно все это – и одно, и другое, и третье, – чтобы талант рос и креп? Передается ли он по наследству, или человек накапливает его в себе в результате всего, что он увидел, услышал, прочитал, пережил, познал? <…>

Талант – нечто настолько таинственное, что когда все будут знать про Солнце и звезды, про огонь и цветы, когда все будут знать даже про человека, – в последнюю очередь все-таки узнают, что такое талант, откуда он берется, где помещается и почему он достается этому человеку, а не тому. <…>

Талант, вселяясь в человека, не спрашивает ни о величине государства, в котором человек живет, ни о численности народа. Приход его всегда редок, неожидан и поэтому удивителен, как блеск молний, как радуга в небе или дождь в омертвевшей от зноя и уже не ждущей дождя пустыне».

Тут, что называется, не поспоришь. Талант и вправду дается далеко не всем. И, порою, не так-то легко отличить человека, в действительности талантливого, способного создавать ярко индивидуальные творения, от того, кого принято называть подражателем, имитатором, или, если еще более прямолинейно и резко, – копией. Пускай и такой, которой сопутствует удача, но, все ж, копией, человеком, научившимся лишь неплохо копировать подлинных мастеров и жить за счет их таланта, даровитости, трудолюбия и настойчивости.

Таких приспособленцев от творчества Гамзатов презирал. Ему была чужда сама мысль о том, что можно у кого-то что-либо из творческого багажа позаимствовать, беззастенчиво назвав ту или иную вещь своей, то бишь тобою написанной. Нет, такой неприкрытой фальши Гамзатов терпеть не мог, уж очень честным, требовательным и объективным художником он был. Причем, требовательным, прежде всего, по отношению к себе, к своему творчеству.

Я не зову к покою или спячке,

Я сам люблю дыхание грозы,

Но жизнь есть жизнь, а не бега, не скачки,

И в жизни добывают не призы.

Учи, поэт, суровые уроки

И не бери без боя города,

Чтоб наскоро написанные строки

Не рвать потом, сгорая от стыда.

(перевод Я. Козловского)

С годами ширилось литературное мастерство, кругозор и Гамзатов все чаще приходил к серьезнейшим обобщениям и выводам. При этом он никогда не уставал выступать против равнодушия, эгоизма, высокомерия, подхалимства и других человеческих пороков, противопоставляя им порядочность, честность, доброту, сердечность, верность, надежность во взаимоотношениях, трудолюбие, настойчивость. Потому многократно и отмечали профессиональные критики необычайную созвучность поэзии Гамзатова тому времени, в котором ему посчастливилось творить.

Взглянуть на мир во всем его многообразии, было делом, естественно, непростым. Но Гамзатову оно оказалось по плечу, и не только оттого, что он редко бывал дома, проводя много времени в поездках. А потому, что он удивительным образом органично соединил в своей поэзии лиризм, пылкость, страстность, гражданственность, патриотизм, философские начала, прозорливость и оптимистический настрой. Вещи, на первый взгляд, не совсем и совместимые, однако, вполне уживавшиеся и друг друга в поэтических творениях Гамзатова дополнявшие и усиливавшие. Они-то, эти составляющие творчества, как отдельные направления и магистральные пути, наполненные ответвлениями, переходами и малыми дорогами, по сути и позволили поэту создать свою индивидуальную, неповторимую систему координат, во главу угла которой он ставил вопросы всеобъемлющие и непреходящие. Вопросы о большом человеческом мире, постижению которого Гамзатов и посвящал свое духоподъемное творчество.

Мир кажется мне книгой бесконечной,

В которой посетители его

Обязаны, оставив след сердечный,

Расписываться все до одного. <…>

Перо сжимаю трепетной рукою

И одержим надеждою, что я

Единственной, но честною строкою

Останусь в этой книге бытия.

Пускай на мир под желтою луною

Всегда любви нисходит благодать.

И все стихи, написанные мною,

Кладу в очаг, чтоб пламя поддержать.

(перевод Я. Козловского)

Мир в виде открытой, но не имеющей завершения книги, – это ли не иносказательный взгляд на существо мироздания? На его истоки, течения и направления? На его сердцевину, нами всеми воспринимаемую по-разному? И, как будто, все в словах поэта становится понятным, доступным, неоспоримым. Но тут же, где-то подсознательно, возникают и вопросы, которых, думается, Гамзатов всегда и ждал от своих читателей. Вопросов неоднозначных, но неизбежных, если, конечно, читатель пытался этот мир, рисовавшийся ему через призму философско-поэтических представлений поэта, понять, постичь и к себе приблизить. Хотя, полагаю, как бы читатели не приближались к миропониманию Гамзатова, оно, тем не менее, не давалось легко и без всяких умственных усилий. Отнюдь, мудрого художника Расула, как ни крути, невозможно было ранее, как и сейчас, читать отвлеченно, не сосредоточившись, не вдумываясь в существо эго сочинений. И это при том, что строки Гамзатова мелодичны, напевны, легко и свободно рифмуются, за что, само собой, следует поблагодарить и его талантливых переводчиков, открывших на творчество Гамзатова на русском языке. Том родном ему языке, на котором он всегда разговаривал с акцентом, но который знал и любил, тем самым подчеркивая свою кровную принадлежность к великой России, называемой им «второй матерью», его воспитавшей, окрылившей и поставившей на широкий путь.

«Моя вторая мать, – писал поэт, – великая Россия, моя вторая мать – Москва». И в подтверждение этих слов, бывая в зарубежных странах, Гамзатов неизменно говорил о своей русскости, заключавшейся в той неразрывной связи с Россией, которую он впитал с молоком матери и с наставлениями своего отца – поэта Гамзата Цадаса, классика и зачинателя дагестанской литературы.

Тем обязаны России

Горцев вольные сыны,

Что отныне им косые

Сабли турок не страшны.

И, плечом к плечу с Россией,

Пересилив тяжесть ран,

Насмерть мы в бою разили

Интервентов-англичан.

Это было – помним свято –

В девятнадцатом году…

Пью за русского собрата,

Как за старшего в роду.

И, умея в жизнь вглядеться,

Вижу: счастлив оттого,

Что живем мы сердце к сердцу –

Дети дома одного.

(перевод Я. Козловского)

Любовь к России, рожденная в недрах его беспокойного сердца и всегда пульсировавшего сознания, была для Гамзатова не показной. И его известные слова, произносимые им в дальних странах о том, что он – русский, говорились поэтом не ради красного словца и некой саморекламы. В последней он, к слову, никогда и не нуждался. Произносились же эти слова для того, чтобы лишний раз напомнить собеседникам о том, где находятся большая и малая родины поэта, где его очаг и где покоятся святые для него понятия, которыми он никогда, даже мысленно, не разменивался, оставаясь твердым и последовательным, как настоящая горная глыба, которую никак не обойти и не объехать, и, уж тем более, не свернуть с пути.

Но, пожалуй, вернемся к разговору о гамзатовской системе координат. Она, справедливости ради, не была явлением четко сформулированным и подробно поэтом описанным. Да и вообще, Гамзатову, как творцу, не было нужды обращаться к каким-либо вспомогательным и распознавательным средствам, ведь его поэзия лилась словно полноводная и быстрая горная река, не знавшая преград. Тем более, творчество поэта было по-настоящему любимо и его читателями, с нетерпением ожидавшими новые произведения большого мастера.

Однако, как бы там ни было, а система координат, все ж таки, в его творчестве присутствовала и осями на ней выступали следующие точки творческой заинтересованности: Дагестан и родной очаг; язык своего небольшого народа и голос матери, сыновняя любовь к ней и к Родине; романтика гор Кавказа и его славная история; преклонение перед Лениным и перед подвигом советского солдата, победившего в минувшей Великой Отечественной войне; борьба за мир и колокола Хиросимы; вечная любовь к женщине и преклонение перед ней; человек-творец и его стремление к созидательному труду; дружба народов и дружба между отдельными людьми; народная мудрость облекавшаяся в четверостишия, восьмистишия, эпиграммы и надписи; непреходящие людские ценности и впечатления, подчерпнутые в зарубежных странах; торжество высоких идеалов и подлинной культуры, как главной носительницы всего прекрасного на земле. И, при сем, какую бы тему из выше обозначенных ни стремился высветить поэт, он неизменно вкладывал в свои и лиричные, и гражданственные стихи личное авторское отношение к всему им описываемому.

Посему и брали гамзатовские строки за живое, не оставляя читателей равнодушными. Да и возможно ли было оставаться безучастным и черствым, когда, к примеру, звучали «Журавли»? Когда сознание молниеносно обращалось к безымянным образам солдат, «с кровавых не пришедшие полей»? А разве не трогали многомиллионную аудиторию строки о том, что «земля – это люлька людская», которая качается с людьми, «веками качается», напоминая всем нам о том, «что мы остаемся детьми»? Или, может, не вызывали никаких чувств и ассоциаций стихи о всемирном съезде матерей, на котором «женщина с младенцем на руках к трибуне шла, как будто бы мадонна»? Шла и видела кормящих грудью детей и скорбящих по погибшим сыновьям матерей, шла, «уверовав, что войны отвратимы»? Отвратимы, как, впрочем, и другие беды, напасти и невзгоды, тем паче, что Гамзатов всегда желал, «чтобы звонкий, счастливый, всюду слышали смех детворы, чтобы девушки были красивы, чтобы юноши были мудры».

А коли так, то почему же не должны звучать гамзатовские песни? Отчего не наполнятся вином бокалу, «чтоб друг другу все вы пожелали», все то, что и желал нам Расул Гамзатов? Желал, не сомневаясь в том, что добрых людей на земле значительно больше нежели злых и непорядочных и именно им предстоит выстраивать фундамент мира, дружбы и взаимопонимания между людьми. Людьми всех национальностей, людьми доброй воли, чести и достоинства, приходящими в мир с гуманными намерениями и стремлениями, за которые, если придется, не грешно и побороться.

Я пью за то, чтобы на белом свете

Опять до неба пламя не взвилось.

Я пью, друзья, за то, чтоб нашим детям

Пить за друзей погибших не пришлось.

За то, чтоб в мире было вдоволь хлеба,

Чтоб жили все и в дружбе, и в тепле,

Всем людям хватит места на земле,

Как волнам моря и как звездам неба. <…>

И пусть вражда народам глаз не застит,

Пусть ложь не затуманит честных глаз.

Короче говоря, я пью за счастье,

Провозглашаю, люди, тост за вас!

(перевод Н. Гребнева)

Слова эти, заздравный сей и оптимистичный тост, фактически, и являются той квинтэссенцией всего творчества Гамзатова, о котором написано немало книг, статей, исследований и отзывов благодарных читателей. И, если взглянуть на него основательно и комплексно, то и следует руководствоваться этой гуманистической сущностью, о которой шла речь выше. Сущностью, которой сам Гамзатов руководствовался не только как поэт, но и как крупный общественный деятель, многолетний депутат и член Президиума Верховного Совета СССР, член Советского Комитета защиты мира, член Дагестанского обкома КПСС, секретарь правления Союза писателей СССР и РСФСР, председатель писательской организации Дагестана.

Об общественной деятельности Гамзатова не стоит умалчивать. Как не стоит его выставлять лишь выдающимся поэтом, жившим в отрыве от того времени и общественно-политического строя, дитем которых он являлся. Глупо, согласитесь, сегодня говорить о том, что Гамзатов не поддерживал Советскую власть и в партию вступил ради карьеры. Нет, Расул Гамзатович был во всех отношениях советским творцом и его убеждения не менялись во след тем событиям, которые начали сотрясать страну в конце 80-х годов прошлого столетия. Не стал он и певцом новой «демократической» России, так как все то, что творилось в ней в 90-е годы его не могло ни радовать, ни вдохновлять. Посему, объективности ради, мы и говорим о том, что все лучшие свои творения Гамзатов создавал в советское время, от которого, соответственно, отделять поэта мы никак не можем, да и не имеем, если уж ведем разговор принципиальный, на это попросту морального права, того самого, неписанного, которого всю жизнь старался придерживаться и сам Расул Гамзатович.

Казалось бы, голосом Гамзатова говорила вся страна, были ему доступны и общемировые проблемы, их трактовки, а он, тем не менее, оставался творцом сугубо национальным, остро ощущавшим в себе зов своего небольшого народа. «Каждый человек должен смолоду понимать, что он пришел на землю для того, чтобы стать представителем своего народа, – писал Расул, – и должен быть готовым принять на себя эту роль.

В какие бы края ни забросила меня судьба, я везде чувствую себя представителем той земли, где я научился седлать коня. Я везде считаю себя специальным корреспондентом моего Дагестана. Но в свой Дагестан я возвращаюсь как специальный корреспондент общечеловеческой культуры, как представитель всей нашей страны и даже всего мира.

Я – аварский поэт. Но в своем сердце я чувствую гражданскую ответственность не только за Аваристан или Дагестан, а за всю страну и даже за всю планету. Двадцатый век. Нельзя жить иначе».

Когда я, объездивший множество стран,

Усталый, с дороги домой воротился,

Склонясь надо мною, спросил Дагестан:

«Не край ли далекий тебе полюбился?»

На гору взошел я и с той высоты,

Всей грудью вздохнув, Дагестану ответил:

«Немало краев повидал я, но ты

По-прежнему самый любимый на свете. <…>

И все же, вернувшись к тебе из чужих,

Далеких столиц, и болтливых и лживых,

Мне трудно молчать, слыша голос твоих

Поющих потоков и гор горделивых».

(перевод Я. Козловского)

Так мог писать, обращаясь к Дагестану с высоты величественных гор, только человек в них и в родной край необычайно влюбленный, готовый ради них на самопожертвование. И Гамзатов действительно многим жертвовал. Жертвовал как поэт, отдававший малой родине свою тонкую, ранимую душу, и как аварец, гордившийся своим народом, пропагандировавший его язык и культуру, и как неравнодушный гражданин, коммунист, которому были близки чаяния, переживания и тревоги своего народа и всей огромной многонациональной страны, и как многолетний депутат Верховного Совета СССР, бравшийся за решение насущных проблем своих избирателей и представлявший интересы горцев на самом высоком государственном уровне.

Во всей этой хлопотной, требовавшей полной самоотдачи деятельности, Гамзатов не переставал оставаться самим собой, – темпераментным, эмоциональным, восприимчивым, но и сдержанным, тактичным, высококультурным, доброжелательным, открытым человеком. Человеком, высоко ценившим честь, достоинство, порядочность, откровенность. Человеком, умевшим дружить и дружившим со многими своими земляками и собратьями по перу, не перестававшими удивляться искренности, порядочности, открытости этого человека-творца, умевшего объединять вокруг себя людей и внешне, и, само собой, внутренне, разных, непохожих, противоречивых, но, как бы там ни было, интересных ему, его пытливому существу, всегда стремившемуся к общению, к встречам с друзьями, к постижению их характеров и судеб.

Люди, мы стареем и ветшаем,

И с теченьем наших лет и дней

Легче мы своих друзей теряем

Обретаем их куда трудней. <…>

Люди, я прошу вас, ради бога,

Не стесняйтесь доброты своей.

На земле друзей не так уж много,

Опасайтесь потерять друзей.

(перевод Н. Гребнева)

Друзьям и товарищам Гамзатов посвятил немало своих произведений, среди которых и такие: «Я знал их всех…», «Костер Твардовского», «В гостях у Маршака», «Мустаю Кариму», «Чингизу Айтматову», «Ответ Ираклию Андроникову на приглашение с группой поэтов поехать в Михайловское», «Поговорим о бурных днях Кавказа» (посвящение И. Андроникову), «Мухтар-ага» (памяти М. Ауэзова), «Причастный к событиям многим…» (посвящение К. Чуковскому), «В окружении» (посвящение М. Шагинян), «Мои годы, годы, годы…» (посвящение В. Гольцеву), «Розы Шираза» (посвящение М. Турсун-заде), «Рождение песни» (посвящение М. Кажлаеву), «Птицы» (посвящение М. Кариму), «Габиб» (памяти Э. Капиева), «Сядем, друг, на пороге долины…» (посвящение А. Цурмилову), «Дмитрий Гулиа, верною дружбой влеком…» и другие.

Эти сочинения отличала исключительная искренность, уважение и любовь к конкретным людям, немало значащим и в жизни самого Расула. При этом он умел радоваться за них, их успехи, взлеты и победы. Вот, к примеру, слова из стихотворения «Чингизу Айтматову», в которых Гамзатов выражает к нему свое доброе отношение, помноженное и на откровенное восхищение, которым он удостаивает выдающегося киргизского писателя и своего большого друга.

Сумел, Чингиз, порадовать ты маму

И не подвел отца наверняка

Тем, что когда взошел на Фудзияму,

Ни на кого не глянул свысока.

Шипучий дар играет в кубке, пенясь,

Пью за тебя до дна, названный брат,

Мой именитый полуевропеец,

Мой знаменитый полуазиат.

И как бы волны ни метались шало

И челны ни менялись в свой черед,

Но в гавани всего земного шара

Входил и входит белый пароход.

(перевод Я. Козловского)

Трепетное отношение к друзьям, разумеется, было основано на воспитании и той необыкновенной, высоконравственной и высокогуманной горской культуре, которой еще в молодые годы наполнилось все существо поэта. И надо сказать, от тех постулатов, к которым Гамзатов с младых лет был приучен, он не отступался и на протяжении всей своей жизни. Потому, к слову, он был нетерпим не только ко лжи, но и двуличию, особенно если оно касалось того или иного знакомого человека, товарища, друга.

«Мы часто живем поздним умом – и бурки мы надеваем, когда уже дождь прошел, – писал Гамзатов в одной из своих статей, – и кинжалы мы точим после того, как драка кончилась, и кинжалы эти в большинстве случаев не стальные, а, скорее, деревянные, которые кладут горцы у изголовья новорожденных детей или же носят танцоры из аульской художественной самодеятельности. Наше отношение ко времени, к прошедшим десятилетиям и связанным с ними событиями мне напоминает отношение некоторых людей к своим гостям. Такие люди горячо приветствуют гостей, тосты за них провозглашают, в их честь песни поют. Но как только гости показывают свои красивые спины и уезжают из дома, хозяева находят в них сотни недостатков и начинают ругать своих вчерашних гостей: мол, слава богу, уехали!»

С таким отношением не только к людям, но и к самой жизни, Гамзатов мириться не желал. И, как настоящий поэт, в чьем сознании поэтические строки рождались стремительно, в помощники в борьбе с ложью и лицемерием, он, естественно, призывал поэзию.

Двадцатый век сурово хмурит брови,

Мы дети века, стыд нам и позор:

Ведь никогда так много лжи и крови

Не проливалось в мире до сих пор.

Двадцатый век устало щурит веки,

Мы дети века, честь нам и хвала:

Быть может, никогда, как в нашем веке,

Мир не боролся против лжи и зла.

(перевод Н. Гребнева)

Ложь, где бы она ни звучала и как бы ни прикрывалась, всегда останется ложью. В понимании этой истины Гамзатов был непреклонен, да и вещи он привык называть своими именами. «Ложь есть ложь, а правда есть правда – говорил поэт на страницах своей удивительной, лиричной и необычайно глубокой книги «Мой Дагестан». – Они не могут быть ни большими, ни маленькими. Есть жизнь, и есть смерть. Когда наступает смерть – нет жизни, и наоборот, пока теплится жизнь, смерть еще не пришла. Они не могут сосуществовать. Одна исключает другую. Так и ложь с правдой.

Ложь – это позор, грязь, помойка. Правда – это красота, белизна, чистое небо. Ложь – трусость, правда – мужество. Есть либо то, либо это, а середины здесь быть не может».

Такая прямолинейность для Гамзатова была нормой. Иначе окружающий мир он воспринимать не хотел, хотя и понимал, что далеко не все в жизни можно сводить к одному житейскому правилу и картина жизненная рисуется вовсе не одним цветом, нередко, ведь, чего греха таить, художнику приходится высвечивать полутона и сознательно обращаться к смешению красок.

Но, тем не менее, понимание это Гамзатов старался держать в себе, в поэзии же продолжая оставаться если и не максималистом, то, все ж, предельно творцом категоричным, предпочитавшим вести с читателем разговор откровенный и нацеленный на то, чтобы в нем звучала и правда, и те исчерпывающие оценки, к следованию которым и призывал поэт.

Вспоминаются, в этой связи, строки из стихотворения «Разве тот мужчина?», ставшие в народе широко известны благодаря написанной замечательным советским композитором Оскаром Фельцманом одноименной песне, блестяще исполнявшейся непревзойденным Муслимом Магомаевым.

Кто бездумно и беспечно

Хохотать способен вечно, –

Разве тот мужчина?

Кто не гнулся под мечами,

Кто всю жизнь не знал печали, –

Разве тот мужчина?

Кто в заздравном даже слове

Умудрялся хмурить брови, –

Разве тот мужчина?

Кто смертельно не влюблялся,

Ни с одной не целовался, –

Разве тот мужчина?

Кто любую звал «голубкой»

И за каждой бегал юбкой, –

Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя

И предать нас в то же время, –

Разве тот мужчина?

(перевод Я. Козловского)

Воспевая свой родной Дагестан, адресуя ему множество замечательных, наполненных сыновьей любовью творений, Гамзатов все же, оставался в республике и «представителем всего мира», что, конечно, накладывало на него особую ответственность.

Гамзатову было свойственно смотреть на мир философски. И, что принципиально важно, его философия являлась не созерцательной и отвлеченной, далекой от жизненных реалий, а жизнеутверждающей и созидательной, наполненной верой в человека, его силы, разум и практически неограниченные возможности.

Что – этот мир? Неукротимый бег,

Полет, круженье Дня и Ночи, Тьмы и Света.

Что – синь небес, где Млечный Путь

из млечных рек?

Планет живая матерь – вот что это!

А что – огонь, и воздух, и вода?

Земля ведь родила их молодая,

Ее детьми считал я их всегда,

Я с ними рос, в одном кругу играя.

А кто я? Сын Земли в кругу родном.

Дитя Земли – на языке одном

Поэт свободно говорит с огнем,

С водой и воздухом родным, напоминая:

А что – Поэзия? Совсем не сирота, –

Ведь ей и мне огонь, и воздух, и вода –

Родные братья и сестра родная.

(перевод Ю. Мориц)

Мир Гамзатов был велик и многогранен. Но его не так-то просто и постичь, не задумавшись о тех глубинных основах, дававших поэту постоянный стимул для творчества. А они, в общем-то, были не такими уж и сложными, так как вращались вокруг человека с его сложным внутренним миром и потребностью жить по совести и творить добро. Добро, малое, незаметное и большое, основательное, готовое распространиться на других, сделав и их, порою незнакомых вовсе людей, добрее и человечнее.

Перо сжимаю трепетной рукою

И одержим надеждою, что я

Единственной, но честною строкою

Останусь в этой книге бытия.

Пускай на мир под желтою луною

Всегда любви нисходит благодать.

И все стихи, написанные мною,

Кладу в очаг, чтоб пламя поддержать.

(перевод Я. Козловского)

Пламя Расула Гамзатова по-прежнему пылает, так же ярко, как и в былые годы, когда сам поэт мог произносить свои стихи. И пылать это пламя великой любви, чести, достоинства и неистребимой веры в человека и гуманный мир будет всегда. Всегда, покуда мы видим в небе стаи журавлей и жива на земле сама жизнь. Жизнь, как высшая земная ценность…

Руслан СЕМЯШКИН